Данил Гурьянов - Змея на морозе

— „Скорую“ вызовите, „Скорую“! Да хоть в магазин вон забегите и позвоните!

— Ужас какой!

— Да че с ней делать-то?

Голоса… Ноги… Бабушка какая-то ко мне наклонилась, обращается ко мне, брови у нее от сочувствия домиком сдвинуты. Руки чьи-то, переворачивают меня… Нет, я что-то не пойму, это со мной что ли все происходит? Подождите, это правда я что ли под машину попала? Нет, я не понимаю, это что моя что ли кровь? Ой, не нажимайте туда, не надо, пожалуйста! Не надо! Ой, как все жжет и сводит! Как тяжело!..

Лица, лица… Сережа… Сережа! Сережа с другом стоит!

— Совсем плохая…

— Да детям-то че ведешь показывать, ненормальная что ли уж совсем?!

— Да идите вы со своей „Скорой“, ей уже никто не поможет, вы что не видите?

— Ну так или иначе куда-то надо отвезти!

Я что… умираю… что ли? А ведь это… правда Сережа стоит. Мне ды-шать тя-же-ло. Се-ре-жа, я люб-лю те-бя, ты слы-шишь? Да, спа-си-бо, по-дер-жить… мне го-ло-в… Се-ре-жа, я люб-лю те-бя. Не крас-ней, э-то не стыд-но… Ку-да ты? Ты что у-хо-дишь?.. Что? Не об-зы-вай ме-ня и-ди-от-кой, по-жа-луйс-та… Я…

— Ой, сволочь какой, бабы, вы слышали?

— Мотай, мотай отсюда, сам идиот! Скотина черствая! Девка умирает…

— Дочка, ну не плачь, дочка! Все будет хорошо!…

Он ме-ня о-бо-звал и-ди-от-кой… Че-то э-то все неп-рав-да… Э-то че-то я не пой-му че про-ис-хо-дит… Он ведь не мог… И я не у-ми-раю… Мы ведь вмес-те долж-ны быть… Он…

И ВДРУГ Я ВСЕ ПОНЯЛА!

Боже, как это замечательно! Я все вспомнила! Теперь нет никаких вопросов, сомнений, терзаний, теперь все ясно! Это счастье, это счастье, я его уже совсем забыла! Как я соскучилась по Родителям, как я хочу к ним!

Люди! Извините, что я вырвалась, а вы еще нет, вы там внизу вынуждены возиться с моей поломанной клеткой, это вам, наверно, испортит настроение, может даже травмирует сознание, но вы еще не закончили…

Декорации внизу… Какие чудные! Среди них Сережа идет с другом… Я призналась ему в любви, а он пробормотал, что я идиотка и ушел, бросив меня… И все-таки я подлечу к нему.

Я никогда не рассматривала его клетку так близко. Интересно…

Хватит, я соскучилась по Родителям невыносимо, я хочу к ним! Но сначала нужно залететь к моим маме и папе.

Сережа…

А где же вы, милые мои? Алиночка сидит у себя в комнате, а они… Они помирились! Они помирились, это мне лучший подарок! Они занимаются любовью в туалете, чтобы Алиночка ничего не увидела. Милые мои… Им скоро позвонят и скажут, что их дочь задавили на дороге… Как бы мне вам сказать, чтобы вы не страдали?

Сережа…

Ну ладно, я еще загляну, но сейчас мне нужно Домой.

Я очень скучала по маме, папе, Алиночке, хотя не видела их лишь несколько дней, а наших Родителей я не видела восемнадцать лет.

МЫ ВСТРЕТИЛИСЬ!

Я стала все рассказывать и поняла, что все время сбиваюсь в своем повествовании на Сережу, никак не могу освободиться от него.

Родители обеспокоились. Ведь меня ничто не должно мучать. Я сказала, что не стоит обращать на это внимания и продолжала свой рассказ, но вскоре опять упомянула Сережу.

Теперь я уже и сама поняла, что не успокоилась.

Мы с Родителями стали решать, что делать дальше. Я сказала, что согласна вернуться к Сереже и во всем разобраться. Родители вызвали Добрую Секретаршу. Она посмотрела данные и сказала, что с моей клеткой уже ничего сделать нельзя. Родители сказали, чтобы она посмотрела другие варианты. Секретарша нашла только один: в больнице только что умерла после неудачного аборта Даша, подруга Сережи.

Я согласилась.

Все мы поспешили туда, где мне будут загружать сознание Даши. Там я встретилась с Медсестрой-Хамкой, последний раз я видела ее восемнадцать лет назад, и за это время она очень подурнела. Конечно, одно дело, что она хамила людям в больнице, не задумываясь ни о чем, а другое дело, что она теперь за это вынуждена хамить ВСЕГДА, и от этого она очень устала. Ей надоел ад.

А вот Добрая Секретарша людям дарила радость и любила свою работу. Потом ее клетка сгорела при пожаре их фирмы, и теперь она очень счастлива. Здесь.

Как не хочется снова расставаться с Родителями, со всеми остальными, я даже не успела никого повидать. Сейчас я снова все забуду… В меня загрузят сознание Даши и снова начнутся страдания, терзания, сомнения. Но слишком во мне перепутал все Сережа, и мне надо добиться гармонии.

Сегодня приходила мама, опять говорила, что я счастливая, раз с того света выкарабкалась. Я до сих пор с ужасом вспоминаю тот страх, когда мне сказали, что нужно срочно оперировать, операцию мне стали проводить под местным наркозом, и для меня это была самая большая пытка… эта страшная боль. Потом оказалось, что мне нужна еще одна операция, теперь уже под общим наркозом. Я была без сознания во время нее, но зато, когда проснулась и обезболивающие прекратили свое действие, боли снова стали издеваться надо мной. А потом врачи и мама говорили, что во время операции у меня остановилось сердце, но вроде как ненадолго, и я выжила.

Как хорошо, что теперь все это осталось позади! За эти дни в больнице я много переосмыслила, поняла, что нельзя, нельзя больше жить так как раньше. В моей жизни два центра: моя семья и Сережа. Я буду любить их, держаться за них, с ними мне ничего не будет страшно. Жаль, что нельзя все начать с белого листа: из памяти не сотрешь скандалы, истерики, драки, аборты… Но они меня простят, точнее он, потому что мама и моя семья меня уже простили. А Сережа должен прийти, по-моему, даже сегодня. Я его жду. Я жду его решения. Я не могу читать, разговаривать, есть, я только сижу на заправленной больничной койке, со страхом жду его и с ужасом представляю, что вдруг он мне скажет: Между нами все кончено».

— Между нами все кончено.

Мы сидим в пустынном больничном коридоре. Сережа облокотился о свои колени и смотрит в пол. На нем, поверх одежды, белая больничная накидка с поблекшим от стирки казенным штампом у воротника. Я сижу рядом, в байковом халатике, с кофтой поверх и в тапочках. В нескольких метрах от нас уборщица широкими и свободными движениями швабры моет пол.

— Почему?

— Ты сделала аборт.

— Но ты же сам сказал!

— Мало ли что я сказал. У тебя что, своего мнения нет?

— Я прислушалась к твоему.

— Ну и прислушивайся всю жизнь ко всем. Посмотрим, что тогда из тебя получится.

Из-за размашистых движений уборщицы железная швабра с основанием, обмотанным мокрой тряпкой, то и дело приглушенно стукается об пол.

— Ты же сам сказал… — Мои глаза застилают слезы.

Молчит.

— Наташа бы этого не сделала… — вдруг говорит он и начинает заметно нервничать. — Я вообще только на ее похоронах понял, что потерял. Мне нужна она, а не ты. Только ты затянула меня во всю эту грязь, я сам с тобой подонком стал, не замечал ее чистоту и… Да ты не поймешь, с кем я говорю!

Я ни капли не обижаюсь, ведь он имеет в виду ту, прошлую Дашку, которую я сама теперь вдруг стала презирать. Я должна сообщить ему эту новость, он обрадуется, и все станет на свои места.

— Сережа, я изменилась! Я ведь после того, как чуть не умерла, всю жизнь переосмыслила! Я бы сейчас никогда не сделала ничего из того, что делала раньше! Я…

Он безразлично молчит.

— Ноги поднимите, — уборщица со шваброй и ведром добралась до нас. Мы напряженно вытягиваем перед собой ноги, уборщица отрывисто пару раз сует под наши стулья швабру и идет дальше. Мы опускаем ноги.

Я поворачиваюсь и выжидающе смотрю на него.

— Я все сказал.

Пауза.

Я встаю. Все кончено, я его знаю. Хочу ему что-то сказать, но он по-прежнему смотрит в пол. Я быстро, не оглядываясь, ухожу. Знаю, что он не пойдет за мной, а он знает, что я не вернусь.

Я хочу быть любимой, но становлюсь ненавистной, и эта ненависть любимого человека подрывает мою уверенность в себе и способность бороться за любовь. Я бы, может, добилась любви, если бы не все эта же его ненависть, парализующая меня. Равно как и змея смогла бы вырваться в жару, если бы не тот убийственный мороз. Змея на морозе… Что за дичь? Странно, откуда это у меня в голове?.. а, наверно, где-то читала.

Я слышу спешащие сзади шаги. Это он! Не буду оборачиваться, сейчас он обнимет! Какой-то врач обгоняет меня, и сзади снова тишина.

Я останавливаюсь от немыслимой обиды на то, что чудо невозможно.

Я никогда не буду счастлива.

Я молча сою в пустынном коридоре и плачу без слез.

Надо что-то делать, надо спасать себя! Скажи сама себе что-нибудь!

Я…

Я…

Я буду счастлива!

Чудо возможно! Но оно произойдет не когда я стою к нему спиной, а когда повернусь к нему лицом, когда приду к Сереже и скажу лишь одно: «Я тебя люблю!»

Я не хочу думать ни о судьбе, ни о фатальности, ни о чем. Просто люблю. Я быстро разворачиваюсь и иду к Сереже.

Он продолжает сидеть на том же месте, ссутулившийся, словно под гнетом своей уставшей жизни. Он неуверенно поднимает голову на звук моих шагов. Я смотрю в его глаза и понимаю, что, оказывается, он ждал их.