Натиг Расул-заде - Год любви

Однако увлекся я и отошел в сторону от едва начавшегося повествования. А пока я старался опровергнуть общепризнанной штамп в литературе, этот парень, что сидел в постели, уже успел умыться и теперь брился, едва удерживая бритву в дрожащих, непослушных пальцах. Мысли путались в его гудевшей голове, и когда стук тяжёлых старинных часов, висевших на стене в передней, проступал в ушах, ему казалось, что это своеобразный реквием по ушедшим минутам, невозвратно утерянным дням в его жизни. Когда он кончил бриться и вторично умылся холодной, взбадривающей водой, с восторгом ощущая покидавшую его головную боль и унимавшуюся Дрожь в пальцах, и уже мог взглянуть на себя в зеркало без мрачных, угнетающих мыслей, раздался звонок телефона. Звонок показался ему слишком громким, подобно несчастью, ворвавшемуся в его воскресное утро. Тщательно вытирая руки и лицо, он смотрел на звонивший телефон, тяжело и туго соображая, кто бы это мог быть. Несмотря на воскресный день проснулся он рано — плохо спалось всю ночь — и был рад, что наконец-то наступило утро. А чтобы звонили так рано — он глянул на часы: половина девятого — это, пожалуй, было слишком большой редкостью, чтобы не воспринять ранний звонок, как гром в тихом утре одного из дней, который уже завтра станет прожитым и ненужным, как использованная бумажная салфетка. И только насухо вытерев руки — зачем торопиться, кому надо, подождет, а кому не очень — и звонить не станет, — он поднял трубку, и тут сообразил, что сейчас придется говорить, говорить какие-то слова, и этими, может, пустыми и никчемными словами начнется еще один день, а говорить сейчас было противно, от одной мысли о разговоре тошнило и хотелось крепко сжать зубы, но он уже держал трубку у уха, болезненно морщась, и в трубке послышалось резкое:

— Эй, чего молчишь?

— Кто это? — вяло и равнодушно спросил он.

— Это Таня…

— Вы, вероятно, не туда попали, — промямлил он, вспомнив

что никакой Тани не знает.

— Ты что, не Самир?

— Самир, — признался он, теперь уже более напряженно вслушиваясь в звуки ее голоса.

— Ну, и я говорю, голос у тебя такой же, разве что немножко сонный. Я же Таня, Таня… Ты что, в самом деле не помнишь? Таня из Москвы… Жила на Тверском бульваре, недалеко от вашего института… Ну как, вспомнил?

— Вспомнил, — проговорил он, и тут на самом деле вспомнил, будто вспыхнуло и заполыхало в памяти, обдав все существо его горячим дыханием прошлого — да как же он мог забыть? Он чуть не заорал от неожиданно обрушившейся радости. — Таня! Вот здорово! Ты что, в Баку?

— Ага, — она счастливо рассмеялась на том конце провода. — Я в Баку, и не успела приехать, тут же где-то посеяла сумку. Хорошо хоть записная книжка была не в ней, номер твой записан, вот позвонила…

Да, это она умела, подумал он, она теряла решительно все, что держала в руках, оставляла в такси, в кафе, в кино и в гостях перчатки, сумочки, парфюмерию…

— Ну что ты замолчал?

— А? Нет, так. Это здорово, Таня, что ты приехала… Честное слово, здорово. Ты где сейчас?

— Возле аэрокасс. Стою тут, как дура, не знаю, что делать. Представляешь, все потеряла — командировочное удостоверение, паспорт, ключи, деньги… все… Что делать, ума не приложу…

— Прежде всего — не унывай. Дадим розыск, отыщется твоя сумочка. А теперь стой, как стоишь. Через пятнадцать минут я буду там. Будь спок, старушка.

— Ага. Я жду, Самир.

Он бросил трубку, торопливо оделся, вышел из дому, взял такси и поехал к кассам Аэрофлота. Подъезжая, он заметил ее — она стояла рядом с маленьким темным саквояжем, одиноко, всем, своим видом напоминая ожидание, и, казалось, нисколько не изменилась за это время, за эти… — он подумал, вспомнил — шесть лет.

— Подожди, — сказал он таксисту и вышел из машины. В эту минуту, не заметив его, она отвернулась, он подошел и тихо стал у нее за спиной. Она обернулась и вздрогнула.

— Ой, как ты меня напугал!

— Фраза из плохих фильмов. Я же сказал — стой, как стоишь.

Ну, здравствуй, Таня…

— Здравствуй, Самир.

Она поцеловала его в щеку. Он заметил, как задрожали ее губы, когда она потянулась к нему для поцелуя, и пальцы ее были холодные, прикосновение их к своей руке он ощутил, как легкий ожог.

— Спасибо, сударь, что выручаете из беды бедную девушку, на страшном суде вам зачтется.

— Пустяки сударыня, — ответил он, подлаживаясь под ее тон, хотя теперь, когда он увидел ее, меньше всего ему хотелось шутить. — Формальности по покойникам-документам, и еще большим покойникам-деньгам позвольте взять на себя. Постараемся их воскресить. Куда ты хочешь поехать?

— Я так устала, — сказала она, — этот ночной перелет и нервотрепка с пропажей. Боюсь, что в гостиницу мне уже не устроиться, — она взглянула на него, и он, за шесть лет успевший отвыкнуть от ее взглядов и ничего не сумев прочитать в ее глазах, сказал изменившимся голосом:

— Все будет нормально. Поехали, отдохнешь.

Они поехали к нему. Отпирая дверь, он почувствовал ее взгляд на себе, и почему-то сделалось неловко, движения стали скованнее, и он долго возился с замком. Отчего, боже мой, какая глупость, подумал он, ведь целых два года жили вместе, теперь я, видимо, должен относиться к ней, как к жене, с которой развелся шесть лет назад и с которой расстались друзьями. Вот так примерно. Черт, только этого не хватало, чертыхнулся он в сердцах про себя, замечая, как сильно дрожат руки. Он перехватил ее взгляд — она тоже смотрела на его руки. Тогда он бросил отпирать дверь, схватил ее, сжал в объятиях, будто давно утерянное родное существо, возвращения которого и не чаял дождаться…

— Знаешь, — сказала она тихо, почти шепотом, когда, они, утомленные до того, что любые слова казались лишними и ненужными, лежали в узкой его постели, тесно прижавшись друг к другу и прислушиваясь к шороху сентябрьского дождя за окном, — ты знаешь, иногда я думаю: господи, как это плохо, что человек ко всему может привыкнуть. И что бы ни случилось в его жизни, может жить и жить… — она горько усмехнулась.

Он почувствовал, как от этой усмешки разлилась горечь в сердце, сжалось сердце, застучало, затосковало.

— Ты, кажется, замужем была? — спросил он только, чтобы что-нибудь сказать.

— Была, — сказала она по-прежнему почти шепотом.

— Ты почему так тихо говоришь? — спросил он.

Она подняла на него глаза и, не отвечая, еще теснее прижалась лицом к его груди. — Мы с ним разошлись два года назад, — прошептала она.

— А зачем? Понимаю, глупый вопрос…

— Можешь взять его назад.

— Но все-таки?

Она помолчала. Потом проговорила неохотно:

— Не любила я его. Думала, можно и так жить, парень спокойный, неглупый, авось привыкну. Нет… Обманулась!.. Сил больше не было. Что ты молчишь, я не права?

— Ну… почему же…

Громкое тиканье часов снова заполнило тишину, но теперь ему показалось, они не отсчитывают время, а стоят на ровном месте, бьют своим тиканьем по одной цифре — три часа дня, три часа дня — будто солдаты, марширующие на месте.

— Ты спать хочешь? — спросила она.

— Нет.

— А почему молчишь? Видишь, прошло столько лет, а я все-таки запомнила, что тебе не нравится вопрос — "о чем ты думаешь"? Хотя мне очень хотелось спросить это.

— Пожалуйста. Я думал о времени.

— И о себе?

— Нет, только о времени, что оно не движется сейчас, стоит, как солдаты, марширующие на месте.

— Это потому, что я приехала?

— Наверно… Но вообще у меня со временем свои счеты. Впрочем, у каждого свои счеты. Каждый живет в своем времени.

— Я и это помню. Помню, когда мы расставались, ты сказал, что у тебя такое ощущение, будто проваливаешься в разорванное по швам время. Я тогда не поняла… Скажи, это ничего, что я у тебя сейчас?

— Обожаю интеллигентные разговоры.

— Нет, правда. Может, не следовало мне тебе звонить?

— Все в порядке, говорю тебе.

— Ты живешь здесь один?

— Сейчас да. Недавно бабушку похоронил. Теперь один.

Позвонили у двери.

— Ты не пугайся, — сказал он, вскочив с постели и натягивая джинсы на голое, крепкое тело, — здесь это часто бывает. Когда человек живет один в центре города, у него катастрофически увеличивается число друзей.

— И подруг, — добавила она, глядя на него без улыбки.

— Ты что, старушка? — он внимательно посмотрел на нее - она отвернулась. - Не надо, Таня, это смешно. — И торопливо добавил: — Я сейчас их спроважу, подожди минутку…

Он поспешно вышел из комнаты, притворив за собой дверь.

Слишком поспешно, подумала она, почти убежал, боялся, что я отвечу — не совсем это смешно, не смешно, не смешно, о боже, помоги мне.

Когда он вошел, она сказала:

— Давай пойдем куда-нибудь, а, давай выйдем отсюда… — у нее чуть дрожал голос, и говорила она, отвернувшись к стене!