Ольга Грушина - Жизнь Суханова в сновидениях

Долго будет нудить, равнодушно отметил про себя Суханов и зааплодировал.

— Уважаемые товарищи, излишне говорить, по какому случаю мы собрались сегодня в этом зале, — начал министр, дождавшись тишины. — Нет нужды представлять нашего дорогого Петра Алексеевича Малинина, одного из величайших художников современности, лауреата Ленинской и Государственной премий, члена Академии художеств СССР с тысяча девятьсот сорок седьмого года, с самого дня ее основания, трехкратного лауреата…

Во время своей речи он то и дело заглядывал в бумажки. Изображая восторженного слушателя, Суханов позволил себе отвлечься и погрузился в замечательно теплое, бездумное ощущение полного благополучия. Все в его жизни сложилось отлично, да, все было отменно устроено, причем он это заслужил, а потому воспринял почти как должное, когда по окончании выступлений самых известных деятелей культуры и в процессе выступления менее известных, безуспешно пытавшихся вернуть утраченное внимание публики, оживленно разбредающейся по залу, из образовавшегося просвета вынырнул министр и положил руку ему на плечо.

— Как жизнь, Толя? Вижу, все путем, — начал он весело. — Повезло тебе, чертяка: жена — первая красавица на Москве!

Суханов отмел непрошеную мысль о том, что министр очень кого-то напоминает, и ответил ни к чему не обязывающей любезностью в адрес его супруги. Тот хохотнул, посмотрел на него с хитрецой и спросил:

— Куришь?

Суханов не курил.

— Естественно, — ответил он без промедления.

Оставив позади субъектов с квадратными подбородками, они вышли на воздух, и тут же в пальцах Суханова неизвестно каким образом материализовалась сигарета. За ней последовал огонек, вспыхнувший где-то в темноте и послушно подлетевший к его лицу, освещая вытянутую руку и беспредельно почтительную улыбку все того же швейцара с пошлыми усиками. В глазах швейцара мелькнуло узнавание, смешанное с подобострастием, что доставило Суханову удовольствие. Прогибайся, любезный, прогибайся, молча твердил он, стараясь не затягиваться, а министр по-прежнему приобнимал его за плечо. В другой раз будешь знать, как вставать на пути у деятеля культуры, который дружен с высоким начальством и приходится единственным зятем виновнику торжества, а ко всему прочему, добавил его внутренний голос не без ложной скромности, и сам имеет какой-никакой вес в мире искусств.

Уже двенадцать лет Анатолий Павлович Суханов занимал чрезвычайно ответственный, чрезвычайно завидный пост главного редактора ведущего искусствоведческого журнала «Искусство мира».

Выдыхая дым, министр нелепо раздувал щеки.

— Маша сына твоего нахваливает, — сообщил он после короткой дружеской паузы. — Хороший парень. Напомни, он чем занимается?

— Учится в МГИМО, весной заканчивает, — с гордостью ответил Суханов. — Круглый отличник. Языков кучу знает — щелкает их, как орехи.

— Да что ты говоришь? — На министра это явно произвело впечатление.

Нет, в самом деле, в самом деле он был на кого-то похож, особенно когда вот так щеки надувал… Суханов вдруг встревожился, не слишком ли явно он разглядывает министра, перевел глаза на другую сторону улицы — и в этот самый миг почувствовал беспокойство. На мгновение он отвернулся, потом взглянул еще раз. Так и есть, ошибки быть не могло.

— Послушай, Толя, — говорил между тем министр. — У меня на даче во вторник небольшой междусобойчик намечается, все свои — мы с Машей, кое-кто из близких. Дочка моя заедет — симпатичная, между прочим. Вот я и подумал, может, вы с Василием… Что случилось?

Вытянув шею, Суханов смотрел на безлюдную улицу.

— Сам не понимаю, — озадаченно сказал он. — Моя машина… почему-то ее на месте нет. Водителю было сказано вот там нас ждать.

— Вся шоферня поддает, — глубокомысленно изрек министр. — К концу мероприятия будет стоять здесь как штык, не сомневайся. Так вот, насчет вторника…

Но Суханов, щурясь, продолжал всматриваться в темноту.

— Это какое-то недоразумение, — бормотал он. — Володя у нас не первый год работает, и за все время ни разу… Ума не приложу, что могло…

Сняв очки, он взялся протирать стекла подкладкой пиджака. Глаза, лишившиеся прикрытия, сделались растерянными и непристойно голыми. Министр слегка нахмурился и отшвырнул сигарету.

— Ладно, у тебя сейчас, я вижу, голова другим занята, — сказал он с холодком, — так что отложим этот разговор. Бывай, Толя.

Суханов еще пару минут потоптался у входа, глядя в одну точку, как будто пытался усилием воли призвать машину из-под густой сени деревьев, где ей следовало находиться по всем законам природы. Таких казусов с ним еще не бывало — то есть практически не бывало, а когда они все же случались, это напрочь выбивало его из колеи. Пока он стоял под крышей портика, заморосил мелкий дождь, и вскоре мостовая подернулась недобрым глянцем. Он повернулся ко входу, и швейцар бросился открывать ему дверь, но теперь Суханову почудилось подобие глумливой усмешки, которая пряталась под усами. Он тут же упрекнул себя за мнительность, но его все равно кольнул внезапный страх, будто случилось нечто непоправимое; будто в тот самый миг, когда он сделал свое злополучное открытие, министр затронул какую-то серьезную, возможно даже жизненно важную, тему, а он, растерявшись, пропустил мимо ушей, позорно отключился, прощелкал…

Но как он ни напрягался, слова министра вспомнить не удавалось, зато неотвязная мыслишка о его сходстве с кем-то знакомым все время вертелась в голове, путала ход рассуждений, уводила в сторону, пока понемногу его страх не рассеялся. Если он случайно и допустил неуважение — впрочем, он был уверен, почти уверен, что подобного не произошло, — он сумеет все позже загладить; первоочередной же задачей было решение возникшей проблемы. Если этот разгильдяй действительно поехал выпить, они его тут же уволят, решил Суханов с негодованием и, уворачиваясь от знакомых, пошел искать Нину.

Во время речей она оставила отца, но Петр Алексеевич, которого Суханов поспешил осыпать сбивчивыми поздравлениями, сказал, что видел ее вот только что — она с Ксенией разговаривала. Начиная терять терпение, Суханов опять нырнул в толпу. Не успел он сделать и двух шагов, как путь ему преградила юная девушка с мальчишеской стрижкой.

— Добрый вечер, Анатолий Павлович, — важно произнесла она высоким, почти детским голоском. — Меня зовут Лина Гордон. Я журналистка. Пишу материал о юбилейной выставке Малинина. Не могли бы вы ответить на несколько вопросов? Я убеждена, что ваше мнение, как главного редактора «Искусства мира», будет чрезвычайно ценно для моих читателей.

Он посмотрел на нее, приподняв брови. Ее цыплячья шея торчала из воротника бесформенного, дешевого желтого платьишка, на обветренных губах не было и следа помады. В руке она держала раскрытый блокнот.

— Какого… э… как вы сказали, какое издание вы представляете? — спросил он с невольной улыбкой.

— Я работаю в одном из журналов МГУ, — сказала она серьезно, снимая колпачок с шариковой ручки. — Итак, нравятся ли вам картины Малинина, Анатолий Павлович? С вашей точки зрения, можно ли считать их настоящим искусством?

По мере того как он разглядывал эту пигалицу, его изумление росло. Ее малиново-красный маникюр облупился. Было похоже на то, что она грызла ногти.

— Значит, университетский журнал, — сказал он. — Понятно, студенческое издание. Разрешите полюбопытствовать: сколько же вам лет? Восемнадцать? Семнадцать?

Прозрачные кончики ее оттопыренных, до смешного детских ушей порозовели.

— Мой возраст здесь совершенно ни при чем, — отрезала она. — Я выполняю редакционное задание. Ответьте, пожалуйста: что вы думаете о картинах Малинина?

В ней было столько ответственности, столько гордости за свою миссию, что Суханов сжалился.

— Ну, хорошо. — Он прочистил горло. — Смогу вам уделить не более минуты, но если говорить коротко, то эти работы показывают все лучшее, чем славится земля русская, — ее величие, лиризм и мужество. Петра Алексеевича отличает поразительная способность изображать кульминационные моменты жизни простых русских людей, причем в такой открытой, чуткой, непосредственной манере, которая выявляет самую…

Ее немигающие карие глаза внимательно его изучали; его слегка озадачило, что она не делает записей. Когда он умолк, она покачала головой.

— Нет, я не верю, что вы действительно так считаете, — сказала она. — Его картины насквозь фальшивы, это все видят, просто боятся вслух сказать. Взять хотя бы вот тот банальный портрет — сразу ясно, что в нем нет ни капли правды. Если честно, разве вы так не думаете?

Ошеломленный ее непоколебимой уверенностью, он проследил за направлением ее пальца — и сразу же взгляд его сделался холодным. Ситуация больше не казалась ему забавной, и мысли вновь обратились к поддающему шоферу, к туманному, но неприятному инциденту с министром, к досадной необходимости как можно скорее устранить назревавшую проблему…