Ричард Йейтс - Плач юных сердец

Позиция Люси состояла в следующем: раз для нее деньги никогда ничего не значили, то почему для него они должны значить нечто большее, чем исключительную возможность для работы, — он будет свободен, у него будет много времени. Они смогут жить где угодно. Смогут ездить, если будет такое желание, пока не найдут место, способное обеспечить им наполненную, плодотворную жизнь. Разве не об этом мечтает большинство писателей?

И Майкл признавал, что выглядит все это заманчиво — господи, еще как заманчиво! — но у него была другая позиция: как выходец из среднего класса, он всегда думал, что сможет построить свою жизнь самостоятельно. Стоит ли ждать, что он вот так вдруг откажется от этой усвоенной с детства мысли? Если он станет жить на ее состояние, все его устремления могут просто сойти на нет; возможно, он даже лишится энергии, необходимой, чтобы вообще начать работать; и для него немыслимо платить такую цену.

Он надеялся, что она поймет его правильно: конечно же, замечательно знать, что у нее есть все эти деньги, хотя бы потому, что это означает, что за будущее их детей можно не беспокоиться, оно всегда будет обеспечено трастовыми фондами и прочими штуками. Но пока что будет все-таки лучше, если все эти денежные дела останутся строго между ней и ее банкирами, или брокерами, или кто там еще этим занимается.

Она снова и снова уверяла, что его подход к делу «достоин восхищения», но он каждый раз отвергал этот комплимент, говоря, что восхищаться тут нечем, что он всего лишь проявляет упорство. Он всего-навсего хочет жить так, как планировал жить с ней задолго до свадьбы.

Они поедут в Нью-Йорк, там он пойдет работать, как и другие начинающие писатели, в какое-нибудь рекламное агентство или в издательство — эту дурацкую работу любой идиот может делать левой ногой, — они будут жить на его зарплату как обыкновенная молодая пара, желательно в какой-нибудь простой, но приличной квартире в Уэст-Виллидж. На самом деле единственная разница, после того как он узнал о ее миллионах, сводится к тому, что им обоим придется скрывать это от других обыкновенных молодых людей, с которыми им предстоит познакомиться.

— Разве ты не согласна, что это и в самом деле самое разумное решение, — спрашивал он ее, — по крайней мере до поры до времени? Люси, ты понимаешь, к чему я веду?

— Ну, — сказала она, — когда ты говоришь «до поры до времени», я, конечно, могу… тогда я, конечно, понимаю. Потому что в случае чего у нас всегда будут деньги.

— Хорошо, — уступил он. — Но откуда взялось это «в случае чего»? Разве я когда-нибудь давал тебе повод думать, что меня остановят какие-то «случайности»?

И он сразу же порадовался, что ввернул удачную фразу. Потому что, пока они разговаривали, он не раз ловил себя на том, что готов был уже выпалить, что принять ее деньги значило бы для него поставить под угрозу свое «мужское достоинство» или даже «выхолостить» себя, теперь же можно было забыть об этих неприятных мотивах этой слабой и отчаянной защиты.

Он снова был на ногах и снова ходил по комнате, сжимая кулаки в карманах брюк. Потом он остановился у окон, выходивших на Копли-сквер, и смотрел какое-то время на залитый утренним солнцем поток пешеходов, спешивших на работу по Бойлстон-стрит, и на простиравшееся над зданиями бесконечное темно-синее небо. Стояла хорошая, летная погода.

— Мне просто хочется, чтобы ты не торопясь обдумал этот вопрос, вот и все, — заговорила Люси из глубины комнаты, где-то у него за спиной. — Попробуй посмотреть на вещи без предубеждений.

— Нет, — ответил он наконец, оборачиваясь к ней. — Нет. Извини, девочка, но мы будем жить, как я сказал.

В Нью-Йорке они нашли жилье, в точности такое, как он описывал: простую, но приличную квартиру в Уэст-Виллидж. Они заняли три комнаты на первом этаже на Перри-стрит, неподалеку от пересечения с Хадсон; в самой маленькой из них Майкл корпел за закрытыми дверями над сборником стихов, который он хотел закончить и продать к собственному двадцатишестилетию.

Найти правильную работу для левой ноги оказалось, правда, чуть труднее, чем он думал. После нескольких интервью он стал подозревать, что от работы в рекламном агентстве легко может сойти с ума, и в итоге устроился в отдел «разрешений» одного небольшого издательства. Работа его сводилась главным образом к безделью: большую часть рабочего времени он сидел над своими стихотворениями, что вроде бы никого не раздражало, потому что никто этого даже не замечал.

— Что ж, ситуация как будто бы идеальная, — сказала Люси, и это было бы справедливо, если бы не зарплата: денег, которые он приносил домой, едва хватало на еду и оплату квартиры.

Имелся, правда, небезосновательный расчет на то, что его повысят: других сотрудников из его застойного отдела время от времени забирали «наверх» и платили им по-настоящему; так что он решил поторчать там еще годик. Когда ему исполнилось двадцать шесть, книга была еще далека от завершения, потому что он выбросил из нее много слабых ранних стихотворений; в том же году обнаружилось, что Люси ждет ребенка.

К апрелю 1950 года, когда появилась на свет их дочь Лаура, он уже не сидел без дела в издательстве, найдя место, где платили получше. Как штатный сотрудник бойкого, быстро развивающегося отраслевого журнала «Мир торговых сетей», он целыми днями выстукивал материалы о «новых, смелых и революционных концепциях» в розничной торговле. Делать эту работу одной левой ногой было нельзя — эти ребята хотели черт знает сколько всего в обмен на свои деньги, — и, прислушиваясь к стуку своей машинки, он порой удивлялся, что́ здесь может делать человек, женатый на миллионерше.

Домой он всегда возвращался усталым и никак не мог отказать себе пропустить пару стаканчиков; о послеобеденном затворничестве один на один с рукописью нельзя было и мечтать: в его бывшем кабинете теперь располагалась детская.

Он, правда, знал, даже если ему и приходилось то и дело напоминать себе об этом, что только последний дурак стал бы жаловаться на жизнь в его ситуации. Люси превратилась в образец безмятежного материнства — ему нравилось выражение ее лица, когда она кормила грудью ребенка, да и сам ребенок, с мягкой, как цветочный лепесток, кожей, с круглыми темно-синими глазами, был источником постоянного восхищения. «Ах, Лаура, — хотелось ему сказать каждый раз, когда он носил ее на руках, чтобы она заснула, — о крошка, верь мне. Просто верь мне и ничего не бойся».

Довольно скоро он вполне освоился с работой в «Мире торговых сетей». Получив отдельную похвалу за несколько своих «сюжетов», он начал расслабляться (в конце концов, может, и не стоит так выкладываться ради всего этого дерьма) и вскоре подружился с другим штатным сотрудником — приветливым и разговорчивым молодым человеком по имени Билл Брок, который, похоже, презирал эту работу еще больше, чем он сам. Окончив Амхерст[7], Брок пару лет занимался организационной работой в профсоюзе электриков — «лучшее и самое полезное время в моей жизни» — и теперь сидел над «романом из жизни рабочего класса», как он сам его называл.

— Смотри, у нас есть Драйзер, Фрэнк Норрис[8] и еще пара человек, — объяснял он, — ну, допустим, еще ранний Стейнбек, но, вообще-то, пролетарской литературы в Америке не было и нет. Получается, что мы боимся посмотреть правде в глаза и при этом не обосраться.

А иногда он вроде бы чувствовал, что его страсть к общественным переменам несколько абсурдна, и поэтому отшучивался, удрученно качая головой, и говорил, что, судя по всему, опоздал родиться лет на двадцать.

Когда Майкл пригласил его как-то вечером в гости, он ответил:

— Конечно. С удовольствием. Ничего, если я приду с девушкой?

— Разумеется.

А когда Майкл начал записывать для него свой адрес на Перри-стрит, Брок сказал:

— Черт побери, мы же практически соседи. Мы живем в двухстах ярдах от вас, с другой стороны Эбингдон-сквер. Отлично, придем обязательно.

И ровно с той минуты, когда Брок привел свою девушку в квартиру Дэвенпортов («Знакомьтесь: Диана Мэйтленд»), Майкл начал опасаться, что до конца своей жизни будет тайно, до боли влюблен в нее. Она была стройная и темноволосая, с печальным молодым лицом, от которого ожидаешь тонкой игры выражений; держалась она немножко как модель или, точнее, с той небрежной и утонченной грацией, какую профессиональная выучка либо доводит до совершенства, либо вовсе уничтожает. Он не мог оторвать от нее глаз и только надеялся, что Люси этого не заметит.

Когда они сидели вчетвером с первым или вторым бокалом, Диана Мэйтленд бросила на него быстрый, озорной взгляд.

— Майкл похож на моего брата, — сказала она Броку. — Правда ведь? Я имею в виду, не столько лицом, сколько общим сложением и манерами, ну как-то в целом похож.