Хербьёрг Вассму - Наследство Карны

Иногда она придвигала к комоду стул и залезала на него, чтобы мама Карна могла ее видеть. От этого ей всегда становилось грустно.

Когда настоящая Ханна приезжала в Рейнснес, все уже знали заранее, когда она уедет обратно в Страндстедет.

Вместе с ней уезжал и Исаак. Исаак и Карна спали в одной комнате, хотя он был старше ее. Если Исаак сердился на Карну, он уходил спать в дом к Фоме и Стине.

Когда Исаак бывал в настроении, с ним было весело. Но он быстро начинал сердиться и называл Карну малявкой и дурой. Карне это не нравилось. Однако изменить этого она не могла. Она могла толкнуть стул ногой или пойти в конюшню и тыкать в лошадей палкой, пока они не заржут. Но это ничего не меняло.

Однажды у Карны случился приступ падучей оттого, что Исаак на нее рассердился. Прибежали взрослые. В том числе и Ханна. Исаак убежал в летний хлев и прятался там весь день.

Ханна спала в южной мансарде. Раз и навсегда, говорила Олине. Это означало, что так будет долго. Может быть, до самого Рождества.

Но после Рождества все разъезжались. Уезжал и папа со своим докторским чемоданчиком.

Однажды папа с Карной ловили мелкую сайду, папа был мрачный.

— Позови Ханну обратно домой, и ты снова будешь веселый, — сказала ему Карна.

— Ты же знаешь, она живет в Страндстедете и шьет для людей.

Карна знала, что Ханна единственная женщина, которая сама решает, где ей жить. Ханна делала то, что хотела, тихо и спокойно.

Стине объясняла это по-своему.

— Ханна делает только то, к чему у нее лежит душа, — говорила она.

Карна понимала это так: если Ханна хочет сидеть в Страндстедете, набрав в рот булавок, то так и будет.

Но вообще понять, к чему у Ханны лежит душа, было трудно. Порой душа у нее лежала к Карне. Но не всегда. К Исааку у нее душа тоже лежала не всегда.

В таких случаях Олине говорила:

— Парнишке нужен отец.

Раньше Ханна часто приезжала в Рейнснес, и они с папой смеялись по вечерам. Карна слышала их смех, сидя в своей комнате.

Они играли в шашки и шахматы. Но ведь это были лишь фигурки на доске.

Однажды Карна поднялась наверх. Ханна что-то искала в шкафу с постельным бельем. Рядом с ней стоял папа.

В полумраке Карпе показалось, что они дерутся. Но они не дрались. Заметив Карну, они ласково заговорили с ней, оба сразу.

Карна уже не помнила, было это до или после появления новой Ханны.

Олине сказала:

— Раньше в Рейнснесе было слишком много женщин, теперь — слишком мало.

Карна поняла: это потому, что тут нет настоящей Ханны.

Однажды в хорошую погоду папа поехал с Карной кататься на лодке. Лодка быстро летела вперед. Карне было так хорошо, что она сказала:

— Я не виновата, что она уехала.

— Конечно нет! Не думай об этом!

Он глядел куда-то в пространство, и в голосе у него дрожала нежность.

— Кто же тогда виноват?

— Я.

— Потому что ты был злой?

— Да, поэтому.

— Она вернется?

— Не знаю.

— А ты попроси ее.

— Может быть…

— Ты не хочешь?

— Это не так просто.

— Разве она тебе не пригодится?

Папа засмеялся, но лицо у него было грустное.

— Я еще не знаю, что со мной будет…

Карна испугалась — она знала, о чем он думает. О том, чтобы уехать. Куда-нибудь далеко.

В тот раз, когда папа сказал, что у него в Страндстедете будет свой кабинет, Карна не поняла, что он собирается там ночевать.

Он уехал, его не было день и ночь, не приехал он и на другой вечер, и Карна спросила у Олине, где же он спит.

— В Страндстедете, в комнате рядом со своим кабинетом, — ответила Олине.

— Я хочу, чтобы завтраком меня кормил папа!

Взрослые сказали, что так не годится. Тогда Карна решила, что вообще перестанет есть.

Два дня Олине, Стине и служанки пытались заставить ее есть. Олине силой впихнула в нее кашу, но Карну вырвало прямо на стол.

Тем не менее ее не оставили в покое. Тогда она залезла на стол у окна и смотрела на вечернее солнце, пока зазвучавшая музыка моря не унесла ее с собой.

На берегу и в прибрежных камнях у Стине стояли ящики. В них жили гаги, когда сидели на яйцах, из которых должны были вылупиться птенцы.

Прошло столько дней, что Карна уже не могла сосчитать их, а папа так и не вернулся домой. Тогда она пошла к ящикам и выгнала из них птиц. Потом начала топтать яйца. Не одно, не два, много.

В одних яйцах была только противная на вид каша. В других — клювики, коготки и синеватая пленка. Чтобы рассмотреть их, Карна поковыряла разбитые яйца палкой.

За этим ее и застал Фома. Он страшно рассердился и потащил ее к Стине.

— Папа! Папа! Он должен приехать! — кричала Карна и топала ногами.

От страха у нее стучали зубы.

Стине повела себя неожиданно для всех. Она посадила Карну к себе на колени и сказала:

— Бедная девочка!

У Карны хлынули слезы, и она обмочилась. Когда она пришла в себя, между зубами у нее была всунута деревянная палочка. Вся в испарине, но дрожа от озноба, она лежала на скамье в доме Стине.

Стине повязала ей на запястье серую шерстяную нитку и читала над ней «Отче наш».

Эту нитку Карна должна носить всегда. Всегда.

Так ей будет легче жить с ее Даром, и она перестанет прикусывать язык.

Даром Карны была не нитка, а падучая.

Карна сидела на коленях у Стине и рисовала мертвых птенчиков гаги. Красных и синих. Она хотела поставить рисунок на комоде рядом с фотографией покойной Карны. Это единственное, что она могла сделать для них.

Стине пела ей о птицах, которые летают ночью под облаками и дают маленьким девочкам пух для перинок.

На другой день папа вернулся домой. Узнав о птенцах и о припадке, он сказал, что будет лучше, если Карна вместе с ним переедет в Страндстедет.

Такая глупость взрослого человека испугала Олине и всех женщин Рейнснеса.

— Раз мы с Карной вместе приехали в Рейнснес из Копенгагена, мы вместе переедем и в Страндстедет, — сказал он. — Я найду там экономку.

— Мы поедем на пароходе и найдем там себе Ханну, — вмешалась Карна.

В комнате воцарилось молчание.

Но явно не из-за того, что в Страндстедете Карне могла угрожать опасность. На ее вопросы взрослые отвечали, что сначала папа должен заработать денег и найти для них жилище и няню.

А пока ей следует смириться с тем, что иногда он будет оставаться на ночь в Страндстедете.

Если папа отсутствовал несколько дней подряд, у Карны все сжималось внутри, и она превращалась в ничто. Или погружалась в музыку моря.

Несколько раз, когда Карна была погружена в музыку моря, мама Карна выходила из фотографии и обнимала ее. Правда, Карна никогда не знала заранее, выйдет она или нет. И она никогда не выходила, если кто-нибудь мог их увидеть. Другое дело, когда звучала музыка моря: тогда мама Карна выходила, чтобы Карна нашла дорогу домой.

Однажды, рассердившись на папу из-за того, что он уезжает к больным, Карна сказала, что глупо думать, будто ей приятно иметь маму, которая стоит за стеклом на комоде.

Папа с ней согласился. Но ничего не предпринял, и все осталось по-старому.

Никто, кроме папы, не ездил по округе с черным докторским чемоданчиком, в котором хранились коричневые пузырьки с лекарством и белоснежные салфетки, и не сидел возле стеклянного шкафа, принимая больных.

Но папой он был только Карне.

Она понимала, что женщины ему нравятся больше, чем мужчины. Когда он смотрел на них, в его взгляде появлялось что-то непонятное. И в голосе тоже. Они приезжали в Рейнснес, когда знали, что доктор дома.

Карна не верила, что все они были больны. Но надолго они не задерживались.

В хорошую погоду папа брал Карну с собой к больным. И она подолгу караулила лодку, пока он ходил из дома в дом. Она знала, что по его просьбе кто-нибудь непременно присматривал за ней. Но почти никогда никого не видела.

В одной усадьбе был только маленький домишко и землянка.

Карна спросила, почему там нет других домов.

— Чтобы построить дом, нужны деньги, — ответил папа.

— А почему у нас в Рейнснесе столько домов?

— Потому что в прежние времена у хозяев Рейнснеса было много денег.

— А почему у тебя нет денег, чтобы мы могли построить дом в Страндстедете?

— Я не умею зарабатывать деньги. А вот ты когда-нибудь научишься. Как Дина.

— Почему Дина не живет в Рейнснесе?

— Потому что ей захотелось поглядеть мир.

— Она когда-нибудь наглядится на него?

— Не знаю.

— В Рейнснесе слишком мало женщин. Ты не можешь попросить ее вернуться?

— Я просил.

— Значит, плохо просил!

— Может быть.

— Она добрая?

Папа задумался и улыбнулся словно про себя.

— Не со всеми. Со мной она была добрая, но строгая.