Эжен Ионеско - Наедине с одиночеством. Рассказы

— Сейчас мы поднимем вам настроение. Два пива! — заказал комиссар.

Мы выбрали место возле окна. К нам подошел толстый бармен в жилетке, закатанные рукава рубашки открывали волосатые руки.

— Для вас у меня найдется особенное пиво! — сказал он.

— Постойте, угощаю я, — остановил меня комиссар, увидев, что я полез в карман за деньгами.

Я же никак не мог прийти в себя.

— Хотя бы иметь описание его внешности!

— Оно у нас есть. Во всяком случае, мы знаем, как он выглядит. Его портреты расклеены всюду.

— Откуда они у вас?

— Обнаружили у утопленников. Кроме того, некоторые его жертвы, находясь в предсмертной агонии, сумели нам кое-что сообщить. Мы знаем, как он действует. Все обитатели квартала, между прочим, это знают.

— Тогда почему появляются все новые жертвы?

— В самом деле, каждый вечер на его удочку попадаются два-три человека. И нам никак не удается его схватить.

— Непонятно.

Между тем похоже было, что архитектора все это немало забавляет.

— Убийца поджидает своих жертв на остановке трамвая, — начал рассказывать он. — Изображая нищего, он подходит к выходящим из трамвая пассажирам и просит милостыню, изо всех сил стараясь их разжалобить. Будто бы он только что вышел из больницы, никак не может найти работу, одинок, не имеет крыши над головой. Попадется ему жалостливый человек — и он уже мертвой хваткой вцепляется в него. Умоляет что-нибудь у него купить — искусственные цветы, ножницы, какие-то неприличные картинки. Человек отказывается, говорит, что спешит, но убийца не отстает. Так они доходят до пруда. И здесь он исполняет свой коронный номер — являет фотографию полковника. Почему-то это всегда срабатывает. Жертва склоняется, чтобы рассмотреть фотографию — ведь уже начинает темнеть, — в этот момент убийца и наносит свой удар: толкает несчастного в пруд.

— Невероятно. Все всё знают — и все равно попадаются.

— Да, ловушка весьма хитроумная и искусная.

Я невольно бросил взгляд на остановку. Из подъехавшего трамвая выходили люди, но никого подозрительного поблизости не было. Комиссару нетрудно было угадать, о чем я думаю.

— Он не появится — он знает, что мы здесь.

— А почему не установить пост? Здесь же может дежурить переодетый полицейский.

— Это невозможно. У наших людей и так по горло работы. Кроме того, они тоже не могут устоять перед фотографией полковника — мы ведь пробовали, и уже пять человек утонули. Ох, если б мы знали, где его искать!

Я распрощался с архитектором-комиссаром, поблагодарив его за то, что он сопровождал меня и рассказал об этих ужасных преступлениях. Жаль только, что эта информация не попадет на страницы газет: я не имею никакого отношения к журналистике и никогда не выдавал себя за репортера.

То, что я услышал, наполнило меня глубокой, безысходной тоской и отчаянием.

Дома, в мрачной и темной (днем отключают электричество) гостиной с нависающими потолками, где царит вечная осень, меня ждал Эдуар. Худой, изможденный, весь в черном, с мертвенно-бледным несчастным лицом и лихорадочно блестящими глазами, он сидел возле окна. Как видно, лихорадка все еще мучила его. Заметив, что я не в себе, он спросил о причине. Я начал рассказывать, но Эдуар прервал меня: весь город об этом знает, сказал он слабым, дрожащим голосом. Как могло случиться, что я об этом ничего не слышал? — удивился он. Давно известны все подробности, а люди даже, можно сказать, свыклись с этими реалиями, хотя, естественно, и возмущаются.

Я, в свою очередь, был удивлен тем, что мой рассказ не произвел на него должного впечатления. Впрочем, я, скорее всего, несправедлив к Эдуару: ведь его снедает болезнь, туберкулез. Да и разве можно разобраться в чужой душе?

— Давайте немного пройдемся, — предложил Эдуар. — Я уже целый час жду вас, а здесь так холодно. На улице, должно быть, теплее.

Я чувствовал себя опустошенным, разбитым и охотнее всего отправился бы в кровать, но все же согласился прогуляться с ним.

Он поднялся, надел черную фетровую шляпу, серый плащ, взял в руки свой тяжелый портфель и тут же его выронил. Из портфеля выпали фотографии — фотографии полковника — с усами, приятным, располагающим лицом, в парадной форме. Когда мы водрузили портфель на стол, оказалось, что в нем еще множество таких снимков.

— Ведь это именно те злополучные фотографии! — воскликнул я. — Откуда они у вас? И почему вы мне об этом ничего не сказали?

— Я очень редко открываю свой портфель, — пробормотал он.

— Но вы же всегда его с собой носите!

— Однако это не значит, что я должен все время в нем рыться.

— Так давайте сейчас посмотрим, что еще там лежит.

Он засунул в портфель свою болезненно-белую руку с искривленными суставами — и вытащил множество вещей: искусственные цветы, неприличные картинки, конфеты, детские часы и копилки, пеналы, булавки, какие-то коробочки и сигареты. Весь стол оказался завален. И как только все это умещалось в портфеле?

— Мои здесь только сигареты, — сказал Эдуар.

— Но это же вещи убийцы! — вскричал я. — У вас в портфеле!

— Я ничего об этом не знал.

— Выкладывайте все! — потребовал я.

Он стал извлекать из портфеля визитные карточки преступника, его удостоверение с фотографией, записи с именами жертв, а также дневник — в нем были подробно описаны все его чудовищные злодеяния, изложено его кредо, взгляды и планы.

— Да это же неопровержимые улики! — я был очень возбужден. — Мы можем добиться его ареста!

— Я даже не подозревал, — пролепетал Эдуар.

— Вы могли спасти столько людей, — не сдержался я.

— Я потрясен, но я уже говорил, что редко заглядываю в свой портфель и никогда не знаю, что в нем.

— Но ведь все эти вещи не могли сами туда попасть! Где вы их взяли — нашли, вам кто-то их дал?

Он до слез покраснел, и мне стало жаль его.

— Вспомнил! — воскликнул Эдуар через несколько секунд. — Преступник прислал мне свой дневник, свои признания с просьбой, чтобы я где-нибудь их опубликовал. Это было давным-давно, до всех этих убийств. Может быть, тогда он и не собирался их совершать, может; мысль о реализации этих чудовищных идей пришла ему в голову много позже. Я же не придал этому значения, приняв за бред сумасшедшего. Я очень сожалею, что не задумался, не сопоставил эти записи с последующими событиями, не увидел связи между намерениями и поступками.

Эдуар вытащил из портфеля большой конверт. В нем была карта и подробный план действий преступника, с указанием точного времени его нахождения в том или ином месте.

— Мы должны немедленно передать все это в полицию, — сказал я. — И они его схватят. Поспешим, префектура закрывается рано. Когда стемнеет, там уже никого не сыщешь, а завтра убийца может изменить свои планы. Надо найти комиссара.

— Конечно, — без энтузиазма согласился Эдуар.

Выскочив из квартиры, мы встретили в коридоре консьержку, которая попыталась нам что-то сказать, мы успели услышать только: «Вы не могли бы…», — но не остановились.

На улице мы замедлили шаг, чтобы восстановить дыхание. Справа от проспекта, куда ни глянь, расстилались возделанные поля, слева была городская застройка. И с одной, и с другой стороны изредка попадались чахлые деревья. Небо было окрашено кровавым отблеском заходящего солнца. Прохожие почти не встречались. Мы шли по трамвайным путям (похоже, трамвай уже не ходил), они простирались до самого горизонта.

Откуда-то взялись три или четыре военных грузовика, они, заблокировав проезжую часть, перегородили дорогу и нам. Мы с Эдуаром вынуждены были остановиться, и тут я заметил, что у моего друга нет с собой портфеля. Оказалось, что в спешке он забыл портфель дома.

— О чем вы только думали! — набросился я на ошеломленного Эдуара. — Без улик к комиссару идти бессмысленно. Бегите за портфелем. Я же должен предупредить комиссара, чтобы он не ушел. Поторопитесь и постарайтесь поскорее догнать меня. Не очень-то приятно оставаться на улице одному.

Эдуар ушел. Мне стало не по себе. Тротуар в этом месте опускался ниже уровня проезжей части, надо было подняться на четыре высокие ступеньки, что я и сделал, как раз поравнявшись с одним из грузовиков. Внутри, тесно прижавшись друг к другу, сидели молодые солдаты в темно-зеленой форме, человек сорок. У одного из них в руках был букет красных гвоздик, он использовал его в качестве веера.

Тут на дороге появились полицейские и принялись командовать, чтобы ликвидировать пробку. Они были громадного роста, их дубинки взлетали выше деревьев.

Одного из этих полицейских о чем-то униженно просил седой, скромно одетый прохожий, казавшийся рядом с ним совсем маленьким. Полицейский что-то грубо ему ответил, не переставая регулировать движение. Пожилой человек, видимо, не расслышал и переспросил. Тогда страж порядка выругался и отвернулся, продолжая свистеть. Его поведение возмутило меня. Ведь должность обязывает его быть вежливым с людьми. «Мы сами виноваты, — подумал я, — робеем перед полицейскими, позволяем им грубо с нами обращаться.»