Ирина Ясина - Книга волшебных историй (сборник)

Наступила, видно, другая пора – пора взбрыкивать и снова чего-то ждать.

А дальше случился Новогодний праздник. В эти праздничные дни Мятежному немного подфартило – хозяева перетащили телевизор куда-то в комнату, долой с его глаз, и холодильник вздохнул свободно. Целые сутки вкушал Мятежный человеческую суету, бесконечное закрывание и открывание, заполнение и опустошение, но первого января полегчало: и продуктов в утробе стало меньше, и Левкоевы ушли в гости с ночёвкой. Мятежный остался куковать на кухне в окружении пустых кастрюль, легкомысленных фарфоровых чашечек и самодовольного графина с прошлогодней водой. Снег как назло не шёл. Чтобы не слушать глупую болтовню кухонных завсегдатаев, Мятежный уставился в окно, углубился в свои непраздничные мысли и не заметил, как за окном потемнело. Перестал переливать воду графин, угомонились чашки, растопырив свои старушечьи уши, уснули кастрюли, кухня погрузилась в полумрак.

Долго стоял холодильник в темноте, слушал, как на улицах взрывают петарды, запускают шутихи, наблюдал отблески фейерверков в оконном стекле. И вдруг… То ли остатки шампанского заиграли во внутреннем его пространстве, то ли дала знать усталость металла, но почудилось холодильнику, что он опять в полярных льдах, что ракеты эти – сигнальные, что разноцветные отблески – это северное сияние, а взрывы – это вовсе и не взрывы, а треск вечных льдов. И вот уже какие-то сомнительные позывные зазвучали в его металлической квадратной башке. И подумалось Мятежному, что это его родной ледокол, его атомный тёзка застрял неподалёку среди айсбергов, вступил с ними в неравную схватку и вот-вот погибнет без подкрепления, и что он, Мятежный-младший, должен срочно идти ему на выручку!

Вот она – долгожданная пора, подумал он. Вот он – подвиг!

Холодильник тряхнул всем своим существом, выбросил из себя остатки новогодних салатов, стронулся с места, проскользил по тем расплёснутым оливье в коридор и зашагал к выходу. Без всякой разбежки он разнес в щепки входную дверь, скатился ледяным командором по лестнице и выскочил в ночной двор.

Пар валил из его нутра, как из люка, в котором прорвало трубу. Из-за этого пара он едва различал обстановку, и все окружающие предметы будто дымились и плавились перед его взором. Но Мятежному было не до жалости к себе, он решительно шагнул вперёд, ещё шагнул, ещё, спустился с бетонного крыльца на дорожку и только тут замер на минуту, оценивая обстоятельства и вырабатывая план действий.

И было ему видение. Продолговатую соседнюю многоэтажку принял он за огромный атомный ледокол, застрявший в этой праздничной ночи, будто в бесконечных льдах Заполярья. Во многих его иллюминаторах горел свет, и в мелькании теней холодильнику почудилась авральная суматоха поднятых по тревоге матросов и офицеров. Внутри его грудной клетки завибрировали медные шланги, в морозилке заскрипел лёд. Жавшиеся к дому со всех сторон автомобили показались Мятежному ломаными льдинами, атакующими корабельные бока, чтобы распотрошить ему железное брюхо и пустить ко дну. От увиденного холодильник взвыл почти человеческим голосом, но в шуме петард и фейерверков этот звук потонул моментально и без последствий, как дырявое ведро в проруби.

Мятежный вдохнул полную грудь морозного воздуха и бросился спасать корабль.

Для начала он взял небольшой разбег и ударил своим бортом в бок ближней к нему сероватой иномарки. Та пошатнулась и от неожиданности заорала тонким пронзительным голосом: «И-у, и-у, и-у!» Холодильник отошёл от неё на полтора метра, развернулся и с силой толкнул зелёную машину посерьёзнее. Правый бок Мятежного сморщился, прогнулся, громадина заголосила тонким трассирующим фальцетом и сдала назад. Боевой азарт охватил Мятежного и сделал его ещё более слепым. Теперь он даже не различал цвета этих автомобилей, все они стали для него осколками одного ледяного месива, от которого надо было защищать старшего «Мятежного». Он сгруппировался и принялся распихивать скучившиеся вокруг дома автомобили, беспощадно таранил их в бока и носы, не щадя своей обшивки и думая лишь о попавшем в беду атомоходе. Глупые машины не сопротивлялись, отскакивали, отъезжали, заваливались на бок, переворачивались, утопали в снеговых кучах и все до одной пищали и выли – монотонно, жалобно, невыносимо громко, жалуясь и взывая к помощи своих хозяев. Но в общем праздничном шуме и их фальшивящий хор терялся и казался частью звукового фона, а их хозяева даже не выглядывали из окон – они были увлечены продолжением праздника, им было не до криков о помощи.

Мятежный громил автомобили до тех пор, пока не наткнулся на огромный чёрный джип с черепом и костями на блестящем боку. Тот нахально стоял в стороне от всех остальных автомобилей, прямо на заснеженном газоне, и злобно хмурил фары, всем видом как бы предостерегая бешеный холодильник: не приближайся ко мне, не суйся в мои дела! Но именно этот нахальный вид раззадорил Мятежного. Он разбежался, проскользил по дорожке и со всего маху ухнул джипу в полированный бок. Не издав ни звука, джип развернулся, а потом прямо с места газанул так, что Мятежный даже не успел сообразить, что происходит.

Он принял эту таранную плюху всем корпусом, подлетел вверх, сделал в воздухе обратное сальто и на какую-то долю секунды завис в свободном полёте. Впервые в жизни он вдруг ощутил состояние невесомости и понял, о чём говорил ему снег. Он даже представил себя распавшимся на невесомые снежинки, на крошечные снеговые молекулы… И в тот же момент грохнулся задней стенкой на заиндевевший асфальт, крякнул, а потом по инерции отъехал ещё метра на три, пока не упёрся крышкой в какую-то ограду. Дверца его распахнулась настежь, повылетали во все стороны винты и гайки, осыпались магнитики, в испуге отскочила ручка. Мятежный сделал глубокий болезненный выдох, и из его распахнутого нутра вышло облако млечного пара вперемешку с ледяной крошкой. Облако зависло над корпусом Мятежного, а потом стало медленно уходить вверх и растворяться в морозном воздухе.

«Что-то меняется, – подумал холодильник отстранённо, будто он вместе с облаком поднялся в воздух и посмотрел на себя сверху, – что-то определённо меняется. Надо сделать ещё одно усилие, может, два – и всё изменится окончательно».

Он попытался встать, встал, но устоять на погнутых ножках не смог и, заваливаясь на бок, растерянно глянул вокруг. Уже почти теряя сознание, он увидел, что какие-то белые существа, отдалённо напоминающие людей, бегут к нему со всех сторон.

Сперва он подумал, что это какие-то вражеские партизаны в белых маскировочных одеяниях хотят его захватить и обезвредить. Потом, когда они уже подошли совсем близко, он принял их за врачей – вот сейчас они свяжут его смирительным скотчем, и он не сможет даже дверцы приоткрыть в своё оправдание. А уже совсем потом, когда белые облепили его со всех сторон и он не почувствовал неприятного, чужеродного ему тепла, Мятежный наконец понял, прозрел: это были снеговики!

Упасть он не успел – четыре пары крепких снежных лап подхватили его и понесли.

…Ещё когда Мятежный только вывалился на улицу из подъезда, его заприметила одна чувствительная снежная бабёнка. Сразу заподозрив неладное, она сорвалась с места и засеменила на соседнюю детскую площадку, где дремали ещё двое снеговиков, – покрупнее да посолиднее. Втроём они обежали все окрестные дворы, взбудоражили всю снеговую братию и толпой голов в двенадцать явились обратно во двор как раз вовремя.

Четверо самых рослых снеговиков ухватили Мятежного и плавно потащили к его подъезду, остальные пошагали следом. Холодильник пробовал упираться, но его металлический низ так ловко скользил по утрамбованному за день снегу, что снеговики справлялись с ним, как с игрушечным. Мятежный сделался в их лапах совсем невесомым, он уже не чувствовал себя, своей судьбы, своего призвания, своей участи. Он скользил назад, и наконец равнодушие приговорённого завладело им всецело. Холодильник перестал сопротивляться, и взгляд его сделался мутным, как подёрнутое морозцем стекло.

Тем временем повалил снег, какого давно не было в наших краях в новогодние ночи, завертелась настоящая пурга. Сугробы стали расти прямо на глазах. Снеговики тащили Мятежного к его подъезду, а он смотрел на растущие сугробы, плакал фреоновой жидкостью, и сквозь слёзы казалось ему, что его единоутробный ледокол медленно погружается в воды холодного океана, входит в самые долгие его льды. Он уже смирился с тем, что спасти ему никого не удалось. И не мог он понять лишь одного: почему он не видит суеты в иллюминаторах ледокола? Почему не снуют в разумной панике матросы и офицеры? Он даже замер от дикой, сумасшедшей догадки: а не мертвы ли они? Не были ли напрасными все его действия? Кому он хотел помочь, кого выручить из засады? Ведь никто даже не шевельнулся, даже знака не подал – небывалая тишина стояла в окнах тонущего гиганта. А ведь он, Мятежный, хотел принести себя в жертву! Кому? Осталась ли на этом огромном корабле хоть одна живая душа? Или это – ледокол-призрак?