Марио Льоса - Щенки

Постепенно он смирился со своим прозвищем и в шестом классе уже не ревел, не лез на стенку, даже виду не показывал, а иногда и в шутку — нет уж, не Фитюлик, а целый Фитиль, ха-ха-ха! А прошло года два — совсем привык к тому, что его называют Фитюля, и, когда вдруг слышал — Куэльяр, настораживался, смотрел недоуменно, словно силился понять — нет ли тут какого подвоха… Даже при знакомстве с новыми ребятами говорил — очень приятно, Фитюль Куэльяр.

Девочкам, само собой, так не представлялся, только — ребятам. А в ту пору мы уже стали интересоваться девочками. В классе пошли всякие разговоры, шуточки, знаешь, вчера я засек нашего Лало со своей телкой — больше на переменках, — они под ручку гуляли по набережной, и он ее чмок прямо в губы, — и после звонка — прямо в губы? А то нет, они там целовались, не расцепишь. Незаметно все разговоры — только об этом: у Кике Рохаса девчонка старше его, блондиночка, глазищи синие, в воскресенье Маньуко видел, как они вдвоем шли на дневной сеанс в «Рикардо Пальма», а после кино, вы бы посмотрели — вся растрепанная, ясно, чем занимались, — время даром не теряли. На другой день Большой засек венесуэльца из пятого класса, ну этого, губастого (Сосулю), и не где-нибудь, а в машине с какой-то размалеванной куклой, факт, что у них любовь на полном ходу, а у тебя, Лалик, как с любовью? А у тебя, Фитюля, ха-ха-ха! Нашему Маньуко нравится сестра Парико Саенса, а Большой стал недавно платить за мороженое и — хлоп! — уронил портфель, а из портфеля выскочила фотография девчонки, которая на празднике была Красной Шапочкой, ха-ха. Лало, не придуривайся, мы-то знаем, что ты втрескался в эту выдру, Сандру Рохас. А ты, Фитюль, влюбился в кого-нибудь или нет? И он, вспыхнув, — нет, пока обошлось, или, бледнея, — и в мыслях нет, ха-ха, а ты, а ты…

Если выйти из колледжа ровно в пять и бежать что есть духу по проспекту Прадо, можно поспеть к концу уроков к лицею «Ла Репарасьон». Мы останавливались на углу — смотрите, вон их автобусы, сзади сидят девчонки из третьего «А», а в том окне, ух ты! гляньте, сестра Канепы, сделай ей ручкой, чао, чао, ха, улыбнулась, улыбнулась, птичка, а та малявка машет — до свидания, до свидания, дурында, не тебе машут, а вон та, а вон эта…

Иногда мы приносили записочки и бросали их, как бумажных голубей. «Ты очень красивая, мне нравятся твои косы, тебе очень идет форма, твой друг Лало». Осторожно, старик, нас засекла монахиня, чего доброго, им влетит. Как тебя зовут? Меня — Маньуко, может, сходим в воскресенье в кино, пусть она завтра даст ответ в такой же записочке или кивнет из автобуса, что — да. А тебе, Куэльяр, нравится кто-нибудь? Ага, вот та, что сидит сзади. Очкастая? Нет, нет, рядом. Возьми и напиши ей. И он — ну что писать? Да хоть что. Ладно, напишу — «Хочешь со мной дружить?» Ой нет, лучше по-другому — «Я хочу с тобой дружить и шлю тебе поцелуй». Так, старик, уже лучше, но маловато, тут надо закрутить этакое. Пожалуйста — ха, ха, ха. «Я тебя целую нежно и питаю все надежды», ха-ха, молоток! Теперь ставь свою фамилию и нарисуй что-нибудь… А что? Да что угодно, хоть бычка, хоть этот… крантик с бантиком.

И вот так, высматривая девочек в микроавтобусах лицея «Ла Репарасьон», бегая за ними вдогонку, они проводили время после уроков, а иногда мчались на авениду Арекипа посмотреть на девочек в белой форме из «Вилья Мария». Вы что, после Первого причастия? А порой вскакивали в экспресс и сходили на остановке «Церковь Святого Исидора», чтобы познакомиться с девочками из колледжа «Святой Урсулы» или «Сердца Христова». Футбол уже не занимал в их жизни такого места, как прежде.

Когда стали приглашать девочек на день рождения, нам будто без разницы, торчали в саду, прикидывались, что играем в салки, в ручеек, в вышибалу, а самим — только бы не пропустить, что там в гостиной, где девочек развлекали ребята постарше, — ух ты! танцуют! вот бы нам бы!

В один прекрасный день мы тоже решили учиться танцевать и все воскресенья, все субботы танцевали друг с дружкой. Соберемся у Лало? давайте к нам — у нас просторнее, а Большой — у нас новые пластинки, и Маньуко — зато у меня сестра, она нас поучит, но Куэльяр — нет, к нему, старики уже в курсе, тут на днях прихожу домой и на столе проигрыватель, это тебе, сердечко, подарок от мамы, мне одному? да, родной, разве плохо? Поставь проигрыватель к себе в комнату, ну и приглашай друзей когда захочешь, пора научиться танцевать, сходи, сердечко, в «Мелодии века», купи пластинок. Мы, конечно, всей компанией двинулись в магазин и накупили целую гору пластинок — мамбо, вальсы, уарачи, болеро, а счет велели отослать его старику — улица Маршала Кастильи, два восемь пять, сеньору Куэльяру, и все дела!

Вальс и болеро — проще простого, считай себе и помни — ты сюда, он туда, а музыка — дело десятое. Вот уарача, та куда труднее, сколько всяких па, с ума сойти, говорил Куэльяр. Да й мамбо тоже с накрутом — то поворот, то отпусти партнершу, то хватай снова и сам держись как надо. Они почти одновременно стали танцевать и курить, наступали друг другу на ноги, давились дымом «Lucky» и «Viceroy», крутились, как заведенные, под музыку — уф, старик, кончай, — кашляли, плевались — давай шевелись, — голова как чугун, кружится — враки, у него дым под языком, а Фитюля — ну что? неважно, что бумажно, зато видали? Восемь, девять, десять — а теперь, пожалуйста, кольцами, вот так-то, а теперь прямо через нос, а теперь поворот, и еще один, и встал, и с ритма не сбился! Ну что?!

Еще недавно существовали только футбол и кино. Что угодно променяли бы за один футбольный матч! А теперь все мысли только о девочках и танцах, теперь все, что хочешь, — за тусовку с записями Переса Прадо и, разумеется, там, где курить разрешено. Принято было собираться каждую субботу, и мы таскались по гостям, звали не звали. Если не звали, мы, прежде чем вломиться в дом, отправлялись в подвальчик к китайцу и сразу к стойке — пять «капитанов»! И чтоб взяло, вот таким манером, говорил Фитюлька, — глю-глю, как настоящие мужчины, как я!

Когда в Лиму приехал Перес Прадо со своим оркестром, они, конечно, помчались в Корпас — встречать любимую звезду, и Фитюлька — ну-ка за мной! — продрался сквозь толпу, подошел прямо к Пересу Прадо, дернул за пиджак и крикнул во весь голос: «Да здравствует король мамбо!»

Перес Прадо мне улыбнулся, честно, и руку пожал, теперь в моем альбоме его автограф, вот пожалуйста — глядите.

Они, ясное дело, двинулись вместе со всей лавиной поклонников за Пересом Прадо — Боби Лосано подвез их на машине до площади Сан-Мартин, — а уж потом исхитрились, пролезли все-таки на трибуны солнечной стороны, попали на фестиваль мамбо, думать забыли о запретах архиепископа и угрозах брата Леонсио и брата Лусио.

Каждый вечер в доме Куэльяра мы находили по радио программу «Эль Соль» и слушали, млея, обалдевая — вот это труба, вот это ритм, старик, — концерт Переса Прадо, — вот это голос!

К тому времени они очень возмужали, уже ходили в брюках, зачесывали вихры щеткой, — словом, выросли, особенно Куэльяр, раньше был самым дохлым, самым маленьким в их пятерке, а теперь — самый высокий, сильный. Ты, Фитюль, ого-го, тебя прямо на выставку, настоящий Тарзан!

Первый, кто завел любовь — мы тогда учились в третьем классе второй ступени, — был Лало. Однажды вечером вкатывается этот Лало в кафе «Cream Rica» с такой сияющей мордой, что мы сразу — ты чего? А он распустил павлиний хвост, напыжился: ребята, я «приклеил» Чабуку Мелина, она сказала мне, что — да! Они всей компанией пошли отметить такое в «Часки», и со второго стакана Куэльяра повело — Лало, как же ты объяснился ей в любви? а она что сказала? а за ручку ее держал? а Чабука что на это? — прилип как банный лист, — а вы целовались? А Лало сияет, размяк, что тебе персик в сиропе, и отвечает на все вопросы, да еще с удовольствием! Теперь за ваше здоровье, теперь ваша очередь, пора уже заводить девушек. А Куэльяр стучит стаканом по столу и знай свое: ну как все было, ты поподробнее, что она сказала, а ты ей на это… Ты, Фитюля, точно священник на исповеди, смеется Лало, а Куэльяр — ну говори, говори, не тяни резину. Они выпили три «хрусталя», и к двенадцати Куэльяра развезло. Привалился к столбу прямо у городской больницы и — блевать. Эх ты, мозгля, говорили мы, пивом улицу поливаешь, деньги швыряешь зазря. Но Куэльяру не до шуток — ты нас предал! — сам не свой — Лало, ты — предатель! — на губах пена — втихаря откололся, завел девку — рвет на себе рубаху — и не хочешь рассказать, как ее отделал!

Фитя, смени пластинку, давай наклонись, а то весь перемажешься, а он хоть бы что — предатель, так друзья не поступают, пусть перемажусь, тебе что! Потом, когда его приводили в божеский вид, злость с него спала, затих, погрустнел — теперь мы Лало не увидим, теперь все воскресенья будет со своей Чабукой, а к нам, паразит, и дороги не вспомнит. И Лало — ну брось, Фитюля, одно другому не помеха, девчонка девчонкой, а друзья — это друзья, зря кипятишься. И они — хватит, миритесь, дай ему руку. А Куэльяр — ни в какую — пускай отчаливает к своей телке! Мы проводили Куэльяра до самого дома, и всю дорогу он что-то бормотал, — помолчи, старик, — чего-то мямлил, — ты лучше не шуми, иди тихо, по лестнице на цыпочках, а то проснутся предки и застукают. Но Куэльяр нарочно стал орать, бить в дверь кулаками, ногами — эй, пусть проснутся, пусть застукают, ему плевать, он своих родителей не боится, а они все четверо — трусы, чем бежать, дождались бы, пока откроют.