Виктор Пелевин - Жизнь насекомых

«Нет, – подумал Митя, – так не выйдет. А может, перекрестить его? На всякий случай? Хуже ведь не будет».

Вдруг труп высвободил одну руку, торопливо перекрестил Митю и опять схватил его за горло.

«Не помогает», – подумал Митя и только тут наконец понял, что все то, что он думает, думает не он, а труп.

– Эй, – раздался сверху Димин голос, – ты еще долго с ним обниматься будешь?

Митя поднял глаза. Дима, свесив ноги, сидел на высоком камне в нескольких метрах справа и глядел на вяло текущую внизу схватку.

– Дай ему по яйцам, – посоветовал он. – А потом, когда согнется, – замком по шее.

– Что с ним делать? – просипел Митя.

– Не знаю, – ответил Дима. – Это ведь не мой труп, а твой. Делай что хочешь. Все в твоих руках.

Несколько минут Митя стоял напротив трупа, глядя ему в лицо. Ничего ужасного в этом лице не было – оно было спокойным, усталым и грустным, как будто труп держался руками не за его горло, а за поручень вагона метро, в котором возвращался домой с давно обрыдлой работы.

– Если бы это, не дай бог, происходило со мной, – наконец сказал Дима со своего камня, – я бы перво-наперво как следует рассмотрел, кто передо мной стоит.

Митя еще раз поглядел на усталое лицо трупа и заметил на нем почти неуловимую гримасу легкой грусти и обиды, тень какой-то несбывшейся мечты. И вместо отвращения и страха он испытал к своему трупу искреннюю жалость, а как только это случилось, холодные пальцы опять сжали его горло. Но на этот раз Митя ясно чувствовал, что его душит внешняя сила, и никак не мог ослабить хватку на своем горле. Он изо всех сил пнул ногой голень трупа и только ушиб пальцы ноги – казалось, он ударил железный столб. Перед его глазами замелькали разноцветные полосы и точки, он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание, и понял, что, задушив его, труп пойдет домой дочитывать Марка Аврелия.

И тут его внимание привлекло одно из плясавших перед его глазами цветных пятен. Точнее, как раз это маленькое голубое пятнышко не плясало, а оставалось на месте, поэтому Митя его и заметил. Это была та самая голубая точка, которая пропала после того, как он разглядел с ее помощью цикаду. Митя понял, что снова может смотреть с помощью этой точки, взглянул на утомленное синее лицо перед своими глазами и почувствовал, что его пальцы сжимают уже не горло, а что-то мягкое и чуть влажное.

Перед ним на земле стоял большой навозный шар, и его руки уходили в него почти по локоть.

Он вытащил их, несколько раз брезгливо тряхнул и повернулся к Диме, который спрыгнул с камня и подошел к шару.

– Что это? – спросил Митя.

– А то ты сам не знаешь, – сказал Дима. – Навозный шар.

Это было правдой. Митя знал, что это, и отлично знал, что с этим делать.

«Сколько ты у меня украл, – подумал он, с ненавистью глядя на шар, – ведь вообще все, что было, украл…»

Следующее, что он понял, было то, что думает опять не он, а шар. У него самого ничего украсть было нельзя, да и думать ему было особо ни к чему. Он поднял было ногу, собираясь пнуть этот огромный кусок навоза, но понял, что бить некого, и в этом было самое обидное. Осторожно, чтобы не увязли руки, он нажал на поверхность шара – тот стронулся с места неожиданно легко, – подкатил его к обрыву и толкнул вперед.

Шар прокатился несколько метров по крутому склону, оторвался от него и исчез из виду. А через несколько долгих мгновений снизу долетел громкий всплеск.

Митя огляделся. Димы нигде не было видно. Потом он заметил слабый дрожащий свет, мелькнувший в расщелине между двумя скалами, и подумал, что Дима там. Дойдя до расщелины, он щелкнул зажигалкой, протянул ее вперед и шагнул через похожий на порог каменный выступ. Скалы смыкались над головой, образуя подобие высокой пещеры. Митя увидел впереди слабый огонек, как будто у Димы в руках догорала спичка, и позвал:

– Дима! Где ты?

Тот не ответил.

– Кто ты такой? – крикнул Митя и пошел вперед.

Огонек тронулся ему навстречу, и через несколько шагов его вытянутая вперед рука с быстро нагревающейся зажигалкой уперлась в непонятно как оказавшееся здесь зеркало в тяжелой полукруглой раме из темного дерева.

– То есть я как хочу сделать, Паш, – тонким тенорком говорил Арнольду Сэм, – я туда поеду и возьму корыто, а назад своим ходом. Тут я корыто продам, а продам я его, Паша, круто. Они сейчас дорогие. И тогда у меня с прибабахом на два новых выйдет.

Свесив ноги, они сидели на высоком деревянном заборе в начале набережной. Пальцы Сэма были вжаты в пластмассовые бока чемоданчика с такой силой, что их ногти побелели, а лицо было покрыто маленькими бусинками пота и до крайности сосредоточенно; глядел он в сторону моря, но явно видел на его месте что-то другое.

– Но это, понятно, через баксы, – продолжал он, – а то их все сейчас продали, вот с рублями, козлы, и остались. Ты ведь понимаешь, Паш, не на голое место еду. А кстати, тебе охотничий билет нужен?

– Зачем это? – спросил Арнольд.

– А чтоб официально на стене висел. Если придут квартиру грабить – снимешь и… Ты подумай только, Паш, какая сильная вещь! Я сейчас оформляю себе – четыре инстанции надо пройти, и везде взятки платишь. Выходит примерно два с полтиной. И еще у меня одна мысль есть…

Снизу послышался скрип, и Арнольд увидел приближающийся к забору навозный шар, облепленный зелеными и желтыми листьями.

«Уже осень», – подумал он с грустью.

За шаром бежал маленький мальчик.

– Эй, – крикнул он, – вас зовут! Просили к столикам подойти.

– Кого зовут? – спросил Арнольд. – И кто?

– Не знаю, – ответил мальчик. – Просто просили передать, что с Наташей плохо. Вы не знаете, где тут пляж? А то в тумане не видно ничего.

– Прямо, – сказал Арнольд и неопределенно махнул рукой.

– Спасибо, – недоверчиво сказал мальчик.

Он толкнул свой шар дальше, и Арнольд некоторое время глядел ему вслед, прислушиваясь к путаному бормотанию Сэма.

– А если ты хочешь, Паш, – говорил тот, – то поезжай со мной в Венгрию. Билет шестьдесят долларов, дорогой, но поехать стоит. И насчет ружья тоже подумай – вещь очень сильная…

Арнольд потряс его за плечо.

– Сэм, – сказал он, – очнитесь.

Сэм встрепенулся, помотал головой и поглядел по сторонам. Потом он раскрыл чемодан, поплевал красным в стеклянную баночку и спрятал ее назад.

– Это уже интересней, – своим обычным голосом сказал он, – здесь хоть какая-то перспектива видна. Что случилось?

– Не знаю, – сказал Арнольд. – С Наташей плохо.

– О Господи, – сказал Сэм, – вот оно. Начинается.

Он спрыгнул на газон и стал ждать, пока Арнольд завершит сложные эволюции с переносом веса, полным оборотом жирного тела на сто восемьдесят градусов и повисанием на руках.

– Если хотите знать мое мнение, – сказал Арнольд, грузно приземлившись в траву, – в таких ситуациях надо вести себя жестко с самого начала. Иначе обоим будет только хуже. Никогда не подавайте никаких надежд.

Сэм ничего не сказал. Они вышли на набережную и молча пошли в сторону летнего кафе.

У одного из его столиков собралась небольшая толпа, и уже при первом взгляде на нее было ясно, что произошло что-то нехорошее. Сэм побледнел и побежал вперед. Растолкав зрителей, он протиснулся вперед и замер.

Со стола свисал, покачиваясь под ветром, узкий желтый лист липучки. К нему пристало несколько мелких листьев и бумажек, а в самом его центре, бессильно склонив голову, висела Наташа. Ее крылья были распластаны по поверхности листа и уже успели пропитаться ядовитой слизью; одно было отогнуто в сторону, а другое непристойно задрано вверх. Под ее закрытыми глазами чернели синяки в пол-лица, а зеленое платьице, когда-то пленившее Сэма своим веселым блеском, теперь потускнело и покрылось бурыми пятнами.

– Наташа! – вскрикнул Сэм, кидаясь вперед. – Наташа!

Его удержали. Наташа открыла глаза, заметила Сэма и с испугом поправила челку на лбу. Усилие, видимо, оказалось для нее чрезмерным – ее рука бессильно упала и впечаталась в ядовитый клей.

– Сэм, – с усилием открывая рот, сказала она, – хорошо, что ты пришел. Видишь, как…

– Наташа, – прошептал Сэм, – прости.

– Представляешь, Сэм, – тихо заговорила Наташа, – я ведь, как дура, перед зеркалом тренировалась. Плиз чиз энд пепперони. Думала, уеду с тобой…

Ветер донес от репродуктора над лодочной станцией еле слышную трель балалайки.

– Понимаешь, Сэм, не в Америку, а с тобой… Волновалась, как я там… Помнишь, как мы купаться ходили? А мама, представляешь, из своей шторы мне новое платье сшила. Я и не знала даже, смотрю – на диване лежит. Все говорила – Наташенька, поиграй мне еще на баяне, а то уедешь скоро насовсем… Только ей не говорите… Пусть лучше думает, что я, не попрощавшись, уехала…

Наташа опустила голову, и на ее длинных ресницах заблестели маленькие капельки слез.

– Осторожно, – раздался слева женский бас. – Пропустите-ка.