Игорь Сахновский - Острое чувство субботы. Восемь историй от первого лица

Через два дня платье купили за 700 фунтов, причём вместе с фотографией.

Теперь я был вынужден внимательней присматриваться к ассортименту секонд-хэндов и выброшенным глянцевым журналам. За следующие полтора месяца мною были перешиты и проданы в двух магазинах восемь платьев без лейблов, зато со снимками: Греты Гарбо, Авы Гарднер, Жаклин Кеннеди и Мэрилин Монро. Что характерно, Жаклин Кеннеди пришлось переодевать четырежды.

Я отблагодарил Питера, как мог, и ушёл из трейлера на съёмную квартиру.

Теперь можно было подумать о вылазке в Касабланку.

На подготовку я дал себе три с половиной месяца. За это время предстояло накопить денег, получить вид на жительство и попытаться мысленно освоить все неприятные вещи, которых я мог ждать от этой поездки. В том числе, например, своё физическое уничтожение или попадание в марокканскую тюрьму. Даже не знаю, что хуже.

Попутно я сочинил специальный психологический способ, который казался мне правильным: если чего-нибудь сильно боишься, надо прокрутить в голове наихудшие варианты, вплоть до мелких леденящих подробностей, и тогда это, скорей всего, не случится. А если и случится, то по-другому — не так, как воображал.

Страховочная мера, выдуманная прямо накануне поездки, выглядела по-своему логично. Кроме такси с англоязычным гидом-переводчиком, которое должно было встретить меня в аэропорту Касабланки, я заказал ещё одно, дополнительное. Причём исходным пунктом назвал дом 198 по улице Allah Ben Abdellah, то есть к адресу из прощальной записки вечного жида прибавил два условных дома. Расчёт был простой: если мне придётся спасаться бегством, то пусть запасное такси ждёт неподалёку. Заказывать гостиницу я не стал.

Вопреки моим мрачным детальным фантазиям (а может, и благодаря им) всё прошло замечательно, даже весело. Сначала, при выходе из самолёта, мне понравился североафриканский воздух — горячий, сухой и сладковатый. Потом понравилось дребезжащее такси, потрёпанное так, будто весь свой долгий век оно только и делало, что уходило от погонь.

Таксист-араб, он же гид и переводчик, молча курил, не навязывал достопримечательностей, а ждал моих указаний. Я назвал адрес, и мы тронулись. До города ехали минут сорок, обгоняя повозки, запряжённые ослами, мимо глинобитных домиков, мусорных околиц и чьей-то неторопливой бедной жизни. Сонная от жары Касабланка была заставлена грязновато-белыми невысокими постройками, кое-где торчали отели повыше, на улицах трескучие мопеды лавировали между пыльными авто, как бы изображая спешку. На самом деле этот восточный город давал понять, что спешить, в общем, некуда.

Дом 196 на улице Allah Ben Abdellah был заурядной двухэтажкой, такой же белёсой, как и большинство зданий вокруг. На первом этаже, судя по вывеске, находилось кафе, на втором — по-видимому, жилые комнаты. Я предупредил гида, что, когда мы войдём, от него потребуется ничему не удивляться и как можно точнее переводить разговор.

Изнутри кафе напоминало убогую столовку; в такую же меня когда-то водил отец. Посетителей не было совсем. Возле стойки мальчик-официант в длинном переднике протирал пепельницы подолом. Мы спросили, где хозяин, и услышали, что хозяин спит. Я сказал, что дело срочное — придётся разбудить и позвать. Мальчик нехотя потащился вверх по лестнице. Минут через десять к нам сошёл заспанный чернокожий человек таких устрашающих размеров, что я впервые почувствовал себя достойным кандидатом для шоу лилипутов.

Он поздоровался, оглядел с отвращением своё кафе и позвал нас наверх, в комнату, где только что спал. Стены там были обклеены какими-то слащавыми афишами. Подстилку тухлого мясного цвета, лежавшую на полу, хозяин скомкал и запнул под столик. Нам были предложены кожаные пуфы и чай. Я не стал дожидаться, когда подмороженный мальчик принесёт стаканы, вытертые подолом, и приступил к делу.

Переводчик исправно выполнял свои функции (до тех пор, пока в самый неподходящий момент не упал в обморок).

Для начала я передал большой привет от Бледного Лиса.

Бледный Лис страшно недоволен. Хуже того, он в бешенстве. Поэтому и прислал меня.

Толстяк слушал и кивал с таким видом, будто речь шла о проблемах общественного питания. На всякий случай я решил ему напомнить: Бледный Лис бывает страшен в гневе, он может наслать хаос, тьму, разорение, полицию и распугать всех клиентов.

Хозяин всё так же благодушно кивал. Официант принёс чай с мятой. Я начинал чувствовать себя гнусным шантажистом, но стоял на своём.

Есть только один, последний способ успокоить и задобрить Бледного Лиса — вернуть его подарок. Это можно сделать через меня.

При слове «подарок» толстяк оживился и сообщил, блеснув глазами, что у него имеются два таких подарка. Он как будто хвастался редким товаром. Тут же из подсобки были доставлены два свёртка, туго стянутые тесьмой полотняные мешочки: один прямоугольный и плоский, другой — поменьше, полукруглый, размером с неглубокую миску.

Я без колебаний указал на первый, и хозяин извлёк из мешка чёрный, невероятно грязный ящик — вроде ящичка из письменного стола, только закрытый, как бы запаянный. Его можно было принять за деревянный, если бы не оплавленные углы и края. Не обгорелые, а именно оплавленные, словно облизнутые.

Хозяин смахнул с ящика пылинку и сказал с большой важностью: «Пять миллионов дирхамов».

Я терпеливо пояснил, что Бледный Лис не нуждается в деньгах и разрешает ему не платить. Мне терпеливо пояснили, что, если я вдруг неправильно понял цену, то самая правильная цена будет пятьсот тысяч, не меньше. Я терпеливо выложил на стол 1000 английских фунтов и сказал, что это единственное, чем бог Йуругу согласен помочь своему бедному сыну. Бедный толстый сын нагло проигнорировал мои деньги и стал укладывать стыренный отцовский подарок назад в мешок.

В эту минуту у Бледного Лиса лопнуло терпенье и он так остервенел, что я вынужден был применить истинную горизонтальную левитацию в положении лицом вниз.

Первым на пол рухнул потрясённый переводчик. Потом хозяин сполз на колени и уткнулся головой в пол, как для мусульманской молитвы, норовя при этом завалиться набок. Не хватало ещё и мне грохнуться третьим прямо на них, но я всё-таки удержался на весу и сумел более-менее плавно встать на ноги. Чтобы растолкать гида, пришлось брызгать ему на лицо остывший чай. Толстяк, казалось, не собирался вставать.

Когда мы вышли на жаркую улицу и сели в наш драндулет, из кафе, как ошпаренный, выскочил хозяин, подбежал, теряя шлёпанцы, к машине и сунул мне в приоткрытую дверцу второй мешок. При этом он слабым голосом повторял слово «шукран»[7].

О запасном такси я даже не вспомнил.

По дороге в аэропорт мне захотелось разглядеть содержимое второго мешка, и я наткнулся там на странный предмет. Это был кусок черепа, точнее, нижняя челюсть — возможно, человеческая. Говорю «возможно», потому что она была человеческой только по форме, но в то же время заметно крупнее, чем у любого нормального взрослого человека.

Позже я показывал эту вещь некоторым знатокам, пытаясь выяснить происхождение, но ничего внятного так и не узнал. Раза два или три мне предлагали продать её за приличные деньги. А полгода назад я подарил её писателю И.С., с которым познакомился в аэропорту Шереметьево, где мы целую ночь пережидали нелётную погоду[8].

Впечатлительный таксист тряс мне на прощанье руку и просил передать Бледному Лису огромный привет. Я заплатил парню и пожелал удачи на дорогах.

Меня беспокоил таможенный досмотр, однако на мои трофеи даже не обратили внимания.

По возвращении из Касабланки я попытался отмыть чёрный ящик от грязи, мне это частично удалось; но я заметил, что даже под прохладной струёй ящик ощутимо нагревался, то есть делался горячее воды, и, казалось, слегка вибрировал. Если приглядеться, на одной из его узких боковых граней можно было увидеть две равноудаленные вертикальные царапины — они как бы делили ящик на три условных отделения, при этом он всё же выглядел монолитным, цельным куском дерева с оплавленными углами и рёбрами. Сильнее других был повреждён один угол, как если бы крайний из трёх отсеков что-то прожгло изнутри, а два других остались нетронуты.

Я не знал, как пользоваться этой вещью, она пугала меня своим присутствием, не давала спокойно спать. Никаких инструкций и подсказок, помимо записки вечного жида, я не имел. Давно зная наизусть, я каждый день вынимал и перечитывал её.

Мне оставалось допустить, что первая и вторая строчки в записке прямо или косвенно связаны между собой: адрес плюс адрес, два географических пункта. Я купил большую, подробную карту мира, расстелил на полу и с помощью линейки отсчитал между параллелями 14 градусов и 20 минут северной широты. По этой длинной горизонтальной линии, выделенной карандашом, я полз то по-пластунски, то на четвереньках, вчитываясь во все названия, пока не уткнулся в грузный оттопыренный выступ Западной Африки. Там, на розовом лоскуте, помеченном именем Mali, меня и поджидало слово Bandiagara[9], слышанное единожды — но точно слышанное! — в бараке у старика.