Александр Торин - Криминальная Кошка

— Хмм, — согласился я, почувствовав легкую тревогу.

— Экая кошечка у вас, ухоженная. Как ее зовут-то?

— Багирой.

— Хорошее имя. И вот ведь какое совпадение, у меня дома сучка живет. Породистая. Придешь домой вечером, а она радуется, руки лижет. Приятно… А то за день так намучаешься. Раз на раз ведь не приходится.

— М-да… — Я решил промолчать.

— Чего это вы неразговорчивые такие? — мужик пожал плечами. — Или случилось чего?

— Да вот, киску нашу за границу не выпускают, — неохотно вступила в разговор Лена.

— За границей хорошо, — рассудительно согласился водитель, — если, конечно, бабки имеются. Я в прошлом году на одну работенку съездил, пришлось по миру поколесить, пока дурика этого достали, зато оттянулся по полной программе… А чего же это ее не выпускают, разве кому животное помешало?

— Нам уезжать завтра, в командировку, — Я начал подмигивать Лене. — А кошечке справку в диспансере не дают.

— Ну что за люди такие, — Водитель наш поморщился. — Неужели им киску за границу выпустить жалко? Звери, что ли?

— Печати всякие нужны, квитанции от ветеринара. А главный врач уехал, — наябедничала Лена.

— Сволочь он, значит порядочная, — огрызнулся водитель. — А вообще-то я ценю, когда к животному хорошее отношение имеется. Я же людей вижу. Вот ты, — браток обращался к Лене, — баба добрая, жалостливая. И мужик твой ничего, звезд с неба не хватает, потертый маленько, но тоже душевный.

— Кхмм, — кашлянул я, поймав смеющийся взгляд Лены.

— Точно тебе говорю, душевный. Кто еще с бабой и с животным по госпиталям шляться станет. А эти, в больнице… Говно! — рулевой начал заводиться. — Вот я, к примеру, если поеду куда, что, сучку свою бросить должен буду? Чтобы она на свалке с голодухи подохла, или на живодерню пошла? Тварюги. Я им мозги на место вправлю, не сопереживайте!

— Спасибо, да нет, неважно, мы все равно уже опоздали. — Праведный пыл шофера напугал меня. — Не волнуйтесь, ничего с кошечкой не случится.

— Нет, ежели я завелся, так это окончательно. — Водила резко крутанул баранку. Джип с визгом развернулся, на мокром снегу его занесло, встречные машины испуганно прижались к тротуару. Кошка вздрогнула, и начала хриплым голосом орать, предчувствуя недоброе.

— Точно, вы аккурат здесь и влезли, между остановкой и парикмахерской. А ну, колитесь, где эта ваша кошачья лечебница?

— Во дворе. Видите, такая вывеска, справа над подъездом. Но вы зря, честное слово. Не стоит…

— Щас я с ними разберусь. Нет, ну надо же, чтобы над животными так измываться… — Водитель наш порывисто вылез из джипа, и мне показалось, что пиджак на нем оттопыривается.

— Может удерем, пока не поздно? — нерешительно спросила Лена.

— Поздно, — вздохнул я. — Только бы он никого в диспансере не перестрелял…

В машине стало тихо, даже кошка перестала вылизываться, и замерла в тревожном ожидании, как египетский сфинкс.

Бритый товарищ появился через несколько минут. Физиономия у него была предовольнейшая.

— Вот ваша справочка, — небрежно сунул он Лене размокший под снегом листок с заветным фиолетовым штампом. — Впишете ваши данные, печать и подпись на месте — это главное. Так что езжайте с вашей киской куда хотите.

— Да как же вам удалось. Нет, это мистика какая-то. Что вы им сказали? Главный ведь уехал, печать в сейфе…

— Про сучку свою объяснил. А сейф… Какой сейф, в натуре. Это сундук бабкин, а не сейф.

— Вам наверняка пришлось им заплатить?

— Ух… — гангстер начал смеяться, причем смеялся он от души. — Ну вы и прикольные ребята, е-мое!

— Спасибо вам огромное… Нет, все-таки, скажите сколько — мы обязательно возместим…

— Ой, насмешили — водитель наш начал хохотать. — Нет, ну вы даете, ей-богу. Да вы думаете, они в этом диспансере бедствуют, что ли? Тут такие денежки текут, что я к ним каждый квартал наведываться буду, а то зажирели больно… А я вот смотрю на вас и удивляюсь, не встретили бы меня, так бы и подохла животная. Где слезать будете? Здесь годится?

Боже всемогущий, Тверской бульвар, сколько связано с ним, как пахли прелые листья, а вот там, под этим деревом лет двадцать назад я целовался…

— Годится. — Я протянул водителю купюру.

— Нет, с вас не возьму. Все-таки у меня глаз наметанный — сто очков вперед. Я же сразу сказал — люди бестолковые, но душевные. Вот с такими, — лицо его стало мечтательным, — родина не пропадет. Это я точно вам говорю. От самого сердца. Как это в школе учили? Как сейчас помню: Выдержит все, и широкую проложит… Там, эту, светлую, грудью, дорогу.

С тех пор я почти полюбил новых русских, тем более что вечер с Леной случился самого что ни на есть приятного, с далеко идущими последствиями свойства. Вначале мы ужинали, потом пили кофе с коньяком, и все это время болтали без перерыва. Так что когда Багира была мне выдана на руки, и за Леной никак не закрывалась входная дверь, я понял, что расставаться, а тем более уезжать ни мне, ни Лене совершенно не хочется. Тут, против взаимной воли случился прощальный поцелуй, переросший в какой-то не вполне прощальный, и дверь испуганно захлопнулась.

Ну что же, оно и к лучшему. Не хватало еще романов накануне отлета. Человек обычно не в силах изменить судьбу, и, когда самолет оторвался от земли, я проглотил начинающий набухать горечью комок в горле и попросил у стюардессы примиряющего с действительностью коньяка…

Даже сидя в относительно комфортабельном кресле, и наслаждаясь преждевременно увядшим цыпленком, вернее, четвертью его бывшей ляжки, и бокалом вина, начинаешь недолюбливать межатлантические перелеты. Чего уж тут говорить о кошечке: ей, бедняге, запертой в грузовом отсеке, было от чего свихнуться. Получив багаж, я не нашел в себе душевных сил рассердиться на несчастный комок нервов с выпученными наружу глазами, орущий на международном кошачьем эсперанто, и более всего ненавидящий меня — ее главного обидчика, жуткого гиганта небритого вида на двух нелепых конечностях, пахнущего алкоголем, забравшего ее от любимой хозяйки и подвергшего столь ужасным испытаниям.

— Спокойствие, только спокойствие, — бормотал я, пройдя таможню и выйдя из здания аэропорта на цементную эстакаду. Счастливый кошковладелец поблизости упорно не наблюдался, эстакада сотрясалась при приближении любого проезжающего мимо средства транспорта, и Багира, получившая печать в иммиграционных бумагах, от колебаний почвы и жары окончательно впала в истерику. Надо ли упоминать о том, что добравшись домой, я был зол и сразу же бросился звонить Сергею.

— Слушай, — Сергей был возбужден. — Ты извини, что я тебя встретить не смог. Забегался. Фигня какая-то, кошку-то мою, оказывается, прописывать надо.

— В каком смысле, прописывать? — Изумился я.

— Ну, оформлять. Прививки, и все прочее. А все документы, билеты, медицинские справки, выписаны на твое имя.

— Ну и что?

— Менеджер квартирного комплекса уперся, как осел. По правилам, я Багиру не могу у себя держать, официально не оформив бумаг на передачу владения.

— Да что они, с ума все сошли, что ли? Это же твоя кошка.

— Говорят, что надо все заверить в агентстве.

— В каком еще агентстве?

— У них здесь, оказывается, есть специальная служба по домашним животным. Ты только не волнуйся, день-другой, и я Багиру заберу. — В трубке раздались гудки.

— Попали мы с тобой в переплет, — сочувственно посмотрел я на свою непрошеную гостью, забившуюся под диван. — Придется тебе лакать молоко из пакета, сидеть на синтетическом ковре, и впиваться в него когтями при каждом мало-мальски существенном землетрясении.

Гнет ответственности лежал пудовым грузом на моей душе. Пришлось поехать ночью в магазин, купить бутылку обезжиренного молока и еще консервы для кошек «Виски», напоминавшие мне о почти что одноименном спиртном напитке. Ваша киска полюбит Виски… Багира консервы не полюбила, она осторожно понюхала открытую консервную банку, брезгливо фыркнула и с оскорблением зарылась в глубину диванных подушек.

И что же мне оставалось делать? Налить с утра молоко в фарфоровую тарелку, и, аккуратно закрыв за собой входную дверь, отправиться на службу.

После любого, даже самого непродолжительного отпуска, цивилизованный человек неизбежно погибает под горой корреспонденции, неоплаченных счетов, тысяч сообщений, пришедших к нему по электронной почте, десятков меморандумов, найденных на своем рабочем месте. Работать в этот день я так и не начал: бегал из одного кабинета в другой, брезгливо стирал сообщения в постоянно отказывающей компьютерной системе, выкидывал бесконечные конверты в мусорную корзину…

Когда я, наконец, добрался домой, Багира была измождена. Она томным взглядом посмотрела мне прямо в душу, и принялась вылизывать свои интимные места. Эта нескромная демонстрация чистоплотности и общей благопристойности не смогла убедить меня в невинности существа, разбившего тарелку и оставившего на ковре мутную, начинающую подсыхать лужицу молока.