Виктор Ерофеев - Пупок

«Горящая вода» в считанные десятилетия подожгла Россию. Напиток стал настолько популярным, что российское государство уже в 1533 году отдало производство водки на откуп владельцам кабаков, тем самым целовальникам, которые целовали крест в обещание вести торговлю водкой честно, но быстро погрязли в коррупции и занялись продажей недоброкачественной водки. Возможно, что именно продажа водки стимулировала российскую коррупцию в целом. Кроме того, сама российская экономика была сбита с толку: зачем что-либо производить, если народ готов отдать за водку последние деньги? Вопрос лишь в том, почему стало возможным чудовищное спаивание народа. Пьянство изначально, еще в Киевской Руси, где пили в основном «медовуху», считалось «веселием Руси», но именно водка превратила это веселие в норму жизни. Скорее всего, водка русским пришлась по душе, поскольку она в минимальные сроки амортизирует экстремальные условия существования, как климатические, так и политические.

Но счастье длилось недолго. Уже в 1648 году в Москве, а затем и в других городах вспыхнул «кабацкий бунт». Положение дел было катастрофичным. Треть мужского населения оказалась в долгу у кабаков, а крестьяне уже несколько лет подряд из-за пьянства не занимались земледелием. Чтобы спасти положение, государство монополизировало продажу водки, но доходы от ее производства сократились. Именно тогда у водки возникла длинная историческая тень — самогон. Народ сам научился на дому гнать напиток, подобный водке, и, несмотря ни на какие жестокие государственные запреты, гонит его до сих пор, потребляя по стране на одну бутылку водки четыре с половиной бутылки самогона. Государство до сегодняшнего дня шесть раз отменяло монополию (последний раз — Ельцин в 1992 году) и снова ее вводило (через год, в 1993 году испугавшись активной криминализации водочной отрасли, Ельцин снова монополизировал водочный рынок), но этот маятник ни к чему не привел, кроме как к развитию пьянства.

«Жаль мне русский народ, который так пропивается!», — сказал царь Александр Третий своему министру финансов, графу Сергею Витте. В 1894 году Витте предпринял крупномасштабную попытку укротить водку путем ее государственной монополизации, а также улучшения ее качества. К работе был привлечен бог русской химии Дмитрий Менделеев.

До Менделеева водку делали просто, смешивая спирт и воду в пропорции 1:1. Правда, технологический процесс требует специальной обработки воды со внесением ряда минимальных добавок для смягчения вкуса (в знаменитую «Столичную» добавляется чуть-чуть сахара). Сама же водно-спиртовая смесь подвергается обработке активированным углем и двукратной фильтрации. Менделеев обратил внимание на то, что спирт имеет свойство при соединении с водой производить загадочное сжатие всей смеси (500 грамм воды и 500 грамм спирта в результате дают 941 грамм водки). Для достижения наиболее вкусовой и здоровой водочной пропорции в 40 градусов, которую опытным путем определил Менделеев (при крепости в 41 или 39 градусов резко ухудшается физиологическое воздействие водки на организм), следует смешивать не объемы спирта и воды, а их точные весовые соотношения. Со своей стороны, крупнейший русский физиолог Иван Сеченов определил наиболее полезную дозу водки, стимулирующую работу сердца и очищения крови: 50 грамм в день. По всей стране стали создаваться общества трезвости. Но началась первая мировая война, и вся страна стала вынужденно трезвой, приняв сухой закон.

Официально сухой закон продержался во время революции 1917 года и последующей гражданской войны, хотя, громя водочные склады, безбожно пили как красные, так и белые. Правда, по остроумному предположению Похлебкина, красные пили меньше, поскольку у них лучше охранялись склады и за пьянство наказывали расстрелом, оттого и победили. Сухой закон отменил набирающий власть и стремящийся к популярности среди населения Сталин в 1923 году, разрешив производство 30-градусной водки, которую народ назвал по имени красного премьер-министра Рыкова «рыковкой», однако на следующий год, когда умер Ленин, водка вернулась к своей 40-градусной норме, и деньги, собранные с ее продажи, были брошены на социалистическую индустриализацию СССР. Несколько позже сталинский террор способствовал умеренному потреблению водки в стране: боялись.

Когда началась война с Гитлером, каждый русский солдат получал ежедневно на фронте так называемые «наркомовские» сто грамм, учрежденные министерством обороны. Водочники (то есть те, кто занимаются производством водки) уверены в том, что водка, наравне с ракетными установками «катюша», сыграла значительную роль в победе над нацизмом, поднимая дух армии на должную высоту. Впрочем, один из наиболее известных теоретиков алкоголизма в России, профессор-нарколог Владимир Нужный придерживается другого мнения. В разговоре со мной он поведал, что именно эти 100 грамм стали несчастьем всего послевоенного поколения: увеличилась зависимость от водки, что вылилось уже в 1960-е годы в новый виток пьянства.

Разрушение монополии на водку в начале 1990-х годов привело водочную отрасль к хаосу, и подпольные водочники, по сути дела, стали теми богатыми новыми русскими, которые запустили двигатель дикого русского капитализма. Водка снова показала, кто есть тот самый русский Бог, которого так упорно в 19 веке искали русские философы-славянофилы.

Менделеев не только создал эталон русской водки: напиток «московская особенная», — но и настаивал на том, чтобы водку звали водкой. До 1906 года слово «водка» как обозначение напитка не значилось в официальных документах, которые в течение нескольких веков именовали водку (за исключением аптекарского продукта) «хлебным вином».

Тайна имени водка заключена в ее воздействии на массы, в той смеси желания и стыда, которая имеет сходную с эротикой стихию. Алкоголик превращает водку в свою невесту, он боится открыть все свои чувства к ней и одновременно не в состоянии сдерживать их. «Водка» — одно из самых сильных русских слов. Русские смущаются от произнесения этого слова. Провинциальные девушки до сих пор стараются его не произносить. По количеству эвфемизмов водка может соперничать разве что с мужским половым органом или чертом. Этимология слова «водка» связана, естественно, с водой, к которой добавлен уменьшительно-пренебрежительный суффикс «к», опускающий слово; водка в значении воды до сих пор жива в диалектах и народных песнях.

Лишь в середине 19 века слово «водка» впервые попадает в нормативные словари русского языка как напиток, однако считается в высших классах и городском мещанстве неприличным, «некультурным», почти матерным словом. Водку пили в основном низшие сословия (не случайно говорили: «пьян, как сапожник»). Этому способствовало как низкое качество водки (вонючая, с сивушным запахом; такой она продавалась уже на моей памяти в советских магазинах: ее гнали из древесного спирта — «из табуретки»), так и варварский «кабацкий» способ ее потребления (в кабаках запрещалось закусывать). До конца 19 века водку не разливали в бутылки, ее мерили ведрами, потому что в России для нее не было достаточного количества тары. Водка фигурировала под разными прозвищами от «горячего вина», «монопольки», «горькой» и «беленькой» до советских классических «пол-литры», «четвертинки» (она же — «дочка»), а также «банки», «пузыря», «коленчатого вала» и т. д.

Чтобы ослабить силу шока, водку надо заговорить, то есть назвать промежуточными словами, изобразить гримасами. К водке нет прямых путей, все кривые, в обход, по бездорожью. Упоминание о водке порождает атмосферу заговора, мистическую экзальтацию. В русском сознании возникают архаическое брожение, языческое оцепенение, боязнь, как при встрече с медведем, ворожба, заклинания. Вокруг бога-водки образуется слабое поле человеческого сопротивления. По своей сути, водка — беспардонная, наглая вещь.

В самом деле, питье водки, в отличие от других алкогольных напитков, не имеет никаких побочных извинений. Француз может восхвалять аромат коньяка, шотландец — славить вкус виски. Все это медленное питье. Водка — она никакая. Невидимая, бесцветная, безвкусная. Но при этом резкая, раздражительная смесь. Водка не привлекает ни детей, ни собак. Русский пьет водку залпом — гримасничая и матерясь — и тут же бросается ее чем-то закусывать, занюхивать, «полировать». Важен не процесс, а результат. Водку с тем же успехом можно было бы не пить, а вкалывать в вену. В этом смысле она мало чем отличается от наркотика.

Вместе с тем, это не так. Об этом знают все русские, кроме тех 5 % взрослого населения, кто вообще не пьет. Водка похожа на песню. В песне могут быть не бог весть какие слова и довольно простая мелодия, но их соединение (как спирт и вода) может превратить песню в шлягер.

В приличном обществе водке соответствует определенный водочный стол, до совершенства разработанный русскими помещиками, тот самый водочный регламент, который в генах русского человека: со своим особенностями («после первой не закусывают»), суевериями, прибаутками («водка — вину тетка»), расписанием (русские пьяницы отличаются от русских алкоголиков тем, что пьют, начиная с 17:00), рыбными закусками, солеными огурчиками, маринованными грибками, холодцом, квашеной капустой. И — тостами, водочным аналогом соборности, которые закономерны для единовременного потребления напитка и концентрации на общей разговоре. Русский человек знает, что, выпивая водку с пельменями, можно достичь если не нирваны, то полного кайфа.