Тьерри Коэн - Я выбрал бы жизнь

Он искал старика, который столько молился о нем всякий раз, когда он, казалось, умирал. Этот старик, уже такой знакомый, смог бы облегчить его жестокий страх. Но его не было. И все же он чувствовал его присутствие совсем близко. И тогда душа его взмыла и отправилась на поиски. Она покружила по комнате около лиц троих молившихся, не касаясь их. Потом поднялась еще выше и посмотрела сверху. И Жереми увидел старика. Он лежал с закрытыми глазами, и трое мужчин молились вокруг него.

Силясь бежать от ужасного видения своего собственного лица, душа Жереми устремилась к влекущему свету, полному обещаний, хотя его, в конце этого туннеля, в который ее несло, казалось, невозможно было достичь. Сама эта тяга была силой, и сила эта умиротворяла его. Она была точкой встречи всех его радостей и невзгод. Возможным равновесием, коридором покоя между противодействующими силами.

Но стоны и плач мешали его движению. Звуки, столь же мучительные для его летящей души, как удары ножа по коже ребенка. Душа Жереми остановилась, слушая их, эти слова, в которых различима была только боль. Она зависла в нерешительности.

Крики стали пронзительнее. Каждый был ударом, бившим наотмашь, заставлявшим ее отступить, вновь возвращавшим в тело. Снова Жереми ощутил очертания своих бренных останков здесь, в продолжении его души.

Тотчас его овеяло холодным дыханием. И вернулся страх.

Стоны множились, холод стал пронзительнее, тьма непрогляднее. Он услышал голос мамы.

«Что мы сделали?» — спрашивала она, рыдая. До него доносились и другие звуки, далекие. Потом другой голос зазвучал над неотвязным гвалтом. Голос Виктории. «Я люблю тебя», — говорила она ему. И два голоса встретились и отозвались эхом. Мать и жена вместе звали его. Слова, теперь такие близкие, врезались в его душу с невыразимой силой. Ему хотелось завыть.

Его душа снова попыталась вырваться из этого холодного, безжизненного тела, чтобы устремиться к свету, к теплу.

В этот миг он осознал свое самоубийство и понял весь его ужас. Ему вспомнились все его пробуждения. Все эти часы, все слова, все чувства этих нескольких дней. И каждое было острым осколком жизни, по живому резавшим его душу.

И тогда он понял, что тепло, которое влекло его, было лишь обманом. Ничто не ждало его там. Только эхо этих стонов. Гвалт, который будет звучать вечно и станет его адом.

В панике он пытался цепляться за стенки туннеля, в который соскальзывал. Но усилие оказалось невозможным. И он возмутился. Ему не дали второго шанса! Он не заслужил всей этой муки! Теперь он понял! Зачем ему было осознавать свою ошибку, если он не мог ее исправить? Неужели это его ад, как сказал Абрам Шрикович? Нет, невозможно, он ведь умирает! Каков же смысл этого кошмара? Может ли он проснуться? Ему не дали второго шанса!

И тогда он воззвал к Богу, туда, где свет. Он взмолился о прощении. Да, он оскорбил Его! Да, он причинил зло своим родителям, жене, детям! Но теперь он понял, сколь драгоценна жизнь! Как попросить прощения? Как высказать свою муку? Как выразить свое глубокое желание жить, созидать историю, делать близких счастливыми? Они простят его, он это знал. Простят того, кем он был до самоубийства. Но Бог?

Слова с вырванной страницы вдруг всплыли в нем. Разрозненные фразы из памяти. И он закричал:

«Тогда к Тебе, Господи, взывал я, и Господа умолял: „что пользы в крови моей, когда я сойду в могилу? будет ли прах славить Тебя? будет ли возвещать истину Твою?“ Услышь, Господи, и помилуй меня; Господи! будь мне помощником».[11]

Внезапно он вновь ощутил свое тело. Ощутил вкус алкоголя и лекарства на языке, и его затошнило.

Чувствуя, как раскрывается его глотка, чтобы исторгнуть отраву, он выкрикнул имя: «Виктория!»

Чья-то рука сжала его руку.

Когда ты пишешь, ты один, но в тебе живет множество персонажей.

Но когда книга закончена, наступает время других персонажей — из реальной жизни. Тех, кто может поддерживать вас, подбадривать, давать советы — и помочь прожить кусок жизни, достойный самого лучшего романа.

Чтобы поблагодарить первых, вдохновляющих мои истории, я даю им роли в моих книгах.

Чтобы поблагодарить моих близких за то, что они со мной, у меня есть только эта страница.

Благодарю в порядке появления в моей истории:

«Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее». Песнь песней.[12]

Жислен, мою жену, первую читательницу.

Моих детей Солаля, Жонаса и Ялон, первых поклонников.

Мою сестру Сабрину Себбан, первого редактора, внимательного и увлеченного.

Моего брата Бруно. Восторженный читатель, он освободил меня от работы, чтобы я мог писать.

«Милость — подлинный дар фей. С ней мы можем все, без нее не можем ничего». Шарль Перро.

Джессику Нельсон. Ей я обязан первым — о чудо! — звонком из издательства. Потом она подбадривала меня, давала советы и сделала мечту явью.

«Любовь к ближнему зовет поэтов, которые способны отдать единственную рубашку». Альбер Коэн.

Моих друзей Мишеля Бенуссана, Франки Шрики, Бруно Мерля и Сами Дрейфуса за… многое, многое.

«Ты из моей семьи, из того же ряда, из того же лада». Жан-Жак Гольдман.

Коринну Коэн, Лоретту Коэн, Лилиан и Ахаву Коэн, Реми Атлана, Изабеллу Байль, Шарля Шемла, Арно Шоллея, Сильви Коше, Дидье Даана, Бориса Гонсалеса, Оливье Гормана, Моисея и Ивонну Хаджадж, Амандину, Ванессу и Фабьена Азо, Катрин Пари, Жана-Франсуа Писиона, Виргони Сиксик, Кристиану Спатару: их энтузиазм, их помощь и их советы позволили мне двигаться вперед.

«Гимн любви» — популярная песня из репертуара Эдит Пиаф.

Улица Розье находится в историческом еврейском квартале Парижа.

Псалтирь, 89: 4–6. (Нумерация псалмов в иудейской и православной традициях не совпадает на один номер. — Прим. ред.).

Псалтирь, 89: 10–13.

Без будущего (англ.).

Будь моей / моим (англ.).

«Экип» — французская ежедневная спортивная газета.

Псалтирь, 89: 9.

Псалтирь, 76: 2–3.

Псалтирь, 76: 6–10.

Псалтырь, 29: 9–11.

Песнь песней, 8: 7.