Лола Елистратова - Физиологическая фантазия

С этими словами паломник протянул руку, словно хотел погладить Марка по плечу, но его ладонь прошла сквозь плечо, окутавшись облачком белого тумана.

– Спасибо, конечно, – ответил Марк, – но я все равно ничего не понимаю.

– Эх, возлюбленный, – вздохнул его странный собеседник, – знаю твои дела; ты не холоден, не горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но ты тепл. Так смотри же за собою, чтобы сердце твое не отягчалось объядением и пьянством и заботами житейскими, и чтобы день восхищения не постиг тебя внезапно, ибо он, как сеть, найдет на всех живущих по лицу земному. Как и встарь, когда пришел Господин и рассек надвое каменных нечестивцев.

– Это тех, которые превратились в горы вокруг старого Монпелье? – спросил Марк. – А что, если один из них выжил и до сих пор бродит по свету?

Паломник не ответил, но по его глазам Марк понял, что так и есть.

– Значит, человек-зверь живет на свете уже много тысяч лет? Наверно, он бессмертен? Или что, он меняет тела? Сбрасывает их по мере обветшания, как старые листья? Находит себе жертву и забирает ее тело, а душу ее хоронит вместе со своим прежним телом?

Но босоногий по-прежнему не отвечал ни на один из вопросов. Сказал только:

– Что до многих тысяч лет, так одно то не должно быть скрыто от тебя, возлюбленный, что у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день. А все остальное – пустое. Тлен, суета. Смотри лучше сюда. Смотри, говорю тебе истинно, – и он опять ткнул пальцем в ряды ракушек, раскрытых кверху и книзу. – Видишь раковины? Те, что глядят наверх, – это девы разумные, которые обратились к небу. А те, что глядят вниз, – девы неразумные.

Марк смотрел на ракушечные створки и силился постигнуть их высокую символику, но напрасно. Раковины напоминали ему только вульву – наружный женский половой орган – хоть кверху ее раскрой, хоть книзу. Каменная вульва, в пандан к тем пещерным органам пищеварения, которые он видел накануне, – источник липкого физиологического хаоса. А если чуть-чуть романтичнее – боттичелевская Венера, рождающаяся в море из раковины, символа похоти и соития.

– О чем ты думаешь, дорогой, когда смотришь на них? – спросил паломник.

– Я… ну… – пробормотал Марк. – Я не в состоянии избавиться от языческих ассоциаций с плодородием и сексом. Я знаю, что христианская традиция и знать об этом ничего не желала. Раковина там образ могилы, в которой человек покоится после смерти, пока не получает возможность воскреснуть. Но, что я ни делай, я вижу женские половые губы, и все. Ни тебе дев разумных, ни дев неразумных.

– Раз так, я расскажу тебе притчу о десяти девах, – сказал учитель.

Подобно Царство Небесное десяти девам, которые, взяв светильники свои, вышли навстречу жениху.

Из них пять было мудрых и пять неразумных.

Неразумные, взяв светильники свои, не взяли с собою масла.

Мудрые же, вместе со светильниками своими, взяли масла в сосудах своих.

И как жених замедлил, то задремали все и уснули.

Но в полночь раздался крик: вот жених идет, выходите навстречу ему.

Тогда встали все девы те и поправили светильники свои.

Неразумные же сказали мудрым: дайте нам вашего масла, потому что светильники наши гаснут.

А мудрые отвечали: чтобы не случилось недостатка и у нас, и у вас, пойдите лучше к продающим и купите себе.

Когда же пошли они покупать, пришел жених, и готовые вошли с ним на брачный пир, и двери затворились;

После приходят и прочие девы, и говорят: Господи! Господи! отвори нам.

Он же сказал им в ответ: истинно говорю вам: не знаю вас.

Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который придет Сын Человеческий.

Марк слушал, глядя на ракушки, которые налились мерцающим светом, а паломник все говорил:

– Да будут чресла твои препоясаны и светильник горящ. Готовь себе влагалище неветшающее, сокровище неоскудевающее, куда вор не приближается и где моль не съедает. Ибо где сокровище твое, там и сердце твое будет.

Договорив, он снова указал Марку на алтарь. Но не на ракушечные фризы, а выше, где в мандорле славы был изображен Иисус Христос. Лицо Христа было не похоже на то, каким привык видеть его Марк: это был юноша, почти ребенок, с маленьким симпатичным нимбиком над головой. Безбородый, безусый, с пухлыми щеками, с ясной улыбкой на мягких губах. Это была очень древняя традиция изображения Спасителя, идущая от египетских коптов; ни в России, ни в Западной Европе она не прижилась, уступив место суровому образу мужа-мстителя. А это был бог-жених, тот, что придет и закричит посреди ночи. И навстречу ему хотелось идти.

Вокруг Христа располагались символы четырех евангелистов: ангел, лев, бык и орел. Марк с грустью смотрел на святого Марка, изображенного в виде льва, и думал, что вот и он, наверное, мог бы быть львом, стоять на венецианской мраморной колонне с гербом в поднятой лапе, а он зачем-то погрузился в темную физиологию, хлюпанье, чавканье и скрежет зубовный.

– Не отчаивайся, дорогой, – проговорил напоследок седобородый. – Близок миг восхищения к облакам во сретение на воздухе. Иди и готовь сокровище неоскудевающее. И не думай о звере, который есть лишь прах и тлен.

Сказав это, хиппи вновь погрузился в молитву и забормотал свой речитатив – то ли псалмы, то ли мантры – и казалось, что раковины на фризе колышутся в такт этим звукам, словно это был голос первого существа, заунывно тянущий «о-о-ом» или дыхание Бога, от которого вибрирует вселенная. И раковины становились похожими не на раскрытую вульву, а на древний слуховой аппарат, по которому в уши течет слово Господа, символ Доброго Предзнаменования.

Марк вздохнул и пошел к выходу из часовни.

– Готовь себе влагалище неветшающее, – слышал он, открывая дверь. – Скоро, скоро раздастся крик жениха в ночи.

Марк без труда нашел цепочку звериных следов, поворачивающих от часовни к спуску в лес. Сколько ни разговаривай о вечности, а все равно приходилось возвращаться назад, в реальную жизнь, которая одинаково опостылела Марку и в Чертанове, и в Жеводане. И даже переходы из XVIII в XXI век его больше не занимали: повсюду бегал мерзкий бессмертный Зверь, и избавления от него не было.

То есть, было, конечно, то, о чем рассказывал паломник, но как переключиться только на это, отбросив физиологическое существование, если перед тобой снова и снова возникает цепочка звериных следов? Следы торчали из земли, как заноза в глазу, даже после духовной беседы в часовне, и Марк, за три года жизни с Фаустой до изжоги наслушавшийся разговоров о прыщах, подумал об этом в косметологических терминах.

– Знаешь, – объясняла как-то доктор одной из клиенток, – совсем нетрудно удалить то, что называется комедоном, или, в просторечии, прыщом. Любой грамотный косметолог в состоянии вскрыть этот твердый белый шарик из окисленного сала, скопившегося под кожей. Другое дело – то, что остается в сальной протоке после того, как выдавлен прыщ. Это хвостик комедона. Вот его удалить очень сложно. Некоторые даже говорят, что невозможно.

Гнусные следы торчали в Марковой жизни, как хвостик комедона. И, вместо того чтобы готовить себе влагалище неветшающее, он опять пошел по ним, спустился с горы восхищения и проделал в обратном направлении весь свой утренний путь до Северного Чертанова. Видимо, тварь после полуночного моциона и неудачного броска в туман возвратилась той же дорогой назад.

Марк даже не очень удивился, когда следы привели его к дому и оборвались возле входа в стеклянный пентхаус.

Марк вошел в квартиру, опасливо озираясь по сторонам, словно боялся увидеть у порога труп следователя. Но нет, никакого трупа; сумерки, пустота, настороженная тишина.

Марк даже не переобулся у порога в тапочки – привычка, к которой Фауста, дрожавшая за свои ковры, приучала его годами. Боком, как будто не к себе домой, он зашел в полутемную гостиную и сел на диван.

В углах дивана, лицом к стене стояли две тряпочные куклы, повернутые друг к другу и ко всему миру спиной. Пухлый мальчик в матроске и девочка с распущенной копной кудрявых волос. Марк взял их в руки, взглянул: у кукол не было лиц. Они изначально были задуманы для того, чтобы показывать друг другу только спину. Настоящая аллегория Марковой семейной жизни с Фаустой.

Марк сморщился и вдруг подумал о Тане. Не о той, наглой, уверенной, с которой он жил и которую называл Таней, а о прежней, о девочке – Красной Шапочке, о своей невесте. В какой момент одна женщина заменила другую? Происходило ли это постепенно? Или случилось в один миг? В день своей помолвки Марк расстался с утра с упрямой маленькой девственницей, расстался навсегда, не подозревая об этом, а, вернувшись, встретил сластолюбивую жадную волчицу в красном платье. И ни о чем даже не догадался. А ведь была какая-то подсказка, была… Марк вспомнил о странном телефонном разговоре, который состоялся у него в тот день. Он позвонил от профессора в пентхаус, и надтреснутый, обезьяний голос сообщил ему: «В том гробу твоя невеста». Но кто же ответил ему тогда?