Майкл Чабон - Вундеркинды

— Кажется, я не соответствую новому лозунгу корпорации.

— Какому именно?

— Компетентность и профессионализм сотрудников. — Терри ухмыльнулся и покачал головой.

— И что же ты намерен делать?

Он пожал плечами.

— Как ты ее находишь? — спросил Терри. — Я имею в виду мисс Словиак. Наши места в самолете оказались рядом. — Черный резиновый круг транспортера дернулся и издал пронзительный скрежет, означающий, что скоро начнется выдача багажа. Мне показалось, мы оба вздрогнули и отпрянули в сторону. — Ты и представить себе не можешь, сколько раз, поднимаясь на борт самолета, я лелеял в душе надежду, что в соседнем кресле обнаружу какую-нибудь красавицу вроде нее, особенно на маршруте Нью-Йорк — Питсбург. По-моему, уже сам факт, что Питсбург дал миру такую потрясающую мисс Словиак, очень многое говорит о вашем славном городе.

— Она трансвестит, — заявил я.

— О боже, какой кошмар! — Терри изобразил на лице неподдельный ужас.

— А разве нет?!

— Я готов поклясться, эта штука принадлежит ей. — Терри ткнул пальцем в направлении огромного кожаного чемодана, раскрашенного черно-белыми пятнами, как индейская лошадь. Чудовище торжественно въехало в зал, раздвинув резиновую бахрому в начале транспортера. — Еще бы, она не хочет, чтобы такая вещь запачкалась в дороге, — сказал Терри, уважительно глядя на чемодан, упакованный в пластиковый мешок на молнии, в каких обычно продают синтепоновые подушки.

— Терри, что же ты теперь будешь делать? — снова спросил я, чувствуя, как внутри меня зарождается тревога. «И что случится со мной? И с моей книгой?» — мысленно добавил я. — Сколько ты работаешь в «Бастионе», лет десять?

— Десять, если не считать последние семь, — сказал Терри, оборачиваясь ко мне. — А я полагаю, именно их ты и не берешь в расчет — Он внимательно посмотрел на меня, в его взгляде светилось ехидное злорадство, смешанное с грустью и почти отеческой заботой. Терри еще не успел открыть рот, а я уже знал, какой вопрос он собирается задать. — Как продвигается твоя книга?

Я рванулся к транспортеру и схватил пятнистый чемодан, не дожидаясь, пока он доедет до нас.

— Отлично, — ответил я, опуская чемодан на пол.

Речь шла о моем четвертом романе — ну, по крайней мере, предполагалось, что однажды он станет моей четвертой книгой. «Вундеркинды» — так назывался новый шедевр, который я давным-давно, еще до продажи «Бастиона», обещал издателям. Мой третий роман, «Королевство под лестницей», получил литературную премию «Пэн» и разошелся тиражом в двенадцать тысяч экземпляров, что в два раза превышало тиражи двух предыдущих книг вместе взятых. В результате отважные руководители «Бастиона», полные оптимизма и веры в то, что я семимильными шагами приближаюсь к статусу если не гения, то как минимум культового писателя, сочли возможным выплатить мне в качестве аванса баснословную сумму, получив взамен лишь идиотскую улыбку обалдевшего автора и название книги, взятое с потолка, который он, сочинитель, сосредоточенно разглядывал во время перерыва в бейсбольном матче, стоя над писсуаром в мужском туалете стадиона. К счастью, довольно скоро вслед за названием пришла идея сюжета: Пенсильвания, маленький провинциальный городок, наводненный оборотнями, призраками и прочей нечистью, на этом живописном фоне разворачивается история жизни и смерти трех братьев по фамилии Вандер [1]. Я немедленно взялся за работу и до сих пор прилежно трудился над романом, мужественно продираясь сквозь дебри замысловатого сюжета. Нет, творческий стимул, томительное ожидание вдохновения — с этими вещами у меня никогда не возникало сложностей, напротив, я всегда работал легко и с удовольствием, как и подобает настоящему профессионалу, даже творческие кризисы — и те обходили меня стороной, — если честно, я в них просто не верю.

Проблема, если таковая вообще существовала, заключалась как раз в обратном: у меня было слишком много идей, и в голове моей теснилось слишком много образов — темные лачуги и воздушные замки, которые я должен был построить, широкие улицы и глухие переулки, которым я должен был дать имя, и затерянные среди этих безымянных улиц городские башни со старинными часами, стрелки которых я должен был запустить собственной рукой; меня обступали толпы героев, которых я должен был создать, подняв из пыли и праха, словно растоптанные цветы, чьи лепестки я срывал один за другим, желая добраться до сердцевины и посмотреть, как устроен их хрупкий внутренний мир; меня ожидало слишком много ужасных загадок и постыдных тайн, которые я должен был извлечь из темных глубин дедовского шкафа, затем надежно похоронить на дне свежей могилы, чтобы в нужный момент вновь вытащить на поверхность; я нес ответственность за слишком большое число разводов, ждущих моего официального подтверждения, и за романтические свидания, которые я должен был устроить, и за многих богатых наследников, которых мне следовало лишить наследства, за кипы писем, которые я должен был отправить, перепутав адрес так, чтобы они попали в руки злодеев, и за невинных младенцев, которых я обрекал на смерть от жестокой лихорадки, и женщин, которым я разбивал сердца и оставлял в горьком одиночестве, и мужчин, которых я вел в пучину разврата и кровавых преступлений; вокруг меня полыхал огонь, который я должен был разжечь в каминах многочисленных домов, окутанных туманом зловещего прошлого. И, несмотря на многолетний кропотливый труд и тысячи слов, потраченных на то, чтобы прочертить сложную паутину нехоженых троп, мои герои все еще шагали по этим тропам, не пройдя и половины пути; а я блуждал вместе с ними и был так же далек от завершения работы, как в самом начале нашего путешествия.

— Книга готова, — сказал я, — почти готова. Осталось только немного отточить детали, ну, там кое-что подправить, отредактировать… Я сейчас этим как раз и занимаюсь.

— Замечательно. Я очень надеялся, что на этот раз ты сможешь показать мне хотя бы две-три главы. О, а вот еще один, — воскликнул Терри, указывая на небольшой аккуратный чемоданчик в черно-красную клетку. Чемодан, также надежно упакованный в пластиковый мешок на молнии, слегка покачиваясь, двигался в нашу сторону. — Как думаешь, из этого что-нибудь получится?

Я подхватил чемодан, который скорее напоминал изящный кожаный саквояж в форме сплющенного полумесяца с откидными клапанами по бокам, и поставил его на пол рядом с пятнистым монстром.

— Не знаю. — Я пожал плечами. — Помнишь, что случилось с Джо Феем?

— Да, он стал знаменитым. И прославился именно после четвертой книги.

Джон Джозеф Фей, еще один настоящий писатель, с которым я был знаком, написал всего четыре книги: «Дурные вести», «Король блюза», «Взлет и падение» и «Восемь световых лет». Однажды меня пригласили в университет Теннесси прочесть курс лекций, там мы и познакомились с Джо, который преподавал писательское мастерство. Это было почти десять лет назад. В то время он был настоящим писателем: дисциплинированным, собранным, полностью сосредоточенным на своем ремесле. Он обладал удивительным даром рассказчика, особенно хорошо ему удавались лирические отступления, уходящие от сюжета повествования настолько далеко, что казалось — обратной дороги уже не будет, — этот дар, по собственному утверждению Джо, достался ему от матери-мексиканки. Кроме того, он отличался на удивление мирным характером и практически полным отсутствием дурных привычек или каких-либо вызывающих опасения странностей. У него была изысканно-вежливая манера общения, иногда переходящая в подобострастную учтивость, а виски покрывала ранняя седина — годам к тридцати волосы Джо совсем поседели. После относительного успеха его третьего романа издатели, желая поощрить перспективного автора, выплатили Джо в качестве аванса сто двадцать пять тысяч долларов, в надежде получить четвертую книгу. Его первая попытка создать нечто путное провалилась почти мгновенно. Джо с энтузиазмом взялся за второй вариант; этот шедевр он мусолил года два, прежде чем увяз окончательно и бросил как безнадежный. Следующий вариант издатели отвергли, не дожидаясь, пока Джо закончит произведение, заявив, что роман уже и так слишком длинный, да и в любом случае книги подобного рода их не интересуют.

После этой неудачи Джон Джозеф Фей погрузился во мрак беспросветного отчаяния и полностью отдался смакованию своего провала. Ему пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы добиться увольнения из университета: Джо регулярно являлся на работу пьяным, последними словами ругал студентов, обзывая их тупицами и бездарностями, а однажды, взобравшись на кафедру, начал размахивать заряженным пистолетом над головами перепуганных слушателей, — в тот день лекция по писательскому мастерству называлась «Тема страха в мировой литературе». Дома он вел себя как угрюмый отшельник, в результате жена ушла от него, впрочем, довольно неохотно, забрав после развода большую часть аванса, который издатели выплатили Джо за ненаписанный роман. Вскоре он тоже покинул Теннесси и, вернувшись в свой родной штат Невада, начал кочевать из одного дешевого мотеля в другой. Прошло, наверное, года три-четыре, и однажды, делая пересадку в аэропорту Рено, я случайно столкнулся с ним. Джо никуда не летел, он просто скандалил с барменом в ресторане аэропорта. Поначалу он попытался сделать вид, что не узнал меня, и разговаривал словно с незнакомцем, сухо и односложно отвечая на мои расспросы. Беседа не клеилась, кроме того до Джо трудно было докричаться, поскольку он оглох на одно ухо, однако от угощения не отказывался и, опрокинув пару «Маргарит», в конце концов все же рассказал, что буквально накануне отправил в издательство рукопись — седьмой и, как он надеется, окончательный вариант романа, который они сочтут приемлемым.