Максим Усачев - Дядя Яша

Мы сидели на балконе, на самодельных табуретках и ждали моего отца, который пошел за коньяком к знакомому барыге. Мне было тринадцать, и я с нетерпением ждал, когда же в моей стране восторжествует демократия и когда смогу купить себе плеер. До этого светлого часа, как и до осени, оставалось совсем немного, и мужская половина города с жаром обсуждала приближение этого события. На его фоне меркли даже строгие силуэты настоящего «Мерседеса», непонятно каким образом провезенного через все границы капитаном дальнего плаванья из третьей парадной. Несмотря на свирепый «сухой закон», благодаря которому вырубили виноградники за домами, лишив всех окрестных мальчишек ворованного угощения, мужчины ожидать демократию предпочитали за выпивкой. Даже те, которые вообще-то не по этим делам, как мой папа и дядя Яша, стремились как-то доказать эпохе, что все как один, единым порывом, под «будьмо!», готовы слиться с неизбежным будущим и счастливым изобилием капитализма. Поэтому собирались, переводили продукты на закуску и втаптывали в себя бутылочку. Благо, папа знал, где можно достать. Дядя Яша шинковал соленые огурчики и нарезал колечками лимоны, параллельно занимаясь коммерцией. Он вытащил на балкон модный импортный радиотелефон и обзванивал клиентов, сообщая, что у него в руках оказалась целая партия настоящего фирменного счастья, всех размеров, ведущих американских производителей, в том числе одесского эмигранта Евгения Клейна, с которым он был знаком еще в детстве.

Мой папа смеялся и разливал. Сразу после первой рюмки он отбирал у дяди Яши телефон, уносил его и говорил ему прямо в глаза:

Папа уже открыл рот, чтобы уточнить, насколько дядя Яша простой, как звучит звонок, и хозяин торопится открыть дверь.

И в этот момент мы сквозь окно видим, как дядя Яша входит на кухню в сопровождении двух милиционеров. Мой папа бледнеет и замирает с открытым ртом. А менты тем временем не теряются и помогают дяде Яше достать из шкафа мешки с джинсами, открывают, достают, перечитывают и… рассчитываются. В момент расплаты папа шумно вздыхает. Дядя Яша вернулся довольный и заявил, что гостям всегда рад, особенно тем, которые при деньгах – это почти друзья. Это уже потом, когда он вернулся, уже почти лежащий, он мне признался, что друзей у него никогда не было. Только родственники, соседи и клиенты. И все они были только гостями в его жизни. Приходили, уходили, иногда оставались, иногда зазывали, так сказать, с ответным визитом.
Я тогда решил, что он просто жалеет себя. Вспоминая гулянку, которую он закатил, как только заново обжился в своей квартире, то количество коньяка, окурков под окнами и нестройных песен, – сложно заподозрить его в одиночестве. Мы с отцом, неприглашенные на этот праздник жизни, даже немного завидовали умению оттянуться со вкусом. Но дядя Яша лучше разбирался в друзьях. Большинство из тех, кого я обзвонил лично, не смогли вспомнить ни его, ни тети Стефы, мне даже показалось, что записную книжку он составил однажды вечером, просто выбрав приглянувшиеся фамилии из телефонного справочника. И на собственных похоронах у него будут только гости. Если, конечно, я их найду…

Найду во дворе. Это только в сказках все начинается, где попало. В жизни все проистекает отсюда. Оставляя в детских колясках немного дерьма, мы выбираемся во двор, чтобы в тени акаций в первый раз разбить губу, в кустах закурить первую сигарету, под лунным светом запить первой рюмкой первый жалкий поцелуй. И после этого (кратковременного!) взлета к вершинам человеческого счастья выблевать громкие посиделки, нудное домино и инвалидное созерцание родного двора из окна своей пустой квартиры. В нашем, до безобразия культурном и ухоженном, клумбы соседствовали с качелями и песочницей, а вокруг всего этого, в самых тенистых местах, разместились скамейки. Исполненные пьяными мастерами в легком индустриальном стиле, все эти грубые плетения арматуры и прочего металлолома, доставшиеся нам в наследство из времен позднего застоя, чуть ли не с самого своего создания стали базой для всех молодежных волн нашего спального микрорайона. Именно туда я направился в поисках гостей.
Неформальным лидером всей местной шантрапы был известный босяк Володя. В свои восемнадцать лет он так и не решил, кем стать во взрослом мире: растаманом или гопником. Его вполне устраивала такая разбитная неопределенность. Благо уж где-где, а в огромном одесском дворе спального района царила полная демократия и свобода. И никто не запрещал увлекаться по-настоящему тяжелой музыкой и быть идейным вдохновителем местного футбольного фанатского движения, при этом изящно приторговывать травкой. Володю знали, боялись и любили.
Как всегда, он релаксировал под грибком, лежа в песке, положив голову на колени очередной подруги жизни.

Я был старше его, сильней и при деньгах, но абсолютно не в авторитете и даже почти ущербен в его глазах, из-за своего увлечения всякими градскими и окуджавами. Поэтому он открыл один глаз, спросил «ну?» и тут же его закрыл.

Я достал из заднего кармана джинсов заранее приготовленную бумажку.

Услышав шелест купюр, Володя открыл глаза и встал.