Михаил Веллер - Положение во гроб

Помедлили и потекли на выход. Оглядываясь, предвкушали перекурить сейчас происшедшее, посмаковать, переложив рюмкой в баре, обсудить и дождаться конца. Не каждый день, знаете! – Насколько вообще это все законно? – допрашивал Темин нотариуса.

– Абсолютно, – подтвердил тот с некоторым даже удовольствием. – Медицинская экспертиза, заверенное завещание. Все соблюдено.

Руководящий взгляд обкомовского товарища в затылок гнул Темина в спину.

– Вы понимаете, что это попадает под уголовную статью, и виновным придется ответить, я вас уверяю.

– Отнюдь, есть заключение юрисконсульта. Никакой пропаганды насилия, свержения, клеветы и нецензурных выражений.

– А публичное оскорбление гражданской церемонии? Этот чтец декламатор сядет, есть кому позаботиться.

– Судом над Барановым вы раздуете всеобщее посмешище. Прикиньте последствия. Как юрист, гарантирую его неуязвимость, максимум – сто рублей штрафа и предупреждение. – А сколько вы получили за эту мерзость?! – не выдержал Темин. – Отчеты о гонорарах я подаю в коллегию. – Но можно в чем-то изменить его волю? Это же нонсенс. – Я обязан проследить и настоять на исполнении закона.

Товарищ из обкома броненосно подплыл и увлек нотариуса в сторонку – втолковать.

Белые лепные двери в опустевшем зале распахнулись – по паркету протопали двое ребят в синих коротких пальто с какими-то шевронами. – Сюда сейчас нельзя, товарищи!

– Санитары, из морга, – заурядно представился один а второй ткнул мятую справку. – За трупом… вот. – Не требуется. Кто вас прислал? – Нас? Начальство. Распорядилось.

Завидович ворковал родственникам. Родственники слушали замкнуто; "только посмейте… последнюю волю отца…" злобно отвечал желчный, худой мужчина, сын, с ненавистью озирая доброхотов литературного мира. Семья в этой распре обнаружила подготовленное единство. (Заговор. Группа.)

– Вот что, – объявил позабытый на отшибе старик Баранов. – Если вы его сейчас не отдадите согласно завещанию, то у меня заготовлены письма во все инстанции и в западные консульства. С указанием фамилий и деталей и текстом письма. Устраивает?

Похоже, это было правдой, черт ему сейчас не брат, чего ему бояться, пенсионеру, как его прищучишь?

Матерый литературный волк, опытный интриган и предусмотрительный боец Водоватов с треском выигрывал свой посмертный раунд.

– А вам бы помолчать, – брезгливо уронил Темин. – Продались за две тысячи, и теперь счастливы, что их получили. О вашем поведении сообщат куда следует, придется отвечать. Продажный циник…

Старичок коротко просеменил к Темину и с чудной ловкостью всадил ему пощечину. По массивной выскобленной щеке шлепнуло сыро и звучно. Темин выдохнул и закрыл щеку. Старичок любовно потрепал покойнику плечо, рек:

– Молодец, Сенька! По Сеньке шапка! Прощай, до встречи! – и поцеловал в губы. От дверей бросил санитарам: – Давайте ребята, давайте!

На лестнице попыхивало побулькивало обсуждение: что плюнул в лицо, подлец; что двурушник, главное зло не разглядели, гнать надо было: нет, все-таки сошел с ума, а экспертиза липовая, да и знаете же наших горе-психиатров; но как допустили, не прервали, гипноз какой-то, растерялись; что, а все-таки молодец, но так высказывались немногие малоосторожные, малоопытные; а больше народ все был тертый, осмотрительный, и фразы преобладали нейтрально-неодобрительные. Поглядывали на двери и часы. Санитары вынесли гроб. Им помогали сын и нестарый родственник.

Все внимательно проследили в стрельчатое окно на площадке, как гроб задвинули в больничный «рафик» и укатили.

Баранов – старичок отдулся, раздернул воротничок с галстуком и покрутил шеей. Он был здесь сам по себе: отдельный как бы и не обращающий на себя ничьего внимания.

У перил курила своим кружком шестерка "молодых". Старичок примерился взглядом к лысеющему, лет тридцати пяти, вполне простецкого обличья. – Эй, мальчик, – сказал он. – Выпить хочешь? – С вами? – немедленно откликнулся тот. – С огромным удовольствием. Старик извлек четвертную.

– Тогда сбегай, голубок, возьми еще, – сказал он. – Как раз уже открылись. Помянем!