Валери Тонг Куонг - Мастерская чудес

Мне пришлось сесть. Ноги подогнулись, живот свело. Но я все равно пыталась достучаться до него, выразить свою искреннюю признательность.

— Жан, ваши усилия не пропали даром. Я внимательно слушала вас, обдумывала каждое слово и поняла, что вы правы. Тяжелые испытания не губят нас, а многому учат. Жизнь прекрасна. Благодаря вам я ее полюбила. Ведь вы не знаете, как я жила прежде. Я карабкалась, старалась изо всех сил. Я вовсе не паразитка, поверьте.

Он не желал меня слушать. Вернее, слышал лишь то, что хотел. В его голосе появились уже знакомые мне металлические нотки. И снова я испугалась.

— Я старалась, я слушала, я полюбила, я, я, я. Вы, Зельда, эгоцентричны до крайности. Или Милли… Как вас там? Неважно. Что было прежде, не знаю и знать не хочу. Вы могли бы рассказать мне об этом еще тогда, в больнице. И я бы вас выслушал. А теперь слишком поздно, поезд ушел. Никаких объяснений, никаких оправданий. Не знаю, на кого я больше сержусь: на вас или на себя? Как подумаю, что меня угораздило… Да, человек слаб. Молодая, красивая, до странности похожая на нее… Нет, вы и мизинца ее не стоите, бледная копия, слабое отражение… Тьфу! Как я мог обмануться! Ладно, все в прошлом. Вы украли чужое место, чужую жизнь. Придется вернуть украденное.

Вернуть? Если я и заняла чужое место, то заняла его прочно. Вычеркнуть и выкинуть меня невозможно.

— Мне жаль, что вы настолько разочарованы. Честно говоря, я надеялась, что вы сможете меня понять и даже простить. Вы казались другим. Ничего не поделаешь. Я принимаю и такую реакцию. Больше вы обо мне не услышите. Отныне я не доставлю вам никаких хлопот. И в «Мастерской» иногда ошибаются. Смиритесь. Забудем друг о друге навсегда, будто и не встречались.

Его лицо исказилось от гнева.

— Вздумали снова мне диктовать, устанавливать правила, распоряжаться? Не выйдет! Вы глупы и бессовестны, иначе у вас язык бы не повернулся такое сказать. В понедельник я первым делом позвоню Робертсону, и он вас уволит. Ищите другую работу!

Жан кричал на меня, оскорблял, унижал — я все сносила безропотно. Таких несправедливых и грубых нападок я, конечно, не ожидала. Но, в конце концов, он имел право злиться. Я действительно виновата. Я его обидела, отвергла. Не мне его судить, сама хороша. Как ни странно, наше общение и впрямь пошло мне на пользу. Я поверила в свои силы, в свои возможности. Обрела вкус к жизни. Мне понравилось общаться с людьми, к чему-то стремиться, учиться, действовать, преодолевать препятствия. Я готова уйти, я справлюсь и без опеки.

— Робертсону не придется меня увольнять, я уйду по собственному желанию. Он достойный человек, и мне стыдно ему лгать. Вы, Жан, доказали мне, что я чего-то стою и могу рассчитывать на многое. То, что мне удалось у Робертсона, удастся и в другой фирме.

Сказала и сразу почувствовала: что-то не так. Жан злорадно заулыбался: мол, ишь чего захотела! Мистер Майк смутился, забеспокоился, принялся умолять его взглядом промолчать, пропустить свой ход. Тщетно.

— Ах, вы чего-то стоите, да неужели? Не страдайте манией величия, деточка. Не обольщайтесь: без ангелов-хранителей такому ничтожеству ничего бы не удалось. Я заставил Робертсона взять вас на работу и продвигать по служебной лестнице. А без мистера Майка вам бы не видать китайцев как своих ушей. Кстати, поздравляю, мистер Майк! Вы потрудились на славу. Браво! Такую хитрую комбинацию придумали, шпионам бы у вас поучиться. И Возель опоздал по вашей милости, и шину Сандры вы проткнули, и сумку ее стащили, отлично! Одна сказка про старую больную мать чего стоит! Такую не всякий придумает. Тут нужен особый талант, воображение, вдохновение. Вот вы, мистер Майк, не зря мой хлеб едите.

Мистер Майк? Придумал сказку про больную мать?

— Мы оберегали вас на каждом шагу, все предугадывали, все продумывали. Мистер Майк буквально пылинки с вас сдувал. Так незаметно и привели вас к победе, сами бы вы ни за что не справились. Наивные дураки! Нашли кому служить верой и правдой… Но теперь чудесам конец. Пробило полночь. Все исчезло. Золушка в лохмотьях сидит на тыкве. И фея-крестная больше к ней не придет. В понедельник Сильви уничтожит ваши поддельные документы и все, что связывает вас с «Мастерской». В понедельник вы вернетесь к реальности, той, которую заслужили. Я отведу вас обратно к дверям больницы. И не пытайтесь снова меня обмануть. Я ведь могу и в полицию вас сдать как мошенницу. Не понимаю, что сейчас-то меня удерживает от этой разумной меры.

Что-то он еще говорил, я не слушала. Сердце заныло, подступили слезы. Боже мой! Мистер Майк оказался обманщиком… Забота о матери, наши задушевные разговоры, шутки, смех — сплошное вранье! Я смотрела на него, пораженная. Он молчал. Ничего не отрицал, не оправдывался.

— Мистер Майк, так ты со мной общался по службе, а не по дружбе? Знаешь, плевать я хотела на фирму, на тыкву, на добрую фею. Все это бред, суета, ерунда. Один ты мне был дорог. Казался другом, поддерживал, спасал от одиночества. Оказался ловким трюком, фокусом, миражом. Как это больно…

Жан радовался победе, понимал, что отправил меня в нокаут. Я открыла входную дверь: выметайтесь! Не знаю, что придало мне сил: горе или гнев. Я ни о чем не думала, ничего не чувствовала, хотела только одного: «Чтоб духу вашего здесь не было!»

Мистер Майк вышел первый. За все это время он не произнес ни слова, а под конец даже не дышал и не моргал. Да и что тут скажешь? Он прав.

Жан даже не обернулся на пороге. Ушел, хлопнув дверью.

— Пивко бы нам сейчас не повредило, а? — весело спросил Жан, выходя из подъезда.

Думает, я дубина, хрен бесчувственный, который дрочит по команде и рад без памяти, если ему нальют на халяву холодненького. Хоть и вправду я говно собачье, раз подгадил Малютке по его указке и вот только сейчас учуял, а говорят еще: свое не воняет.

— Прошу прощения, мсье Харт, а нельзя было полегче, что ли, не добивать совсем? Вы и так ее на улицу выставили, вам этого мало?

— Полегче, не добивать? Правда и вам глаза колет?

— Вы бы о правде помолчали, — оборвал его я. — Правды у вас тут не было отродясь. Все лгут, все повязаны. И Мариэтта Ламбер, и муж ее, и Робертсон, и Сильви, конечно. И все те, кто работает в «Мастерской», и побирушки эти, нуждающиеся ваши. Даже Малютка. Тот, кого я сменил, лепил горбатого. И тот, что придет на мое место, будет лепить. Ложь — оружие массового поражения, красная кнопка, на которую вы все жмете. Вот в чем ваша фишка. Как я, дурак, сразу не догадался! Одного не пойму: чего вы на Зельду баллоны катите? Она ваши же методы взяла на вооружение и применила их против вас, вот и всех делов!

— Гляньте-ка на нашего военного, красивого, здоровенного! — пропел Жан с издевкой. — Настоящий философ! А слог-то какой: «Ложь — оружие массового поражения». Браво! Я восхищен. Вы, само собой, на моем месте справились бы куда лучше. Посмотрите списки, убедитесь, скольким людям за двадцать лет моя ложь спасла жизнь. Спросите у них, в претензии ли они, мучает ли их совесть? Нет, они счастливы и благодарны. В детали никто не вдается. Плевать им на мои методы. Сбавьте обороты, мистер Майк. Не лгите самому себе. Вы не за правду стоите, а за свое эго. Вы привязались к Зельде, подружились с ней, дорожили ее уважением, доверием, симпатией. Теперь всего лишились, вот и беситесь. Вы ведь неравнодушны к Малютке, сознайтесь! Да и кто без греха? Я сам влип по самые уши. Признаю, она меня покорила, мозги мне запудрила, лишила рассудка. Но теперь я прозрел. И не сверну со своего пути ради какой-то поганки. Так и знайте! Вы меня не злите, мистер Майк. Я и так злой! Вам изначально все было ясно про мои методы, они вам понравились, показались действенными, хоть и не вполне законными. Я и не скрывал, что предлагаю грязную работу, но вы согласились, подписали контракт. Вас не смущала ваша роль. Теперь поздно строить из себя обманутую невинность. Вы тоже о правде не заикайтесь. Не вам судить меня и мою «Мастерскую». Мы никого не убивали. А если и приструнили пару упрямцев, так это пошло на пользу и им, и общему делу. С Мариэттой Ламбер осечка вышла, согласен. И я готов принять все последствия. В любом случае я никогда не поступался принципами, не шел против совести. Сомневаюсь, что вы можете сказать то же самое о себе.

Он прав. Я за жизнь много когда лгал, особенно себе самому. С детства мечтал, чтобы все меня уважали, ради этого готов был наизнанку вывернуться, а совесть с принципами нервно курили в сторонке. Вот я ругаю бывшую: мол, влюбилась не в меня, в камуфляж мой сраный, а сам напялил черный костюм с галстуком и грудь колесом… Костюм что, лучше комка? Из армии ушел, чтоб не быть терпилой, а для Жана чего только не делал за милую душу… И где тут логика? Где свободный выбор и гордость? Что я за мужик такой, а?