Михаил Латышев - Мышонок

Один дед Ознобин по привычке усмотрел в происходящем нечто фантастическое. Правда, с Шиловым он это не связал, потому что к концу лета они стали настоящими друзьями и нигде так часто не пропадал дед по вечерам, как в зайцевской избе.

— Товарищ председатель Анастасий Петрович, — говорил дед Ознобин, — все правильно объяснил. Вроде бы. Верить ему можно, поскольку, кроме всего протчего, обладает наш председатель отсутствием одной ноги. Мы знаем: воевал Анастасий Петрович смело, за что ордена имеет и медали. И знаем: мается он с нами дюже, а еще больше — с районным начальством. Но я не про то сказать хотел, а про то, что гидро эта самая станция вернула нам речку, а все одно из сучков сухих верб ничего не вырастает. Слушайте, что скажу по большому секрету, потому как один знаю в чем тут фокус. Позапрошлой ночью…

— Чо это у тебя все позапрошлой ночью случается?

— Потому как прошлой спал без задних ног… Позапрошлой ночью, ближе к утру, стучат ко мне в окно: «Открой, дело есть». Какое дело ночью? Что стучит? Да и голос незнакомый. Струсил поначалу, но открыл, перешагнул через себя. Открыл и — братчики мои — вижу: стоит на крыльце гражданин Троцкий личной персоной. Позади еще человек пять жмутся. «Так и так, говорят, Ознобин, ты должен нам помочь. Без тебя у нас дело швах». «Да вы что?! — кричу. — Чтобы я помогал троцкистам поганым?! Не на того напали!» Тут Троцкий с улыбочкой, с липкой такой улыбочкой, обращается к своим: «Кричит… А чего кричит, дурень? Еще не знает в чем дело». «Знаю, — говорю, — пакость какую-нибудь вытворить хотите. Я вам не помощник. С такими, как вы, не вожусь». Ну и ушли они. И вот теперь я думаю: а не их рук это дело? Не они, часом, вытворяют это все?

Только поначалу казалось, что разговоры о Троцком дед Ознобин ведет ни к селу, ни к городу. В них был скрытый смысл. А заключался смысл вот в чем: арестовали в тридцать седьмом году березовского активиста Воронова Ивана Егоровича. Почему, за что? — недоумевали в Березовке все поголовно, но вслух недоумения не высказывали, и только Капка Сюсюкина по прозвищу Зуда гордо ходила по деревне и объясняла: «А Вороновым Троцкий корову подарил, вот и заарестовали дядьку Ивана». И теперь, двадцать лет спустя, когда три месяца всего прошло после возвращения Воронова из дальних краев, дед Ознобин таким образом напоминал и Сюсюкину, придумавшему нелепое объяснение почему арестовали Ивана Егоровича, и Капке, выросшей в красавицу и потерявшей на войне мужа, и себе, и остальным березовцам давние постыдные страхи. На самом-то дело он вполне соглашался с мнением председателя по поводу воды в давно пересохшей речке, но такая на него была надета маска — шутить, во что бы то ни стало шутить! — и дед Ознобин по привычке корчил из себя дурачка, втайне надеясь, что кому надо, тот поймет его правильно.

В зайцевской избе дед сдирал с себя маску, очень серьезно и уважительно говорил с Шиловым, с любовью обращался к Марии и только с Ванькой никак не мог вести себя серьезно: нет-нет да и мелькала насмешка в ознобинских глазах, когда он видел неторопливо входящего в избу Ваньку, освещающего себе дорогу сиянием двух румянцев на щеках.

— Считаю, надо тебе, Григорий Матвеевич, подумать о женитьбе, — сказал однажды дед Ознобин. — Девок и вдов в Березовке много. Какую хочешь, сосватаю. Вот, к примеру, та же Капка-Зуда: ядреная вдовица. На что я беспомощный и к делу непригожий, а завижу ее и начинает кровь гудеть.

— Так она ж Зуда, — со смехом ответил Шилов. — Мне не ужиться с ней.

— Не хочешь на Капке жениться, женись на Марии, — без всякой задней мысли сказал дед Ознобин, — она тоже ничего.

Он внимательно посмотрел на Марию, которая сидела у окна и шила что-то. Посмотрел и аж задохнулся от удивления: а ведь Мария-то, оказывается, того… Не на первом месяце уже… Как это раньше никто не заметил? Ну и слепцы живут в Березовке! Ну и слепцы! И первый он, Ознобин. Почти каждый вечер бывает тут, а того, что живот Марии округлился, как прожаренный огнем бок горшка, не заметил. Уловив взгляд деда Ознобина, Мария усмехнулась. Шилов тоже усмехнулся, заметив как дед помимо воли удивленно крутнул головой. С минуту они сидели молча, затем дед начал торопливо прощаться. В сенях Шилов придержал его.

— Ты уж того, — смущенно сказал он, — не очень распространяйся. Когда надо, все сами заметят и поймут.

— Это ты прав, — сказал Ознобин. — Сами заметят и поймут. А я, Григорий Матвеевич, про друзей ничего плохого не говорю.

— И лады! — хлопнул деда по плечу Шилов.

И до Марии бывало в Березовке, что девка вдруг начинала пухнуть, не выходя замуж. Относились к этому строго — но только ворота мазали дегтем, но и навеки вечные вычеркивали из жизни незаконнорожденных детей и детей этих детей, накрепко прилепив им обидное и унизительное прозвище, которое передавалось по наследству и было вечным наказанием за мимолетный грех одной какой-нибудь девки, давно уже состарившейся или сошедшей в могилу. Так было раньше. Теперь же обезмужевшая Березовка не так строго следила за сложившимися веками устоями. Баб в Березовке после войны осталось много, некоторым из них и тридцати не исполнилось, но они должны были коротать ночи в одиночестве, задыхаясь от страсти, и если какая из них срывалась, а потом с испугом ждала расплаты, то теперь Березовка не судила их так строго, как раньше. «Брось в нее камень, если ты на ее месте мог бы устоять».

Марию в Березовке поняли и оправдали. В конце концов, она согрешила с неплохим человеком, и то, что у нее будет от Шилова ребенок (неважно кто, пацан или девка; хотя лучше бы пацан), это даже хорошо: еще крепче прикипит Шилов к Березовке.

Недели через две после того, как дед Ознобин заметил живот Марии, пришел в зайцевскую избу председатель колхоза Коржиков Анастасий Петрович. Его протез скрипел, а в земле после него оставалась круглая дырка. Заметив входящего во двор председателя, Мария засуетилась, хотела спрятаться, но Шилов задержал ее: «Ты чего? Мы ни перед кем не виноваты».

После нескольких необязательных слов приступил Анастасий Петрович к разговору, ради которого появился в зайцевской избе.

— Итак, Григорий Матвеевич, — кашлянул он в кулак, — то, что есть, того не скроешь. Я честно тебе скажу, очень рад. Ну, во-первых, одним березовцем больше, это понятно, а, во-вторых и третьих: когда оседают в твоем колхозе люди с золотыми руками, тут и сказать нечего. Да и основательный ты. Вон как Ваньку приструнил. Лучшего конюха я и не мечтал иметь.

— А это потому, — сказал Шилов, — что он с детства коней любит.

— Хитрый ты мужик, — засмеялся Анастасий Петрович, — все в сторону норовишь разговор отвести. Ванька Ванькой, а я не ради него пришел. Мысль у меня есть: торжественно, по-новому вашу свадьбу сыграть. А? Ты ведь фронтовик?

— Да, — нехотя сказал Шилов. — Было дело.

— Тогда понять должен, что хорошие люди нужны больше, чем всякие разные. Кто смерти в глаза смотрел, тот плохим быть не может. А по заслугам и уважение человеку.

— Какие мои заслуги? — прямо глядя в глаза председателя, спросил Шилов. — Я никаких заслуг не вижу. Работаю, чтобы с голода не пухнуть, а то, что хорошо работаю, так плохо работать считаю унизительным. Как там Энгельс сказал?

— Труд создал человека? — понимающе улыбнулся Анастасий Петрович. — Только, по-моему, это Маркса слова.

— Неважно чьи. Слова они и есть слова.

— Ты мне это брось, — погрозил пальцем председатель. — Про Маркса и Энгельса такое говорить!

— Ну ладно, — усмехнулся Шилов, — хочешь, Анастасий Петрович, я молиться на них стану сутки напролет?

— Будем считать, мы с тобой на эту тему не говорили. Мы со свадьбой должны решить.

— Думаю, лишнее это, сами как-нибудь. Свадьба — дело, наконец, наше.

— Да, — подала голос Мария, — мы сами, Анастасий Петрович.

— Очень жаль, очень жаль, — встал Коржиков. — Я как лучше хотел.

И уже на крыльце он спросил:

— Ты, может, и жениться не собираешься?

Шилов промолчал.

— Хотя да, — усмехнулся Анастасий Петрович, — это дело ваше. Как решите, так и будет.

— Вот это верно, — сказал, провожая скрипящего протезом Коржикова к калитке, Шилов. — Дело наше, нам решать.

Тут Анастасий Петрович разнервничался, чего с ним почти никогда не бывало, и наговорил Шилову много обидных слов. Затем с трудом забрался в бричку, нервно дернул вожжи, и помчался по улицам Березовки в сторону тока, где заканчивали провевать на удивление обильный в этом году урожай ржи.

В лютые февральские морозы родила Мария мальчика. Они с Шиловым так и не поженились. Кое-кто злословил по этому поводу, а кое-кто изо всех сил оправдывал их: мало ли какие причины у людей? Может, у Шилова уже есть семья и он не хочет подводить Марию. Что мы о нем, Шилове, знаем? Знаем, что год с небольшим назад появился в Березовке. Знаем, что работящ и вроде бы сердцем не черств, если судить, как относится к деду Ознобину, который на зиму совсем перебрался в зайцевскую избу: и сытнее, и теплее там, не то что в дедовой продуваемой насквозь развалюхе. Вот и все, что знаем. А человек ведь жил как-то до сорока почти годочков, чем-то дышал, что-то делал. Вон даже, говорят, воевал. Медалей и орденов не имеет? Ну, ордена это еще ни о чем не говорит! Анастасий Петрович что рассказывал? Был у них в батальоне такой парень, Сидоров или Сидорчук, так ему героя присвоили, а в это время этого Сидорова или Сидорчука ранило и он в госпиталь загремел — так и не узнал, что герой. И сейчас, может, не знает. То ж и Шилов. Не стоит поспешно судить. Мало ли что бывает в жизни — похлеще сказок деда Ознобина.