Леонид Костюков - Великая страна

— Здравствуй, Смит, — сказала Мэгги.

— Здравствуй, Мэгги, — ответил Смит.

— В такой поздний час, — резюмировала Катарина, — в цеху никого не должно быть, а об этой рухляди жалеть не приходится. Майк, выпей пунш. И вы, господин… Смит?

— Точно так, мэм. С превеликим удовольствием, мэм.

Майк, чтобы удобнее прихватить кружку, переложил в левую руку блестящий шарик. По нему скакнул луч, шарик вспыхнул необычным ярко-фиолетовым цветом. Сразу несколько человек обратили внимание на шарик.

— Так твою, Гринвуд! Что за балдежный шарик?!

— Ты подаришь его кому-то или разыграешь?

— Аукцион!

Это слово, вброшенное в зал, возымело действие. Быстрее, чем вы бы вспомнили столицу Массачусетса, все расселись по лавкам и табуретам, оставив Майка стоящим в центре в некотором одиночестве. Он откашлялся, отхлебнул пунш и начал:

Майк прокашлялся и начал:

— Эдди и Сюзанна выросли рядом, но никогда не видели друг дружку…

Тут мгновенно установилась тишина — и так же мгновенно была нарушена, пока Майк набирал воздух для второй фразы.

— Да, это так! Я свидетельствую об этом, но, с другой стороны, что нам до Эдди и Сюзанны?!

Общество, обомлев, обернулось к мистеру Смиту, который обходил каждого встречного по плавному виражу так естественно, словно люди были манекенами. Присягну на Билле о Правах — не в одном животе от изумления взбурлил пунш.

— Восемь человек в этом зале, да, восемь человек могут продолжить эту историю и не прерываясь довести до счастливого конца; могут упаковать в нее чудесный магический шарик — да, драгоценный Майк, кстати, я видел такие шарики на ярмарке в Милуоки по три доллара за пару; если вы приобрели их дороже, это наводит тень на вашу коммерческую репутацию. Так вот, эти истории, лежа в ряду, обесценивают одна другие, как всякий конвейерный товар. Восемь, леди и джентльмены, восемь равноценных историй, одна правдивая и семь… практически правдивых, потому что они вполне могли произойти, но на этой кишащей людьми планете уже произошло столько невероятного, что все вероятное произошло точно и многократно…

Опытный оратор, Смит не мог не понимать, что сильнейшим словом в его речи является это самое восемь, выдающее необъяснимое знание аудитории (или это знание превосходно имитирующее). К этой минуте сменился не только рассказчик. Героями исподволь стали не Эдди и Сюзанна, — горько соглашаться со Смитом, но что нам до них?! — а Тревор и Мак, Клаудиа и Катарина, мы с вами, наконец. У нескольких исправных налогоплательщиков слегка засвербило в задах, потому что неприятно подозревать собственную жизнь в мозгу федерального агента, раскромсанной и снабженной ярлыками. И дело тут вовсе не в уголовной ответственности, да и какая там серьезная ответственность за жалкие… да и свидетелей… да и улик… да и давно это было… словом, попросту как-то неудобно, вроде как появиться перед обществом в подштанниках из галантереи Клермо, хотя ничего позорного нет в самих по себе этих подштанниках, вполне состоятельные подштанники. Смит между тем продолжал:

— Пусть я здесь впервые, но слухом полнится американская земля, и, насколько я понимаю, никто не уйдет отсюда без подарка. Так, дружище Майк? Так что, если нам повернуть аукцион на девяносто градусов, тем более, что все равно, откуда начинать разгадывать кроссворд: по горизонтали или по вертикали. У меня, хе-хе (он не хихикнул, а именно сказал хе-хе), тоже припасены подарочки, да, леди и джентльмены, подарочки…

Пару нервных цветных гостей прошиб при этих невинных словах настоящий сибирский озноб; Элиза же Хэмпшир кратко хохотнула — и икнула, словно кто-то заткнул ей белозубый рот.

— Тревор, так твою! Перестань креститься в кармане, а в другом сжимать фигу, а то, я догадываюсь, оцепенеют твои пальцы и таким останешься навек. Попомни мои слова — так, кажется, ты говоришь? Давай, выйди-ка лучше на подиум, как топ-модель, а мы с Майком посоревнуемся, что лучше бы тебе подарить.

Старикан Каннингем сомнамбулически вытащил собственное тело в центр зала; общество приветствовало его молчанием.

— Ваш ход, Майкл!

Пожалуй, очередным потрясением для бедных любителей пунша стало то обстоятельство, что на старого Майка Гринвуда вот ни на столечко не распространилось всеобщее замешательство. Он ожидал обращения Смита с ровной вежливостью хозяина, временно уступившего микрофон словоохотливому гостю.

— Что ж, Тревор, мой подарок тебе простой и совсем дешевый. Помнишь, как пятьдесят три года назад вас с Кларой Рэнсом настиг западный ветер прямо напротив моего магазинчика? Клен… сейчас уже нет этого клена… буквально вывернулся наизнанку. А потом ты вынимал кленовый листок из ее черной жесткой шевелюры, и вы смеялись, как дураки, и топтались, как кони? Так вот…

— Это тот самый листок? — спросил Тревор, и его голос дрогнул.

— Нет, — ответил Майк довольно жестко, — это такой же листок. Если ключ подходит к замку, то и такой же ключ превосходно вскрывает тот же замок.

Все молчали. Тревор стоял, пригорюнившись.

— Прекрасно, — резюмировал Смит. — Мой подарок тебе, дружище Тревор, не такой трогательный. Однако, взгляни!

Люди расступались; между ними, как катер между волн, проходил красивый цветной джентльмен с большой бутылью наперевес.

— В основу этого препарата положена формула твоего гена, Тревор. Он запускает обратно программу старения твоего организма. Выпив ее, ты начнешь молодеть с той же неукоснительностью, как старел до сего дня, только гораздо быстрее. Не пройдет и года, как свежая терпкая кровь смоет из твоего мозга память о некрасивой старости, а внутри ног словно вырастут стальные пружины. Я уж не говорю, Тревор, о твоем карандаше, он снова обратится в жирный фломастер с твердым почерком. И ты встретишь западный ветер лицом на запад, сынок. Он развеет твои волосы, цвет которых ты забыл. Тут нет никакого подвоха. Выбор за тобой.

Если Тревор Каннингем и сомневался пару секунд, то никто этого не заметил.

— Сожалею, сэр, но я не настолько люблю теперешнюю молодежь, чтобы так или иначе плодить ее ряды. Плевку негоже залетать обратно в рот. Вы думаете, мистер, Клара Рэнсом много значила в моей жизни? Да я последние лет тридцать не вспоминал о ней. Тем приятнее мне будет взять этот листок, ибо он…

— Если достопочтенный шериф, — в сторону, но, согласно странному акустическому эффекту, как бы на ухо каждому присутствующему заметил господин Смит, — позволит мне эксгумировать миссис Рэнсом и позаимствовать хотя бы один ее хрящ, то я оживлю память о ней гораздо навязчивей, чем кленовый листок. Если уж в ход пошли дубликаты.

— Сожалею, сэр, — опять немного занудно вступил Тревор Каннингем, — но дубликаты хороши в фауне и флоре. Вот Господь, зазевавшись, наксерил двух братьев Балтеров, так хорошо ли вышло?

Общество осторожно хмыкнуло навстречу этой осторожной шутке. Смит, улыбаясь, поднял руки в знак того, что сдается. Майк Гринвуд, тоже улыбаясь, но иначе, вручил Тревору Каннингему копию кленового листа из шевелюры его покойной подружки. Несколько человек пару раз хлопнули в ладоши, но аплодисмент не задался. Вместо него полыхнуло за окном ярко-белым, а потом громыхнуло так, что мало не показалось.

После громового раската установилась такая тишина, что стало слышно, как, извиваясь и шурша, ползет время сквозь вечность. Смит и Гринвуд, не шевелясь и не мигая, смотрели в глаза друг другу, и улыбки исчезали с их лиц, как оберточная бумага под нетерпеливой рукой. Люди, случайно оказавшиеся между ними, отшатнулись; по воздушному тоннелю засквозило туда-сюда суетливое электричество. Тревожно запахло озоном. И тут тишину взрезал голос, лучше даже сказать, визг:

— Нет! Нет! Дерьмо! Прекратите это немедленно!

Бесцеремонно отпихнув пару-тройку фигур второго ряда, на авансцену выскочил тинейджер в кожезаменителе с волосами неопределенно-тошнотворного цвета. Его лицо украшали следы борьбы с прыщами. Юноша — я, так же, как и вы, не ожидал увидеть его в центре событий и не знаю его имени — окинул присутствующих горячим взглядом, повторил дерьмо и притих. Он стоял, нахохлившись и дрожа, напоминая птицу в комнате.

— Я догадываюсь, Питер, ты хочешь что-то нам сказать? — заботливо произнес мистер Гринвуд.

Питер (выходит так) вскинул всклокоченную башку.

— О да, конечно, мистер Гринвуд, по-вашему, я и не могу ничего сказать, разве что как говорящие часы или джакузи.

— Уверен, что это не так. Говори же, мы внимательно тебя слушаем.