Михаил Осоргин - Вольный каменщик

Осоргин считал необходимым условием нравственных поисков отсутствие каких-либо догм, ибо на пути познания не должно быть ничего, стесняющего свободу. Важной для него была мысль о том, что вольные каменщики «принимают в свою среду только тех, кто им кажется наиболее подходящим? Людей общительных, умственно развитых, нравственно незапятнанных, способных к высоким душевным устремлениям. При этом Они не ставят или, во всяком случае, не должны ставить ограничений ни расовых, ни национальных, ни социальных, ни религиозных, ни кастовых, ни политических. Основной принцип братства — величайшая терпимость к чужим взглядам и убеждениям, только бы эти взгляды и убеждения были искренними. А чтобы неизбежные различия взглядов не мешали основной работе братьев, — наш орден принципиально не сочувствует обсуждению в братской среде вопросов религиозных и политических, чаще всего вызывающих разлад»[26].

В начале 1930-х гг. в ложе Северной звёзды стали усиливаться разногласия. Некоторые из вольных каменщиков во главе с М. С. Маргулиесом, связанные с традицией политического, «думского», масонства, видели свою задачу не в «посвятительной» работе, а в антисоветской пропаганде.

Маргулиес указывал, что «масонство, помимо „вечных и незыблемых задач“, имеет и задачи „частные“»[27]. Сторонники решения «русской проблемы» в октябре 1931 г. выделились в особую ложу Свободная Россия, и хотя все они продолжали одновременно состоять в Северной звёзде, однако, вопреки масонским установлениям, стали обсуждать политические вопросы на своих заседаниях. Все это вызвало решительный отпор со стороны Осоргина.

После прочтения в Свободной России доклада с неприкрытым политическим содержанием разразился настоящий скандал, около сорока, человек в знак протеста против привнесения политики в русское масонство покинули заседание ложи. Осоргин делает заявление на имя досточтимого мастера:

«Устав Великого Востока запрещает ставить на обсуждение в ложах трёх степеней вопросы, могущие обострить между братьями политическую рознь и вызвать на этой почве споры и столкновения. Я не настаиваю на этом запрещёнии, так как самое понятие „запрещёние“ считаю неприемлемым для лож свободных и автономных в направлении и характере своих работ. Но выше буквы устава — обычаи нашего братства, также решительно осуждающие политический и религиозный уклон в работах мастерских.

Если наконец и ссылки на обычаи недостаточны, так как в ложах французских эти обычаи резко нарушаются, то остается несомненным, что вся идеология Братства вольных каменщиков, стремящаяся объединить людей разнообразных политических взглядов на служение задачам высоконравственного порядка и целям не временным и случайным, а вечным и взаимнодоговоренным, — такая идеология отрицает не только политические споры и пререкания, но и выбор для беседы тем, которые могли бы также споры вызвать.

Как брат, избранный вами на пост блюстителя устава, обычаев и чистоты идеологии в нашей ложе, я обращаю ваше внимание на происшедшее печальное событие как на наглядное и яркое доказательство мудрости масонских обычаев и разумности узаконений устава и постановлений конвентов по этому вопросу. Малейшее их нарушение грозит нашим ложам если не развалом, то идеологическим вырождением»[28].

Тогда же Осоргин обращается с письмом к М. С. Маргулиесу:

«Если бы мы жили в России, я бы с Вами согласился: борьба за свободу и братство у себя — одна из настоящих задач Братства вольных каменщиков. Не впутывая в политическую борьбу наши ложи, мы бы насаждали в них семена высокой человечности и прав личности — уже для борьбы вне масонских лож. Там было бы за нами знание, полная уверенность, подлинность и близость целей. Здесь этого нет и быть не может. Здесь налицо только злоба обиженных судьбой неудачников, полнейшее невежество в делах и настроениях России. Потеря почвы и скудость мысли, утомлённой и утратившей ясность. Допустим, что Вы прекрасно справитесь с докладом, (…) использовав два одинаково пристрастных источника: советский и эмигрантский; но за Вами пойдут „возрожденцы“ с докладами о необходимости ориентации на Японию, за ними; экс-генералы, мечтающие об интервенции и губернаторских постах в „освобождённой России“. Все это в качестве первосортного продукта, „здоровой русской мысли“ будет преподнесено французским лавочникам и торгующим совестью депутатам на предмет дальнейшей обработки уже в их рядах, их средствами и в их целях. Это ли называется „борьбой за свободу и братство“? Полноте! Это только вызовет резкий раскол в наших рядах, потому что ведь не все же могут принимать за подлинную „борьбу“ эмигрантскую мышью суету в пределах недосягаемости. Там иное дело, там, даже и неправая, она была бы благородной в своей искренности; здесь она более чем бесплодна, противна и низка. И не я один так думаю»[29].

Итоги этой дискуссии подведены в докладе Осоргина «Путь русского вольного каменщика» и в отчёте П. Н. Переверзева. Осоргин высказал мнение, что точка зрения Маргулиеса, в соответствии с которой русские могут выполнить в эмиграции «какую-то особую миссию, чем-то служить интересам своей страны», есть «не более как сладкий самообман, одна из последних, уже давно потускневших иллюзий»[30]. Переверзев в своём отчёте заявил:

«Чувство родины несравнимо ни с какими политическими симпатиями и стремлениями. (…) Чувство родины, не поддающееся никакому рационалистическому определению, входит целиком в масонское восприятие мира, пламень его горит на алтаре нашего храма»[31].

Точка зрения Осоргина, решительно и постоянно выступавшего против превращения масонских лож «в арену политического митинга», победила. Ложа Северной звёзды «глубже ушла в моральную, духовную и посвятительную работу»[32], а в начале 1939 г. и Свободная Россия отказалась от политической пропаганды и вскоре была переименована в ложу Вехи.

Осоргин придавал большое значение углублённому изучению масонских обрядов, символики, хотя многим это казалось несвоёвременным, ненужным. В одной из своих речей Осоргин говорил:

«В символике масонства найдете вы много прекрасных поэтических легенд, частью древних, частью созданных поэзией исторического периода масонства. Изучать все это для того, кто любит и умеет изучать, — большое наслаждение. (…) Вопрос о практической нужности здесь столь же мало уместен, как по отношению к поэзии, литературе, музыке и любому искусству. В символике масонства — его поэзия и его глубокая философия»[33].

Позже он вновь писал:

«Искусство без символов невозможно. Масонство есть искусство…»[34].

Эта мысль получила развитие в повести «Вольный каменщик».

Проповеди Осоргина не остались неуслышанными. В ложе Северной звёзды символические обряды занимают все больше места, вводятся обряды для «присоединения» членов другой ложи, начинают проводиться торжественные «траурные» ложи в память об ушедших братьях.

Бурышкин отмечал и ещё одну важную сторону в исканиях Осоргина:

«Пусть не все и, может быть, даже не большинство братьев ложи разделяли фанатическую веру брата М. А. Осоргина, что основной и, в сущности, единственной задачей масонства было „посвящённое познание природы“, но именно его доклады на эту тему, — а он к этой мысли в конце своей масонской жизни все более и более любил возвращаться, — подымали уровень происходивших обсуждений на огромную высоту и подлинно влекли их в „горние обиталища духа“»[35].

17 ноября 1932 г. Осоргин открывает свою собственную, независимую ни от каких французских масонских союзов ложу Северных Братьев. Основателями её стали братья обоих масонских «послушаний», что было предметом гордости Осоргина. Организованные им символические собрания стали основой создания в эмиграции единого русского масонства. Именно эту задачу Осоргин считал главной.

В 1938 г. Осоргин становится досточтимым мастером ложи Северной звёзды и начинает свою реформаторскую деятельность по объединению русского масонства уже не только в среде Северных Братьев, но и в Северной звёзде. Но планам его не суждено было сбыться — приближалась война.

П. А. Бурышкин вспоминал, что Осоргину удалось превратить ложу Северных Братьев в организацию единомышленников:

«Можно было бы думать, что редкий для эмиграции высокий культурный уровень состава ложи, наличие первоклассных учёных и писателей, с европейской и даже мировой известностью, выдвинут на первое место читанные в ложе доклады и имевшее место их обсуждение придавшее лож характер своего рода эмигрантской академии. (…) Но не эта сторона её работы останется навсегда запечатлённой в сердцах тех, кто был в её рядах перед войной 1939 г. Та подлинная „братская цепь, которая соединила в одну семью большинство братьев ложи, будет самым дорогим и самым острым воспоминанием жизни ложи“»[36].