Симона Шварц-Барт - Жан-Малыш с острова Гваделупа

Муж дал согласие при условии, что она оставит при нем дочь, которую они прижили вместе: девчушку звали Ава…

Когда Абоомеки спустилась вниз, ее дочери едва исполнилось десять лет. Была она круглее и курчавее плода хлебного дерева, ее широко расставленные глазенки походили на капельки, на две дрожащие, готовые сорваться и упасть дождинки…

Только-только начали обрисовываться ее круглые ягодички и вставать спелыми сливами груди, а она уже выступала, светилась как самая настоящая женщина, и старые негритянки улыбались, завидя ее: посмотрите, как быстро плоть наливается плотью, говорили они, умиляясь скороспелой мягкости ее бедер, которые обещали вскоре подарить новую жизнь умирающему плато. Ах, если бы они только знали, эти старые колоды, что творилось в голове девочки, чьи глазки жадно высматривали то, чего им еще и видеть-то не полагалось — потому-то, наверное, и стали они такими манящими до срока, на самом пороге жизни. И когда она мечтала о любви, вместо того чтобы просто нежиться на мягкой травке, как и полагается детям, она вдруг отрывалась в своих мечтах от земли, ее подхватывала высоченная, метров двенадцати высотой, не меньше, сладкая волна и уносила к какому-то совсем не знакомому ей, нездешнему пареньку, чье лицо влекло ее больше всего на свете…

Пожалуй, только из-за этой неодолимой, уносящей прочь волны и любила она поваляться в траве…

Ава тоже мечтала о равнине, о пышных юбках, которые забрала с собой мать, и ей совсем не казалось зазорным спуститься вниз, когда придет ее черед. По правде сказать, она никогда не ощущала, что в жилах ее течет благородная кровь. Она ко всем относилась с одинаковой тихой лаской и нежностью — и к Верхним, и к Нижним людям, и ко всему живому в небе, лесах и морях, ко всей великой семье живых существ, что рождаются и умирают на этой земле. Но она об этом помалкивала и всегда готова была предвосхитить малейшее желание Вадембы, державшего ее подле себя как служанку или, скорее, как домашнюю собачонку, которую можно, по настроению, или приласкать, или отпихнуть ногой…

Бессмертный мог неделями не перемолвиться с ней и словом. Она была его тенью и дыханием, готовила и стирала на него, ткала ему теплые повязки, чтоб согревать поясницу, — все напрасно, отец и замечать ее не хотел. Но иногда он будто вдруг вспоминал о ней, уводил в лес и там объяснял потаенные свойства растений, их волшебную связь с разными частями человеческого тела. Часто случалось так, что он прерывал урок травяной грамоты и взрывался, начинал бранить ее на чем свет стоит: ну что за бестолочь пустоголовая, никакого понятия! — в сердцах говорил он, все мысли вразброд, точно россыпь упавших с нитки бусинок, — да-да, так и говорил. Но случалось, она радовала старика хорошо усвоенным уроком, и тогда он, довольный, гладил ее по голове и просил назвать какое-нибудь желание, любое, лишь бы оно не было связано с презренной жизнью Нижних. Но Ава боязливо помалкивала, опасаясь раскрывать ему свою душу. Правда, однажды, когда отец был особенно ею доволен и почти нежно похвалил ее, она набралась храбрости и сказала, что ей давно уже хочется попробовать морской рыбы. Вадемба весело ухмыльнулся: и только-то? — удивленно воскликнул он. Подхватив корзину, он нарисовал на стене хижины контур лодки, поднял ногу и, спокойно шагнув в свой рисунок, исчез, как будто поглощенный лоснящейся закопченной поверхностью. Чуть позже Ава увидела, как он возвратился назад тем же колдовским путем: с его голого блестящего тела струилась вода, оставляя на земле белесый след морской пены, а корзина была полна разноцветных рыбешек…

Но она по-прежнему грустила, а иногда даже переставала видеть лицо незнакомого паренька на самой вершине подхватывавшей ее волны. И еще сильней влекло ее к огням равнины, призывно светившим снизу по вечерам, когда речь заходила о героях минувших лет…

Теперь она отваживалась спускаться тайком к невысокой скале, что у самого края Лог-Зомби, откуда могла, оставаясь незамеченной, следить за жизнью деревни. Как ей хотелось пройтись по асфальту! При одной мысли об этом у нее начинали чесаться пятки — так и подмывало войти в одну из этих смешных дощатых хижин и познакомиться со всеми, узнать наконец, что думают эти диковинные создания о жизни. Издали все ей нравилось в них, все восхищало: и то, что в их домах постоянно что-то грелось, кипело и бурлило на огне, и то, как они умели хохотнуть, задрав вверх голову, будто насмехались над пересудами, что дождем лились на них сверху, с поросшего жухлым кустарником плато…

Молодые парни, что жили внизу, казались ей гораздо глаже и ярче в лучах солнца, чем ее соплеменники. Поговаривали, что они к тому же нежней и искусней в любви, и мысль об этом смущала, кружила ее маленькую головку, ибо она плохо понимала, что же это означает…

Воздымались, тянулись к солнцу ее груди, груди-сливы, груди-персики, груди-яблоки. В тот год, когда они обрели тяжесть плодов манго, молодые пильщики леса устроили свой помост совсем близко, рукой подать до плато. Мокрые от пота, они все так и сияли, жирно блестели даже их короткие волосы, у каждого из них на запястье виднелся кожаный ремешок, а на шее красовалась серебряная цепочка. Хоронясь в зарослях кустарника, бедняжка Ава сравнивала пильщиков с Верхними парнями, всегда взлохмаченными оборванцами, — эти ни когда ничем не украшали ни шею, ни руки, а их нестриженые синюшные ногти загибались когтями…

Особенно она любила наблюдать за ними в полдень, когда эти ярко отливавшие на солнце существа садились перекусить. Ей очень нравилось смотреть, как они тыкали вилками в свои миски, зажатые между колен, и отправляли еду в рот, даже не запачкав жиром губы. Однажды, начав обедать, они о чем-то заспорили, один из них вскочил и зашагал прочь, осыпая бранью своего напарника, который, слегка пожав плечами, как ни в чем не бывало продолжал свою трапезу. А как он ел! Залюбуешься: сидел прямо, клал в рот маленькие кусочки пищи и, сжав губы, медленно, с чувством жевал так, что лицо его почти не двигалось. Будто завороженная, Ава вышла из своего укрытия и приблизилась к незнакомцу, который поднялся на ноги в недвижном воздухе лесной поляны, ярко блестя на солнце тугой юношеской кожей, литой, как каленое зерно маиса. При виде босоногой дикарки он робко отступил на шаг. Светясь улыбкой, прелестная, как алый прямой цветок канны, Ава подошла к нему вплотную, положила руки на его плечи, потянула вниз, и, забыв всякий страх, он, как околдованный, мягко опустился на траву. Она было уже подняла подол своего платьица, но, к великому изумлению Авы, ее избранник резко одернул на ней юбку и огорченно сказал:

Ты очень красива, ты прелестна, как цветок кокоса, но больно быстро у тебя все получается. Знай, я из семьи Оризонов, и у нас так не принято…

А как у вас принято? — спросила она, счастливо вздохнув и замерев от восторга при мысли о том мире, где любовные дела вершились нежно и изысканно.

Сначала мы говорим ласковые слова…

Слова? — удивленно пролепетала она.

Слезы потекли по щекам Авы, когда он торжественно признался ей в вечной любви. Потом они вместе перекуси ли, спустились к ручью напиться, возвратились на поляну и повторили весь обряд сначала, под ту же музыку признаний. Теперь Ава знала, что за чем должно следовать в любовных делах, и все проделала так, как надо; и когда наконец она взмыла над землей, то ее совсем не удивило, что на гребне двенадцатиметровой волны она увидела лицо молодого пильщика, то самое лицо…

Как зачарованный смотрел на нее юноша и никак не мог поверить в это нежданно свалившееся с неба счастье, почти голое, в коротеньком, накинутом на плечи и перехваченном вместо пояса лианой платьице. Глядя на своего избранника живыми, влажными, как рыбешки, глазами, умиротворенная Ава любовалась им теперь сколько хотела, она с удовольствием отметила, что он высок, строен и ладно сложен. Но в то же время крылось в нем что-то непрочное, а вот что, она сначала никак не могла понять. И вдруг ее осенило: ну да, ведь он из туманного племени Нижних негров, одно из этих зыбких созданий, что сродни песку и ветру и рассыпаются на ходу, как любил говорить Вадемба; но разве не была и она точно такой же — ведь только с большим трудом удавалось ей сохранить свою суть в этом мире.

Когда настала темная ночь, она спустилась вместе с ним в долину, где паренек недавно построил себе хижину из свеженапиленных, еще пахнувших смолой досок…

Появление Авы в деревне вызвало смятение в неспокойных душах жителей Лог-Зомби. Многие друзья жениха заклинали его сразу же, немедля отправить девушку обратно, иначе несдобровать Жану из семьи Оризонов: злые чары ее отца-колдуна настигнут повсюду, даже в самом потаенном уголке хижины, как бы он ни старался уберечь себя от всех и всяческих козней, какие только бывают на свете. Придет несчастье, и уже ничто ему не поможет, никто не защитит, не уберегут никакие, самые хитрые из ухищрений, ибо никому не дано уйти от Бессмертного: от него не убежишь, не скроешься за морем — ведь для старого заклинателя темных сил не существует расстояний, и кто знает, может, он обратился вон в ту муху, что невинно сучит ножками на столе, или в этого вот муравья на вашей руке, что слушает и заранее посмеивается в свои усики над жалкими потугами избе жать его козней. Молодой человек слушал все это как во сне, не сводя глаз с Авы, твердо решив до дна испить свою горькую чашу: полную чашу неминучего лиха, утверждали все вокруг; милого лиха, отвечал он, улыбаясь. И перед этой упрямой улыбкой пришлось отступить. Тихим бархатным утром вся деревня торжественно проводила новую дочь божью в церковь Лараме, где священник отлучил ее от сатаны, от его искусов и козней. А потом этот белый человек взял да и брызнул водой на дикарку: вот так и стала она Элоизой…