Джон Ирвинг - Четвертая рука

— А ты не хочешь попробовать жить, например, в Нью-Йорке? — спросил Патрик — Звуков сколько хочешь, да и воду можно пить без опаски. — И, не подумав, прибавил: — Сейчас немецкие девушки пользуются у нас большим успехом.

— Почему «сейчас»? — спросила она.

Вот вам пример того, как Патрик Уоллингфорд вел себя с женщинами, вечно попадая впросак. И его способность что-нибудь ляпнуть «просто так» полностью соответствовала его способности запросто проглотить любую наживку. К чему вот он сказал: «Сейчас у нас немецкие девушки пользуются большим успехом?» Просто чтобы паузу заполнить? И тут же, разумеется, влип. Эта уступчивость, готовность попасться на крючок, особенно бесила его жену. Естественно, она умудрилась позвонить ему именно в тот момент, когда у себя в номере он трахал Бригитту, чье имя пишется с двумя «т».

Разница во времени между Джунагадхом и Нью-Йорком была десять с половиной часов, но Патрик сделал вид, что не помнит, раньше или позже в Индии начинается день, и с легким упреком спросил жену:

— А ты знаешь, детка, который теперь час?

— Ага, значит, ты опять кого-то трахаешь, верно? — парировала догадливая жена.

— Ну что ты, Мэрилин! Как ты могла подумать! — притворно возмутился Патрик Лежавшая под ним немецкая девушка застыла, как статуя. Уоллингфорд с удовольствием и сам бы застыл, но мужчине застыть во время любовного акта гораздо труднее, чем женщине.

— Я просто подумала, что тебе будет интересно узнать результат твоего анализа — насчет отцовства, — сказала Мэрилин, после чего Патрик все-таки замер — В общем, радуйся: результат отрицательный! Так что папаша — не ты. Ну что, удалось увернуться от пули?

Уоллингфорд смог лишь пробормотать:

— Но с какой стати… тебе выдали результат моего анализа крови? Безобразие! Это же моя кровь!

Лежавшая под ним Бригитта (с двумя «т») вмиг похолодела.

— Какой еще анализ крови? — прошептала она Патрику в ухо.

Впрочем, Уоллингфорд надел презерватив, так что немка-звукооператор была защищена практически от всего. (Патрик всегда надевал презерватив, даже когда ложился в постель с женой.)

— Ну, и кто она? — тут же заорала Мэрилин. — Кого ты там сейчас трахаешь?

Уоллигфорд понял две вещи: во-первых, брак с Мэрилин спасти невозможно, а во-вторых, он и не хочет его спасать. Как и всегда в отношениях с женщинами, он предпочел отступить.

— Кто там у тебя? — снова услышал он вопль жены, но вместо ответа поднес трубку к губам немецкой девушки и, отодвинув густую белокурую прядь, закрывавшую ухо Бригитты, шепнул ей:

— Назови свое имя. Просто назови, и все.

— Бригитта, пишется с двумя «т», — произнесла девушка в микрофон, и Уоллингфорд положил трубку.

Вряд ли, думал он, Мэрилин позвонит еще раз. Она и не позвонила. Зато ему пришлось довольно долго объясняться с Бригиттой (два «т»), и выспаться в ту ночь им так и не удалось.

Съемочный день начался из рук вон плохо, дело как-то разладилось. Интерес к телевизионщикам в цирке «Великий Ганеша» явно упал, и жалобы экспансивного шталмейстера на происки правительственных чиновников звучали уже не так убедительно; во всяком случае, его истерическим воплям было далеко до рассказа воздушной гимнастки о десятирукой богине, в которую верят все акробаты.

«Они что там, в нью-йоркской редакции, оглохли и ослепли?» — думал Патрик Да эта вдова на больничной койке — просто находка! К тому же Уоллингфорду по-прежнему хотелось поместить эту историю в более широкий контекст — рассказать, например, о судьбе маленьких артистов, которых родители продают в цирк.

А что, если воздушную гимнастку тоже когда-то продали? Как и ее покойного мужа? Попытались спасти малыша от голода и унижений только для того, чтобы под куполом цирка он встретил свою судьбу: принял в свои руки жену, летевшую с высоты в восемьдесят футов, и погиб. Вот что действительно важно!

Но вместо этого Патрику пришлось задавать дурацкие вопросы шталмейстеру, долдонившему одно и то же, и торчать возле клетки, где ревели голодные львы. Клетка с хищниками — самый избитый образ цирка, но в нью-йоркской редакции почему-то восприняли ревущих львов как «весьма колоритный фон».

Ничего удивительного, что интервью со шталмейстером казалось Патрику куда более пресным, чем ночь, проведенная с немкой-звукооператором. Бригитта (с двумя «т») в своей маечке без бюстгальтера произвела сильное впечатление на мясников-мусульман: те просто остолбенели, восприняв ее наряд — точнее, отсутствие некоторых деталей — как оскорбление. Их физиономии, выражавшие страх, любопытство и возмущение, могли бы добавить в сюжет куда больше «местного колорита», чем заунывные жалобы шталмейстера.

Мясники были настолько ошарашены, что, казалось, приросли к месту. А между тем сырое мясо, доверху заполнявшее их деревянные тележки, источало сладковатый запах, который вызывал бесконечное отвращение у большей части циркачей — индусов-вегетарианцев. Львы тоже учуяли мясо и метались по клетке.

Когда же львы стали порыкивать, оператор навел на них камеру, а Патрик Уоллингфорд для пущей убедительности прижал микрофон к прутьям клетки. Концовка получилась куда более «забойной», чем они рассчитывали.

Мелькнула, просунувшись сквозь прутья, огромная лапа, и острые львиные когти впились в левое запястье Уоллингфорда. Тот выронил микрофон и мгновенно оказался прижатым к клетке, больно ударившись левым плечом о стальные прутья. А его левая кисть и часть предплечья исчезли в львиной пасти.

Поднялся страшный гам, два других льва бросились на сокамерника, надеясь урвать у него добычу. Дрессировщик — он всегда находился поблизости — попробовал вмешаться, охаживая львов по морде лопатой. Уоллингфорд вспомнил, что уже видел эту лопату: несколько минут назад ею убирали львиный помет.

Патрик смог дойти до тележек с мясом и там уже полностью отключился; неподалеку грохнулась в обморок — очевидно, из солидарности — Бригитта (с двумя «т»). Но, к сожалению, молодая немка упала не рядом с тележкой, а прямо в нее, чем привела мусульман в крайнее замешательство. Впрочем, впоследствии Бригитта обнаружила, что, пока она валялась без чувств на кусках сырого мяса, у нее украли любимый набор рабочих инструментов.

Вдобавок, гневно утверждала она, ее, бесчувственную, «кто-то лапал» — об этом свидетельствовали многочисленные синяки на обеих грудях, следы чьих-то похотливых пальцев. Однако среди кровавых пятен на ее майке никаких отпечатков пальцев не обнаружили. (Пятна были от мяса.) Скорее всего, синяки у Бригитты на груди появились после ночи, проведенной с Патриком Уоллингфордом. Кто бы ни был наглец, посмевший срезать у нее с ремня набор инструментов, лапать ее за грудь у него явно не хватило пороху. А к радионаушникам и вовсе никто не притронулся.

Уоллингфорда быстренько оттащили от клетки. Он по-прежнему не осознавал, что лишился левой кисти, но видел, что львы в клетке все еще из-за чего-то дерутся. Внезапно ему в ноздри ударил сладковатый запах сырой баранины, и, подняв глаза, он увидел рядом с собой мясников-мусульман, которые, точно зачарованные, смотрели на его нелепо болтавшуюся руку. (Лев дернул с такой силой, что выбил ему плечо из сустава.) Патрик тоже взглянул на свою руку и заметил, что часов на ней нет. Впрочем, эта потеря его не слишком огорчила, часы были подарком жены. Он смотрел, не понимая, что часам попросту не на чем держаться — его левая кисть вместе с частью предплечья исчезла в пасти льва.

Не обнаружив среди мясников ни одного знакомого лица, Уоллингфорд, конечно же, попытался отыскать глазами Бригитту (с двумя «т») — ему хотелось увидеть ее взволнованное лицо и любящий взгляд. Но увы! Молодая немка лежала, отвернувшись, в тележке с мясом.

Патрик слегка утешился, увидев профиль оператора, который даже в такую минуту умудрился не позабыть о своих обязанностях. Истинный профессионал, он протиснулся к клетке и методично продолжал снимать, какльвы делят то немногое, что осталось от руки Уоллингфорда. Да уж, концовка получилась эффектной, ничего не скажешь!

Больше недели перед глазами Патрика стояла одна и та же страшная картина: львы, грызущие его левую кисть. Почему-то ему вспомнилась загадочная фраза, которую произнесла его научная руководительница, когда решила с ним порвать. «Какое-то время мне даже льстило, — сказала она, — что мой любовник может во мне полностью раствориться. Но потом я поняла, что в тебе так мало тебя, что ты растворяешься в любой женщине». Он силился понять: что, собственно, она имела в виду? И почему он вспомнил эти слова именно теперь, когда лев отгрыз ему руку?

Впрочем, больше всего он был огорчен тем, что как раз в те самые тридцать секунд, за которые лев разделался с его рукой, сам он, Патрик Уоллингфорд, выглядел далеко не лучшим образом. Впервые в жизни он испытал чудовищный, унизительный страх. А позднее начались нестерпимые боли.