Антон Соя - Джаз-Банда

— Псих какой-то! Дичь страшная. У нас в Питере и бандиты-то давно уже повымерли, все они теперь уважаемые люди, честно рейдерским бизнесом занимаются, в охранных структурах служат или в депутатах, а у вас тут какой-то музыкант в законе целый город на уши поставил! Допустим, наши друганы нормальные шансон слушают, и чего теперь? Всех, кто слушает попсу или рок, стрелять без разбору? Бред и беспредел. — Юрец, поддавшись порыву, резко зажестикулировал и тут же пожалел об этом, со стоном схватившись за больной пах.

— Во-во. В Южноморске тоже сначала прикалывались над Пастухом с его бандой. Сколько народу блатного полегло зазря. Зато теперь в его команде только настоящие джазмены. Они днем свое правосудие вершат, за порядком в городе присматривают, а по вечерам песни репетируют. Каждую субботу — концерт. Сперва народ пинками загоняли, а теперь все привыкли, сами приходят добровольно и даже гордятся тем, что у них город такой особенный. В кинотеатре уже три года всего три фильма идут: «Веселые ребята», «Мы из джаза» и «Серенада Солнечной долины».

— Скукотища какая, — протянул Бугай, уже полностью пришедший в себя. — Да вся молодежь из такого пионерлагеря давно б уже посваливала. Да и любой нормальный чел давно бы уже укатил из такой дыры.

— Так вы ж видели, как Пастух их развлекает, — нервно захихикал Серый. — Он два раза в месяц привозит попсу разную и изгаляется над ней что есть сил.

В это время на заднем сиденье наконец-то начались робкие движения, и барышни, постепенно оттаявшие от своей холодной бледности, неуверенно, но охотно вклинились в разговор.

— Да-да, — еле слышно буркнула брюнетка, — ездила я к ним на «зверей» в зоопарке смотреть.

— Чего?! — спросили Юрец с Бугаем одновременно и впились взглядом в одну из своих спутниц, ожидая объяснений.

Девица нервно перебирала пальцами свои волосы и сквозь темные стекла иномарки наблюдала за мигающими звездами. Звезды на сей раз вели себя достаточно спокойно, будто старались не шуметь, чтобы услышать каждое слово, произнесенное в несущемся кометой «BMW».

— Это когда Пастух группу «Зверюги» на Центральной площади неделю в клетках держал. У Южноморска на это время был собственный зоопарк. Рома был такой миленький, жалко его было. Все им фрукты в клетки кидали…

— Еще как-то раз там «Дельфинарий» был, — подхватила блондинка, радуясь возможности поддержать беседу.

— «Хвабрику» целый месяц на прядильной фабрике отработать заставил.

— «Пасту» голыми заставил свеклу копать, — перебивали друг друга девицы и Сергей.

— А это еще зачем? — недоумевали Бугай и Юрец.

— Для создания более яркого образа, тростник-то у нас не растет. И чтоб нашли свои негритянские корни, вероятно.

— Он что, расист? Хорош джазмен. Как же он негров-то может не любить? — осклабился Бугай.

— Не-е, своих он любит. Армстронга там, Фицджералд, Гараняна. Дулину даже нашу любит, которая в кино негритянкой джаз пела. Она у него как икона, наряду с Утесовым, — успокоил его Серый.

— Короче, он про черные корни джаза знает, просто рэп, соул и арэнби не любит. Кстати, про корни. Вы про группу «Сучья» слышали?

— Сучья — в смысле бабская? — спросил Юрец.

— Что за сучья группа? — удивился Бугай.

— Ладно, не важно. В общем, «Коррней», бедных, на день врыли по колено в городском саду. Ну а «Стреллки»-то вообще забили.

— Насмерть? — выдохнул Бугай.

— Да нет, просто забили двери клуба и сутки крутили им их фонограмму на полной громкости. — Серому явно доставляло удовольствие, какое впечатление производит его рассказ на залетных птичек. Все их вчерашние понты как ветром сдуло.

Пока Юрец и Бугай, вытаращив на рассказчиков глаза, пытались переварить услышанное, блондинка радостно продолжила:

— С «Рукки вверх» вообще смешно было. Концерт у них на площади был. Ну свет там, шоу всякое разное. Начинается концерт, на сцену Пастух с братвой заваливается — все со шпалерами — и берут их на мушку, типа «Хэнде хох!». Так они весь концерт с поднятыми руками и простояли. Пока фанера их не отыграла. А вот Варька Злючка молодец, сбежала от них. Пастух так злился, неделю болел, убить ее пообещал.

— А Маню Огонек не Пастух затушил? Ха-ха, — неудачно попытался схохмить Бугай.

Серый перекрестился, придерживая руль левой рукой.

— Как не стыдно! Не было такого. А вот как «Лесоподвал» с «Ворошайками» улицы в Южноморске мели, могу рассказать.

— Так, стоп, хватит. Достаточно с нас мутоты этой, — наперебой затараторили Бугай и Юрец. — Чего ж они тогда ездят-то к ним, звезды эти звезданутые?

— Да сам не пойму, летят как мотыльки на свечку. Будто им тут медом намазано, — недоуменно пожал плечами Серый.

— Так, брателло, кранты вашей веселой бригаде. Не на тех напали, клоуны. Мы таких людей подтянем — «Вымпел» с «Альфой» отдыхают. И за артистов отомстим, и за Юрцовы яйца, и город от ярма придурка ненормального освободим! — яростно пообещал Бугай.

— Ага, — с усмешкой кивнул Серый, — флаг вам в руки — барабан на шею. Давно пора. Только вот героев настоящих не нашлось пока.

День выдался исключительно солнечный и теплый, несмотря на середину октября. По небу одинокими кляксами разбрелись несколько сизых облаков, которые в силу своего одиночества опасались нападать на весело светившее солнце и просто уныло поддавались порывам легкого ветра и лениво перемещались по голубому полю, меняя свои очертания. По тюремному двору взад-вперед разгуливали заключенные. Некоторые из них ходили парочками и разговаривали, остальные задумчиво поглядывали наверх, изучали силуэты одиноких облаков сквозь колючую проволоку и монотонно курили. Почти все они были в одинаково серых и мрачных одеждах; у всех были угрюмые выражения лиц, короткие волосы и разные жизненные истории, из-за которых теперь они были вынуждены проводить время отнюдь не весело. Один из узников, одетый в серые спортивные штаны и теплую куртку на голое тело, походил на домового. Одежда его настолько запачкалась, что едва ли напоминала спортивный костюм. А может, это был и не спортивный костюм. Недавно остриженные волосы отросли и теперь торчали в разные стороны как солома, а на подбородке сидела неухоженная, растрепанная борода. Заключенный провел здесь уже несколько лет, за это время совсем потерял форму и лишился всякого намека на возраст. Но глаза, озлобленные, усталые, ясно давали понять, что мужичку не больше тридцати, в то время как грязная одежда и общая потрепанность запутывали, превращали этого стройного, но ссутуленного человека в старого деда. Он никому никогда не рассказывал, за что попал в это злачное место, и вообще редко шел на контакт, предпочитая сидеть на своем месте и перебирать волнующие мысли, едва шевеля при этом сухими обветренными губами. Некоторые из сокамерников даже не помнили, как его зовут.

Рядом с обшарпанной стеной, где угол крыши создавал небольшую тень, стояли двое выдающихся сидельцев, можно сказать, тюремная элита. Один из них — Карл Иванович — старый вальяжный вор, с благородной осанкой и легкой, ухоженной, насквозь седой бородой, провел тут намного больше времени, чем неопределенного возраста заключенный в серой одежде, но выглядел не чета ему. На нем был синий спортивный костюм, отличавшийся аккуратностью и чистотой, и черные кожаные кроссовки. Старик разговаривал очень мягко и вкрадчиво, не спеша курил и постоянно посматривал на голубое до спазмов в груди небо. Второй заключенный — Пастух — был гораздо моложе, в черной майке, весь покрытый татуировками. В левой руке молодой крепко сжимал саксофон, правой он то и дело нервно поглаживал себя по затылку, а после хрустел пальцами так, что сидящие на колючей проволоке воробьи разлетались в разные стороны.

— Константин, — по-отцовски тепло, с прибалтийским акцентом говорил Карл Иванович, — пришел ты на зону пять лет назад плохим вором и ужасным музыкантом, а выходишь красиво — маэстро в законе.

— Спасибо, Карл Иваныч. Спасибо вам огромное за науку джазовую, за то, что уму научили, на ноги крепко поставили. Я вас век не забуду, Карл Иваныч! — В сиплом, маскулинном голосе Пастуха зазвучали надрывные душевные нотки.

Старик обнял Пастуха так, что кости затрещали, и в небо поднялась новая воробьиная стайка, шустро махая маленькими крыльями.

— Жаль, что мне на твоих концертах не бывать, не джемовать, — не отпуская объятий, продолжал Карл Иванович. — Я тебе свой фрак отдам, я в нем еще с Утесовым играл. Но ты пообещай мне, что в этом фраке в Москве выступишь!

— До чего ж вы, немцы, народ сентиментальный! — с трудом освобождаясь из стариковских объятий, сказал Пастух. — Карл Иваныч, да я вам и сейчас что хотите, то и сыграю! Скажите только что.