Дзюнъитиро Танидзаки - Дневник безумного старика

Приблизительно в два часа приехала Кугако с двумя детьми, потому что старший сын пошёл играть в бейсбол или ещё куда-то. Акико и Нацудзи сразу же убежали к Кэйсукэ, и втроём они решили пойти в зоологический сад. Кугако, как обычно, со мной только поздоровалась и потом оживлённо заговорила о чём-то в гостиной с моей женой.

Сегодня больше ничего не произошло, что бы стоило записать, поэтому напишу о том, что у меня на сердце.

Может быть, это происходит в старости с каждым, но последнее время не проходит ни одного дня, чтобы я не думал о собственной смерти. Впрочем, такие мысли посещают меня не только в последнее время. Это началось гораздо раньше, лет с двадцати, но теперь я думаю о смерти очень часто. Два или три раза в день мне приходит на ум: «А не умру ли я сегодня?», но никакого страха у меня нет. В молодости я думал об этом с ужасом, а теперь такие мысли меня до некоторой степени даже радуют. Я начинаю во всех подробностях представлять, как я умру и что произойдёт после моей смерти. Я не хочу, чтобы меня хоронили из зала для траурных церемоний Аояма, пусть поставят гроб в этом доме, в комнате в десять дзё, которая выходит в сад, — так будет удобнее пришедшим, чтобы возжечь курительную свечку: они пройдут от главных ворот через средние ворота по камням в саду. Звучание сё и хитирики[25] мне не нравится, и я хотел бы, чтобы Томояма Сэйкин[26] или кто-то другой исполнил «Заходящую луну». Мне кажется, я слышу, как Сэйкин поёт:

Я буду мёртв, но мне кажется, что я это услышу. Услышу, как будет плакать жена. Громко будут плакать и Ицуко, и Кугако, с которыми у меня нет ничего общего, которые всю жизнь со мной только ругались. Сацуко, наверное, останется спокойна. Или, вопреки моим ожиданиям, заплачет? Или начнёт притворяться? Интересно, какое у меня будет лицо после смерти? Мне бы хотелось, чтобы оно было толстым, как сейчас, даже немного отталкивающим…

— Папа…

Когда я писал последнюю строчку, ко мне неожиданно вошли жена и Кугако.

— Кугако хочет тебя о чём-то попросить…

Просьба её состояла в следующем. Её старший сын, Цутому, несмотря на то, что ещё слишком молод и учится на втором курсе университета, завёл любовницу и просит разрешения жениться. Родители согласны, но беспокоятся, как молодые будут жить в отдельной квартире, и хотят, чтобы они жили вместе с ними до тех пор, пока Цутому окончит университет и начнёт работать. Однако дом в Цудзито слишком мал, и сейчас Кугако с мужем и тремя детьми очень тесно, а тут ещё приедет невестка и рано или поздно родится ребёнок. Поэтому они решили переехать в современный дом, немного попросторнее. В том же Цудзито, в 500–600 метрах от них продаётся исключительно подходящий дом, и они его купили бы, но им не хватает двух-трёх миллионов. Около одного миллиона они как-нибудь наскребут, но остальное пока найти не могут. Конечно, они не рассчитывают, что я дам им всю сумму, и решили занять деньги в банке, но не мог ли бы я им помочь хотя бы двадцатью тысячами для выплаты процентов? В течение будущего года они бы мне вернули.

— Разве у вас нет акций? Почему бы их не продать?

— Тогда мы останемся без копейки.

— К ним лучше не прикасаться, — пришла на подмогу жена.

— Ведь никто не знает, что случится в будущем. Мы хотим оставить их на чёрный день.

— Но твой муж всего лишь на четвёртом десятке. Чего вам бояться?

— Со дня своего замужества Кугако никогда к тебе с подобной просьбой не обращалась. Сегодня в первый раз. Неужели ты не можешь помочь им?

— Сейчас ты говоришь двадцать тысяч, а что, если через три месяца вы не сможете выплатить проценты?

— Да ведь это когда ещё будет!

— На такой неопределённый срок я денег дать не могу.

— На Хокода-сан можно положиться. Он просит сейчас, потому что, если они будут мешкать, дом продадут.

— А ты сама не могла бы дать им эти деньги? — обратился я к жене.

— Как только ты решился сказать такое! Для Сацуко ты хильман купил!

Как только она это произнесла, я твёрдо решил денег не давать, и у меня как груз с плеч свалился.

— Ладно, я подумаю.

— Но вы дадите ответ сегодня?

— В последнее время очень много приходится тратить…

Обе, ворча, вышли из комнаты.

Влетели, как угорелые, помешали, все мои мысли перебили. Продолжу немного то, о чём писал.

Приблизительно до пятидесяти лет я очень боялся смерти, а сейчас нет. Наверное, я устал жить и готов умереть в любую минуту. Когда несколько дней назад мне в больнице Тораномон сделали рентгеновский снимок шейных позвонков и предположили у меня рак, жена и сиделка, которые были со мной, изменились в лице, а мне было совершенно безразлично. Я даже вздохнул с каким-то облегчением: длинная-длинная жизнь наконец-то кончится. Я никак не цепляюсь за жизнь, но пока я живу, меня неизбежно тянет к прекрасному полу. Думаю, это будет продолжаться до самой смерти. Сил у меня не осталось, не то что у Кухара Фураносукэ[28], у которого в девяносто лет родился ребёнок, и я могу чувствовать эротические наслаждения путём различных искажённых, опосредствованных способов. В настоящее время я живу только для двух удовольствий: такого рода чувственности и чревоугодия. О моём душевном настрое смутно догадывается Сацуко, единственная из живущих в доме, и никто больше. Сацуко прибегает к различным уловкам, чтобы увидеть мою реакцию.

Я и сам прекрасно понимаю, что я отвратительный, сморщенный старик. Сняв перед сном искусственные зубы, я вижу в зеркале ужасное лицо. Ни в верхней, ни в нижней челюсти ни одного зуба, дёсен тоже нет. Когда рот закрыт, верхняя и нижняя губа провалены внутрь, а свисающий нос достаёт до самого подбородка. Точно ли это моё лицо? Этот безобразный образ не только не похож на человека, но даже на обезьяну. Я не питаю дурацких надежд, что с таким лицом могу нравиться женщинам. Но пусть все думают: он и сам признаёт, что он старик, у которого ничего не осталось, — и ни о чём не тревожатся. А я, не имея реальных сил что-либо сделать, могу спокойно приближаться к красавице и, вместо того чтобы совершать что-то самому, получаю удовольствие от того, что толкаю её в объятия красивого мужчины, вызывая всякие неурядицы в семье…

20 июня.

…Кажется, что Дзёкити уже не любит Сацуко так, как раньше, и после рождения Кэйсукэ постепенно охладел к ней. Так или иначе, он часто уезжает в командировки, а в Токио всё время на каких-то банкетах и домой является поздно. Возможно, он завёл кого-то на стороне, но утверждать этого я не могу. Кажется, его гораздо больше интересует работа, чем женщины. У них был период безумно страстной любви, но боюсь, что он быстро пресыщается, — это качество он наследовал от меня.

Я всегда проповедую принцип невмешательства и насчёт его женитьбы не высказывался, а жена была против. Сацуко говорила, что танцевала в труппе театра Нитигэки, но там она проработала всего полгода, а потом, вероятно, танцевала где-нибудь в Асакуса или в каком-нибудь ночном клубе.

Как-то раз я спросил Сацуко:

— А ты на пальчиках можешь танцевать?

— На пуантах я не танцую, — ответила она. — Я хотела стать балериной и года два занималась у балетного станка. Немного постоять на пуантах я умела, а сейчас не могу.

— Ты с таким трудом училась… Отчего же бросила?

— Ноги становятся уродливыми.

— Поэтому и бросила?

— Я не хотела, чтобы у меня были такие ноги.

— Какие?

— Ужасные. Пальцы все в мозолях, распухшие, а ногти совсем сходят.

— Но сейчас у тебя ноги красивые.

— Раньше у меня действительно были очень красивые ноги, а потом из-за стояния на пуантах появились мозоли и ноги стали отвратительны. Когда я бросила станок, я изо всех сил старалась возвратить их прежний вид. Чем только я их не тёрла! И пемзой, и пилочкой, но они так и не стали, какими были раньше.

— А ну, покажи-ка мне.

Нежданно-негаданно я получил возможность трогать её ноги. Лёжа на диване, сняв нейлоновые носочки, она положила их мне на колени, и я ощупывал каждый пальчик.

— Вся кожа гладкая, никаких мозолей я не ощущаю.

— Нажми посильнее. Попробуй вот здесь.

— Где? Здесь?

— Чувствуешь? Нет, ещё не совсем прошло. Если хочешь стать балериной, то надо забыть о красоте ног.

— Неужели у Лепешинской[29] тоже такие ноги?

— Конечно. А сколько раз, когда я училась, у меня туфли внутри были все в крови! А разве только ноги? Вот здесь, на икрах, всё мясо сходит, появляются узлы, как у чернорабочего. Грудь высыхает, плечи твердеют, как у мужчин. Эстрадные танцовщицы тоже до некоторой степени изменяются, но я, к счастью, такой не стала.