Барбара Пим - Несколько зеленых листьев

Последние годы жизни Барбара Пим провела вместе с сестрой в Оксфордшире. Здесь в одно прекрасное утро она узнала, что знаменита и что все английские издательства жаждут ее новых произведений. Правда, еще она знала, что смертельно больна, что дни ее сочтены. Переносила она свой недуг стоически и даже посмеивалась над своим плачевным состоянием: «Если бы у меня когда-нибудь были дети, я бы их назвала Терпение и Мужество. Довольно мрачная парочка». Конечно, успех вдохнул в нее силы. Но роман «Несколько зеленых листьев», вторая книга Барбары Пим, с которой познакомится наш читатель[3], вышел уже посмертно.

После 1977 года о Барбаре Пим писали немало. Постепенно, благодаря усилиям критиков и литературоведов, у английского читателя сложился образ автора «Превосходных женщин» и «Осеннего квартета» — суховатая, чопорная, ироничная, желчная старая дева, наделенная какой-то поистине фантастической способностью все подмечать, удалившаяся от мира и наблюдающая из своего уединения за слабостями и пороками человеческой натуры.

Такой образ кочевал из статьи в статью до 1984 года, иными словами, до того времени, когда сестра писательницы Хилари после долгих колебаний и раздумий решилась опубликовать письма, дневники и записные книжки Барбары Пим. В первую очередь ею руководило желание хотя бы до некоторой степени разрушить легенду о чопорной старой деве-затворнице из Оксфордшира.

Истины ради надо сказать, что этот миф был создан не без стараний самой Барбары Пим. Еще в 1940 году Мэри Крэмптон пришла в голову забавная мысль — а почему бы не придумать себе маску, не раздвоиться, как раздваивается, скажем, герой знаменитой повести Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда»? И вот в ее письмах — а она была отменной корреспонденткой, как викторианские писательницы XIX века, — она нередко принималась вести рассказ от лица ужасной зануды и злыдни Барбары Пим. Когда же стала печататься, то решила, что Барбара Пим не такой уж плохой псевдоним.

Подобная игра, конечно же, не только шалости пера, но знак того, что автор ищет особую, неодномерную, емкую повествовательную манеру. За маской, точнее за дюжиной масок, скрывался в свое время Уильям Мейкпис Теккерей. То он был пошловатым лакеем из богатого дома, то болтуном и вралем Фицбудлом, то недалеким полицейским, то честным и простодушным художником Микель Анджело Титмаршем, то Кукольником, дергающим своих марионеток за веревочки. Сам же он был каждым из своих повествователей и одновременно никем до конца. При такой игре возникает отстранение, ироническая дистанция, существующая между автором и повествователем, автором и героем; у писателя больше возможностей избежать прямолинейных лобовых оценок — открыто не сострадать и открыто не осуждать, но, всматриваясь в разнообразие типов, характеров, ситуаций, быть терпимым и понимающим.

Теперь, после публикации дневников, писем, записных книжек, мы знаем, что существуют две Барбары Пим. Настоящую знали немногие — близкие, в первую очередь сестра, сотрудники по журналу «Африка», поэт Филип Ларкин, не только поклонник ее таланта, но и верный друг, ее давний корреспондент.

«Не надо думать, — говорит сестра писательницы, — будто Барбара Пим была тихоней, скромницей, словом, походила на благовоспитанную дочь приходского священника, которая проводит дни, предаваясь увлекательному занятию вышивкой». Барбара Пим, продолжает Хилари, страстно любила жизнь, хотя та ее не слишком баловала — личные трагедии, долгие годы непризнания, тяжелая болезнь. В молодости она была все время кем-то увлечена, любила наряды и понимала в них толк, любила путешествовать. Другое дело, что разочарование постепенно вытеснило надежды. Но даже в трудные времена ей не изменяло чувство юмора — поистине неисчерпаемое. Пим была настоящей труженицей: она с равным увлечением редактировала социологические тексты и работала над своими романами. Хотя в 1961 году она во всеуслышание объявила, что не напишет больше ни строчки, конечно же, она втайне от всех писала.

Огромный архив Барбары Пим после ее смерти был передан в Бодлианскую библиотеку. Странно, но молодая, никому не ведомая Барбара Пим будто бы предчувствовала, что ее письма, дневники, записные книжки обретут пристанище в одном из старейших хранилищ страны. «Вот было бы замечательно, — писала она, — если бы мои письма, в том числе и любовные, осели бы в Бодлианской библиотеке и через тридцать лет можно было пойти и прочитать их».

Перечитать письма и дневники взялись сестра Барбары Пим, Хилари, и ее подруга и редактор Хейзел Холт, которые, сделав необходимые сокращения, подготовили их к печати.

Очень интересен и очень важен для понимания личности и творчества Барбары Пим ее дневник. Начала она его вести в 18 лет, еще в Оксфорде, последняя запись была сделана в больнице за несколько дней до смерти. Среди многочисленных писем выделяются адресованные Филипу Ларкину: в них она делится своими планами, обсуждает сюжеты романов, рассказывает о будущих героях. Но особенно глубокое впечатление производят 82 записные книжки с замыслами, набросками, бесчисленными зарисовками. Буквально воочию видишь, как Барбара Пим строила свои произведения, как отбирала материал для диалогов, которые, в свою очередь, говорят о ее безупречном слухе — столь они естественны, бесхитростны и в то же время художественно совершенны. Если дневники и письма — автобиография писательницы, то записные книжки — ее творческая лаборатория.

По отдельным, вроде бы случайным, дневниковым записям можно составить представление — и довольно полное — об эстетических воззрениях Барбары Пим — специальных эстетических сочинений писательница не оставила. «Мои уважаемые критики, — писала она после выхода в свет романа „Осенний квартет“, — упрекают меня, что я излишне увлечена обыденным. А почему, собственно, нельзя быть этим увлеченной? Какие высокие проблемы занимают умы моих рецензентов? Не могу взять в толк, почему им не по душе мистер С. Вот он завтракает с аппетитом, орудуя ножом и вилкой, ест сандвич. Около него стоит стакан с молоком. Нет, я решительно не могу понять, почему об этом не надо писать, почему теперь эти темы считаются недостойными внимания?»

Читая дневники, лишний раз убеждаешься, какой страстный интерес вызывала у Барбары Пим жизнь: ей было важно узнать, как люди ведут себя, как улыбаются, одеваются, ходят, острят. При этом ее занимал вопрос — а как изобразить эту «обыденность», сделать ее фактом искусства? «Очень важно, — замечает Барбара Пим, — описывая что-нибудь смешное, неприглядное или же невероятное в обычаях, обрядах, наконец, в образе жизни людей, не позволить себе хотя бы намеком выразить свое отношение к этому, а уж тем более неодобрение или досаду».

Из литературных жанров любимым для Барбары Пим был роман. Ему в 1978 году, уже после шумного успеха «Осеннего квартета», она посвятила статью с неожиданным, прямо-таки легкомысленным заглавием: «И вовсе не обязательно ждать до вечера». Вспоминая дни своей молодости, Барбара Пим пишет, что в начале века чтение романов по утрам считалось мало подходящим занятием для девушки из хорошей семьи. Другое дело — мемуары: из них можно почерпнуть немало знаний, особенно если герой какой-нибудь замечательный человек. Ну, а чему может научить роман? Роман — это чистое развлечение. Вечер, пора отдыха — вот время для чтения романов или же болезнь, когда ты прикован к постели и надо как-то убить время. «До сих пор, хотя моя молодость в далеком прошлом, я чувствую неловкость, когда открываю роман утром. Вдруг кто-нибудь войдет и застанет меня за этим недозволенным занятием. Ну, а писать романы, — не без иронии спрашивает Барбара Пим, — можно по утрам?»

«Для меня, — продолжает уже серьезно Барбара Пим, — роман такое же средство познания жизни, как для ученого-социолога обобщение, сделанное на основе кропотливо собранных фактов. Романы помогают понять жизнь…» Но лучше всего о романе сказала в «Нортенгерском аббатстве» Джейн Остен: «…произведение, в котором выражены сильнейшие стороны человеческого ума, в котором проникновеннейшее знание человеческой природы, удачнейшая зарисовка ее образцов и живейшие проявления веселости преподнесены миру наиболее отточенным языком»[4]. Эти слова Джейн Остен, писательницы, столь высоко почитаемой Барбарой Пим, могли бы стать эпиграфом ко всему творчеству самой Барбары Пим.

Удивительно, что судьба — личная и творческая — этих писательниц, которых разделяет более, чем век, оказалась так похожа. Неудачная любовная история Джейн Остен, оставившая глубокий след на всей ее судьбе, одинокая жизнь подле сестры в провинции. В XIX веке мало кто знал о существовании писательницы. Что там обычные читатели — Диккенс и Теккерей не «заметили» автора «Гордости и предубеждения». Те же, кто обратил внимание, например Шарлотта Бронте, высказались довольно-таки сдержанно. В ее книгах, писала создательница «Джейн Эйр», все так размеренно, ходишь, будто по дорожкам парка, нет ни бурных страстей, ни волнующих душу сцен. Но зато после ее смерти, особенно в XX веке, Джейн Остен было воздано сполна. Близки они и по эстетическим взглядам. Как и Джейн Остен, Барбара Пим бралась писать только о том, что основательно знала. Ей была известна жизнь небольших английских городков и деревушек, и она, как Остен, всегда рассказывавшая в своих романах «о двух-трех семьях в провинции», упрямо держалась этой территории. Как-то один журналист, бравший интервью у Барбары Пим, спросил, почему она никогда не пишет о молодых людях, почему ее герои все больше старые девы. «Неужели Вам никогда не хотелось помериться силами с Маргарет Дрэббл или Дорис Лессинг?» — «Почему же, — ответила Барбара Пим, — хотелось, но опыта и нужных для этого знаний у меня нет. Я могу писать о чувствах молодых людей 30–40-х годов, современного же поколения я не знаю. А вот чувства одиноких немолодых женщин, похожих на меня, мне понятны. Кто знает, не замолчи я на шестнадцать лет, — с горечью добавила она, — может быть, и я бы писала о молодых женщинах 60–70-х годов».