Дэвид Стори - Такова спортивная жизнь

Мы трое вылезаем. Входная дверь открыта. На ней надпись: «Детская зубная клиника». Джонсон прижимает ладонь к моей спине, пока мы поднимаемся. Дантист услышал наши шаги и ждет на площадке.

— Кто из вас ко мне? — спрашивает он и уверенно глядит на Мориса.

В своем огромном пальто Морис смахивает на больного.

— Ошиблись, старина, — говорит Морис. — К вам Артур, вот он.

Дантист ведет нас в свой кабинет.

— Садитесь в кресло, — говорит он. — Я состою в клубе. Вот почему вам удалось меня отыскать. Впрочем, в этом году я не видел ни одного матча, — последнее он говорит так, словно это освобождает его от обязанности помогать пациенту. — Где мистер Уивер?

— В машине. У него коленки дрожат. Верно, Артур?

Я киваю, откидываюсь на спинку кресла и гляжу в матовое стекло плафона. Пахнет эфиром, и после вони в раздевалке и теплоты шикарной машины меня начинает мутить.

— Я сейчас вернусь, — говорит дантист и скатывается вниз по лестнице.

— Ты понимаешь, почему его заело? — говорит Морис. — Пожалуй, тащить твои клыки придется мне, Арт.

Он перебирает инструменты, дергает провод бормашины и обнаруживает в ящике щипцы как раз в ту минуту, когда дантист, тяжело топая, начинает взбираться по лестнице.

— Он идет, — предупреждает Джонсон из своего угла.

— Как по-твоему, сколько он выжал из Уивера? — спрашивает Морис.

— Пятерку.

— Да, не меньше. Вспомни, чей сегодня день рождения!

Дантист слегка запыхался. Он замечает в руке Мориса щипцы.

— Сами обойдетесь? — спрашивает он. — Или вам нужен мой совет?

— Консультация специалиста — что может быть лучше? — говорит Морис за моей головой.

— Ну так вот: не лезьте не в свое дело! — судя по голосу, он не просто сердит, а так как Морис ничего не отвечает, я догадываюсь, что дело серьезно.

Я пытаюсь повернуть голову, но дантист уже держит меня за виски. Я открываю и закрываю глаза. Он часто и жарко дышит, и пахнет от него не как от врача. Он раздраженно буркает:

— Однако! Больно?

— Не очень.

Джонсон тревожно квохчет, и из моей десны брызжет кровь.

— С ними ничего не случится, если подождать несколько дней, — говорит он. — Пойдете тогда к собственному дантисту. Это ведь детская клиника.

— А что нужно будет сделать?

— Удалить их, разумеется. Шесть зубов. Один, правда, можно попробовать сохранить, хотя придется повозиться. Но в любом случае вполне можно подождать до среды. А тогда зубоврачебные кабинеты уже откроются.

— Уивер что, мало вам дал? — спрашиваю я.

Я чувствую, что он пятится, и открываю глаза.

— Это вы о чем? — он вдруг срывается на простонародное йоркширское наречие.

К нам подходит Морис.

— Если он дал меньше, чем положено, мы доплатим. Я потом с него получу. Сколько нужно?

— Дело не в этом, — отвечает дантист. Он еще не надел халата и как будто вовсе не собирается его надевать — вид у него, как у банковского клерка, пойманного на грошовой растрате. — Вопрос в том, как вставлять вам зубы. Вероятно, вам понадобится протез верхней челюсти?

— Вот именно, — говорит Морис.

— А если сразу после удаления шести зубов он пойдет вставлять зубы к другому дантисту, получится неудобно. Сам же я сделать этого не могу.

— Ну почему? — удивляется Морис, радуясь возможности поспорить. — Вы что-то крутите. У детишек тоже бывают вставные зубы. Я сам знаком с таким.

— Неужели? — кивает дантист.

— Вы можете договориться с каким-нибудь своим приятелем. Вы выдерете ему зубы, а тот сделает протез.

— Я склонен выпроводить вас даже без обезболивающего, — говорит дантист. — Я ведь вас сюда не приглашал.

Я даже вспотел, до того мне тошно. Джонсон подобрался поближе и заглядывает мне в лицо.

— Тут не вечеринка, — говорю я им. — Давайте покончим с этим, а на цену наплевать.

— Вы же видите, — замечает Морис, — у него все болит.

— Это будет стоить пять гиней, — говорит мне дантист.

Я думаю, не объяснить ли ему, какая он сволочь. И прикидываю, какими способами он может со мной поквитаться. Он спрашивает:

— Ну как?

Я говорю «да», а Морис предлагает заплатить, и дантист смотрит, как он вынимает деньги. Дантист прячет их во внутренний карман.

— Работать для муниципалитета совсем не так выгодно, как вы, может быть, думаете, — говорит он, натягивая белый халат. — Вам сейчас не найти никого другого. Придется дать наркоз. Вы давно ели?

— С обеда — ничего.

Морис добавляет:

— И вы договоритесь с кем-нибудь из ваших приятелей насчет протеза?

— Да, — отвечает он. — Но не будете ли вы так добры подождать в приемной? Можете не закрывать дверь, если вам интересно. А тут вы мне мешаете.

Еще минута, и он кладет мне на лицо маску. Мне становится жутко, и я кричу: «Морис!» Национальное здравоохранение, запашок виски. «Выпустите меня отсюда». Нелепое пустое лицо Джонсона. И совсем больное лицо Джонсона.

Стоит ли из-за него беспокоиться? Эта мысль сразу пришла мне в голову, когда я вдруг задумался о Джонсоне. Зачем, собственно, разузнавать о нем все, что можно, если он больше не нужен? Вначале я полностью на него положился и из-за этого не особенно к нему присматривался — боялся увидеть, какая это ненадежная опора. И все-таки потом, когда он сделал свое дело, я начал раздумывать, что он за тип. Мне, пожалуй, никогда не приходилось встречать такого измолотого жизнью человека. Меня даже озадачивала его непробиваемая простота. Какой же мелочишкой может стать человек! Вот о чем думал я каждый раз, когда видел, как он с натугой передвигает ноги.

Я наслышался про Джонсона еще мальчишкой. В Хайфилде его знали все женщины и дети, потому что, когда остальные мужчины были на работе, он слонялся по улицам — только он один. Наверно, одиночество натолкнуло его на мысль прибавить себе лет: он притворялся, что ему лет на десять больше, чем было на самом деле. Этого, конечно, тоже не забывали, как и его постоянную праздность. Совсем недолго, может недели две, он работал садовым сторожем.

Когда я учился в последнем классе и играл в команде лиги регбистов, Джонсон почему-то оказался членом комитета городского клуба в Примстоуне. Он продержался там очень недолго, но все-таки достаточно, чтобы у меня осталось впечатление, будто он человек с весом. Я попал пальцем в небо. Хотя это обернулось к лучшему. Как он пробрался в клуб, я до сих пор не знаю, но, конечно, ни у кого в городе не было столько свободного времени, сколько у него.

По-настоящему я познакомился с Джонсоном только в двадцать лет. Я тогда явился по газетному объявлению в дом № 15 на Фэрфакс-стрит. За два года до этого я получил освобождение от военной службы: в школе во время столкновения на поле я изуродовал правую лодыжку. К тому времени я потерял интерес к игре, был сыт по горло жизнью с родителями и кочевал из одного ирландского дома в другой.

По мне, миссис Хэммонд могла быть хоть четырехглазым чудовищем. За тридцать пять шиллингов в неделю я пользовался отдельной комнатой с пансионом— как будто она во мне была заинтересована, а не я в ней. Да ставь я сам условия, лучших мне все равно не придумать бы. Других жильцов у нее не было. Сама она была вдовой не первой молодости, и дом был вполне приличный, так что, вообще-то говоря, никак иначе она и не могла себя вести, тем более что совсем недавно жилось ей довольно счастливо, а потом вдруг все оборвалось. У камина всегда стояла пара коричневых башмаков.

Я попал к ней после двух лет работы у Уивера. Миссис Хэммонд ненавидела меня, мои родители ненавидели миссис Хэммонд, ребятишки ревели по целым дням. А мне было на все наплевать. Я только что самостоятельно встал к токарному станку и большую часть времени старательно следил за Морисом Брейтуэйтом, который работал в том же цехе. Мне было интересно наблюдать, как к нему относятся люди. Им восхищались, его ненавидели. И у всех это сразу было видно. Он перестал ходить в заводскую столовую и обедал с двумя приятелями в соседнем кафе. Мне казалось, что он не такой, как остальные. А лет ему было не больше, чем мне.

Брейтуэйт играл в регби за лигу, вот почему он не тонул, как все, в вонючем болоте, а для меня это было главным. Сам я только-только не захлебывался. Когда я сказал ему, что хотел бы попробовать себя в «Примстоуне», Брейтуэйт объяснил, что для этого нужно иметь поручителя или рекомендацию агента, который занимается розысками новых талантов. Я никого не знал, а он не скрывал, что не собирается мне помогать. Тогда я назвал Джонсона.

— Никогда не слышал про такого, — сказал он. — Но ты все-таки поговори с ним. Кто-то должен тебя рекомендовать.

Тогда я пошел к Джонсону. Я не рассчитывал, что он мне поможет, а просто хотел посмотреть, что будет, если я его попрошу. Когда я постучал, он вышел и уставился на меня, но я не сомневался, что его жена стоит тут же за дверью. А когда я начал объяснять, что мне нужно, он вдруг пробормотал: