Поль Констан - Большой Гапаль

Жюли попросила выпить, потому что хотела, чтобы ей стало весело. На это Исповедник ответил, что это прекрасная мысль, ибо необходимо развеять черную меланхолию. Он сам подал ей рюмку ликера. А господин Панегирист пожелал, чтобы она попробовала вино, название которого он держал в тайне и которое, по его убеждению, весьма подходило для тяжелых моментов в жизни. Жюли нашла его превосходным и захотела пить его по очереди с ликером Исповедника, полагая, будто эта смесь, способствуя большему опьянению, лучше подготовит ее к роковому исходу. Она пила большими глотками, запрокинув голову. И рассказывала о празднествах, которые задавал Принц и которые длились ночь напролет.

— Всю ночь пить и есть? — удивилась Эмили-Габриель.

— …Кататься под столом, изменять самой измене и быть неверной самой неверности. Переворачивать все вверх дном, передвигаться задницей кверху, падать навзничь и ничком. Делать все шиворот-навыворот и выворот-нашиворот. Праздновать Пасху до Вербного воскресенья, ставить телегу впереди лошади.

— Так вам подавали кофе до обеда, а закуски вместо десерта? — спросила Сюзанна, которая не в силах была постичь распорядка подобных пиршеств.

— Мы ели десерты, а вот закуски уже не лезли в глотку, и мы отдавали их тем, кому их всегда не хватает, и которые обжирались, сидя под столом, набивая рты и животы.

Она вспомнила про эликсир молодости, присланный ей Принцем.

— Я хочу выпить его весь, — заявила она, — ведь чтобы омолодить смерть, его понадобится много.

Я поднимаю стакан, — сказала Жюли, — за эту жизнь, которая убила меня, — и воскликнула во весь голос: — Да здравствует смерть!

Она упала.

Все бросились к ней, полагая, что она мертва.

— Слава небесам, жива, — сказал Панегирист, приложив два пальца к шее, на то место, где билась тоненькая жилка.

Ее положили на подушки. Кормилица принесла одеяло.

— Нечего здесь оставаться, — сказал Исповедник, подталкивая Эмили-Габриель к двери, ведущей в соседнюю комнату, — это зрелище вас недостойно. Вам только что, — продолжал он, придвигая к камину два глубоких кресла, — довелось увидеть самую презренную из всех смертей, какую только могут ниспослать небеса, — смерть развратницы. Не позволяйте, чтобы воспоминание об этой сцене отяготило вашу душу, и пусть эта презренная девица, сгинув в преисподней, избавит землю от миазмов зла, что она распространяла, и да пусть ваша святость воссияет во всем величии.

— Святость, господин Исповедник, вы просто преследуете меня этим словом, вы произносите его всегда, стоит мне что-то сказать, заплакать или просто пошевелиться, а я его не понимаю.

— Именно так и распознается истинная святость — ее не осознают. Но, с другой стороны, не стоит и слишком мешкать, ибо если не признать ее вовремя, может случиться, что с ней свыкаются, и она рассеется в воздухе так, что в какой-то момент станет совсем не видна.

Раздался страшный крик.

— Что это? — воскликнула Эмили-Габриель, резко выпрямившись и прижав ладонь к животу.

— Мадемуазель Жюли больше не желает умирать, — объявил взволнованный Панегирист, — она требует противоядия.

— Противоядия?

— Скажите ей, что такового не существует, — раздраженно сказал Исповедник, — и велите, чтобы она прекратила свои капризы. Что с вами, дитя мое? — спросил он у резко побледневшей Эмили-Габриель. — Небольшое недомогание?

— Нет, Месье, сильная боль.

— Скорее сюда, — позвала прибежавшая за помощью Сюзанна, — ноги у нее просто ледяные, руки дрожат, лоб покрыт испариной, началась рвота…

— Замолчите, дочь моя, — оборвал ее Исповедник, — видите, вы же нам мешаете. Закройте дверь.

Крики возобновились, но слышно было, что несчастной уже не хватает дыхания.

— О! — стонала Эмили-Габриель.

— Когда выходит дьявол, — объяснял Исповедник, — самое главное — изгнать его из тела, а он цепляется, не желает выходить, при этом всегда бывает очень больно.

— Какие ужасные крики, ни у одного животного я никогда ничего подобного не слышал.

— Крики — это отличительная особенность человека, животным свойственно молчание, а если говорить о людях, то громче всех кричат проклятые. Заткните уши.

— Я слышу в глубине собственного сердца и крики Жюли, и мольбы Сатаны. Я страдаю и за нее, и за него.

Просунувшись в приоткрытую дверь, Кормилица сообщила:

— Она сейчас прямо как маленький ребенок, ей страшно в темноте, больно, она рыдает.

— Да оставите же вы наконец нас в покое! — воскликнул Исповедник. — В то время как та, другая, рожает дьявола, Мадам производит на свет свою святость!

И добавил, повернувшись к Эмили-Габриель:

— Заклинаю вас, Мадам, оставьте ад, для вас существуют лишь Господь, Рай и Святые!

— Я не могу больше это выносить, — бормотала Эмили-Габриель, — такая боль…

да, боль, которая отпускает по мере того, как сильнее становятся крики, боль, которая через несколько мгновений превращается

… в радость.

— Аллилуйя! — воскликнул Панегирист, широко распахивая дверь, — у нас появилась святая… В самый последний миг, когда все, казалось, было потеряно, когда телесная боль уносила душу и сердце, я увидел, как с небес спускается Ангел, он укротил Дьявола и сбросил его, скованного цепями, на дно пропасти, а Большой Гапаль вспыхнул, как Неопалимая Купина тысячью серебряных звезд, тысячью золотых роз, они омыли рот и глаза Жюли сияющим светом и увенчали ее голову огненным нимбом. В своей сияющей славе она казалась кристальным источником.

Большой Гапаль вернулся к вам, Мадам, — добавил он, протягивая прекрасный бриллиант Эмили-Габриель, — он еще сияет отблеском чуда.

Азенкур — селение южнее г. Кале (Франция). В октябре 1415 года во время Столетней войны английские войска Генриха V разгромили большее по численности французское войско.

Так называли Фенелона (1651–1715), автора романа «Телемах».

Остров Бурбон — прежнее название острова Реюньон.

Пальмира — древний город, оазис в Сирийской пустыни, центр караванной торговли и ремесел.