Ирэн Роздобудько - Сделай это нежно

Сначала они тщательно скрывали свои отношения, встречались тайно, а затем переехали в пригород Парижа, в городок Нейи, где наконец нашли относительный покой.

Жили на гонорары Марии, которая с утра до ночи переводила с французского на украинский и русский произведения классиков. Александр разъезжал по городам и весям Франции, готовя свой проект по переоборудованию тюрем, который, судя по его мизерной зарплате, никому не был нужен.

– Как ты можешь, Мари, – упрекали ее знакомые, – незаконный брак противоречит заповедям Божьим… Ты теряешь престиж!

Но Мария считала, что живет в «идеальном браке», которого может только желать любая эмансипированная женщина!

«Как мы сжились! Как мы влюблены! Как нам хорошо! – писала она в письме к старшему брату Пассека, Владимиру. – Я благословляю его, моего единственного и верного друга, за каждое слово, за каждый взгляд. Благословляю всю жизнь нашу, с того самого момента, когда увидела его. Он дал мне столько хорошего, что все прошлые сетования исчезли. Я понимаю, что женщина может ошибиться в выборе, но для меня уже не существует предыдущего идеала – горького и бесприютного. У меня другой – преданный и счастливый…»

Ей было трудно собирать его в бесконечные командировки – в Англию, в Ирландию.

А он каждый раз обещал, что очередная поездка – последняя. Именно та, за которую ему должны хорошо заплатить, чтобы любимая не жила в нищете. Обещал, что скоро они вернутся на родину, по которой она так соскучилась.

Но судьба распорядилась иначе.

Пассек вернулся совсем больным – чахотка начала прогрессировать. Мария созвала консилиум врачей. Он длился долго. А вечером, сев за свой стол, она нарисовала на листе… гильотину. Выводы врачей звучали однозначно: Пассек умирает.

В полном отчаянии Мария заняла деньги и повезла любимого в Ниццу, надеясь, что море и солнце сделают чудо.

«Бедный Пассек похож на живой скелет, – писал в те дни Тургенев. – Она – сильная и здоровая, привезла сюда жалкие мощи…»

Сентябрь в Ницце был прозрачным и свежим, каждый пейзаж, каждая оливковая роща, каждая улочка дышали покоем, а в съемном доме рядом с Марией умирал тот, кто первым разбудил ее сердце.

Она больше не пускала к нему ни врачей, ни сиделок, ни священников – сама переносила измученное тело с кровати к окну, сама омывала и кормила с ложечки и молилась только об одном: чтобы так продолжалось как можно дольше.

Александр умер на ее руках.

По приказу его матери, Татьяны Петровны, Мария заказала оцинкованный гроб, заложив за него все свои вещи, и перевезла покойного в Москву.

Шел 1866 год.

Убитая горем госпожа Вовчок не подозревала, что ее ожидает еще одна любовь, еще одна ненависть еще одной разъяренной свекрови и… еще один гроб.

…Год смерти Александра Пассека оказался на редкость удачным для другой семьи – троюродной тети Марии, Варвары Дмитриевны Писаревой: после четырехлетнего заключения вышел из Петропавловской тюрьмы ее сын, кумир бунтарской молодежи, Митя.

– Как Маша? – спросил он у родных, едва отойдя от ужасов казематной жизни. – Я читал некоторые ее вещи – они замечательные!

– Мария?.. Как бы тебе, милый друг, сказать, – Варвара Дмитриевна хоть и была женщиной передовых взглядов, но старалась придерживаться общего мнения. – Она бросила Афанасия, связалась за рубежом с каким-то молодым юристом. Теперь похоронила его и, говорят, снова вернулась за границу. Но ты прав – она стала модной писательницей. Хотя, скажу откровенно, слава не приносит ей денег. Живет, как птичка божья – от случая к случаю.

Тем же вечером, запершись в кабинете, Дмитрий писал ей письмо, и рука его дрожала: «Друг мой, Маша! Мне очень хочется Вас видеть, так хочется, что даже не верится в Ваше возвращение. Тебе покажется странным, что я обращаюсь к тебе на «Вы». Это у меня такая привычка. Когда я начинаю нежничать с людьми, которым я обычно говорю «ты», тогда и возникает это «Вы». И это «Вы» заменяет кучу ласковых эпитетов, на которые я не очень хороший мастер…»

Письмо она прочитала, все еще пребывая в летаргическом состоянии, которым окутала ее жизнь.

Бессонные ночи измучили, кредиторы не давали прохода, вокруг заметны были только приторно-сочувственные и довольно лживые взгляды. И – пустота, пустота…

Она постоянно переезжала с места на место и писала унизительные для нее письма к друзьям и знакомым в Харьков, Москву, Петербург с просьбой выслать хоть немного денег.

И когда нужная сумма собралась, приехала в Петербург…

На перроне ее встретил незнакомый молодой человек с серьезными и грустными глазами, с бородой, делавшей его похожим на Магомета. Она не сразу узнала его.

Это был тот самый «голубоглазый кузен Митя», который донимал ее вопросами о свадьбе – «Неужели, Мари, ты будешь целоваться при всех?!»…

– Она совсем обезумела! А я ведь ее так любила! Предательница! Развратная женщина!

Отчаянию и гневу Варвары Дмитриевны не было предела, когда она узнала, что ее сын поселился в том же доме на Невском проспекте, где живет Мария Маркович.

До безутешной матушки доходили слухи, что «дети» не расстаются: вместе переводят труды Брэма, Дарвина, пишут статьи, вместе принимают друзей и знакомых. И Митя, ее любимый сын, называет эту ужасную женщину не иначе, как «моя богиня».

– Ты ничего не понимаешь, мама, – уговаривал ее Дмитрий. – Без нее я просто сойду с ума! Примирись с Мари! Это будет для меня самым дорогим подарком!

А потом они поехали на Рижское взморье, чтобы отдохнуть и насладиться свободой, морским воздухом и друг другом…

…Мария Александровна долгим взглядом меряет ночь.

Черное пространство поглощает его, как свечу.

Все те, кого она любила, погибли из-за нее?

– Вы очень сильная женщина, – вспоминает она слова Ивана Тургенева. – Великолепная, прекрасная, умная… Но вы заражены страстью самоуничтожения. Как вы себя обрабатываете – куски летят! Чем это все закончится – одному Богу известно. Но, как бы то ни было, вы всегда будете притягивать к себе, как магнит…

Госпожа Марко Вовчок еще долго оставалась кумиром демократически настроенной молодежи.

В ее доме часто собирались друзья-студенты ее сына Богдана, с восторгом смотрели на его известную мать. Особым вниманием к писательнице отличался его товарищ Миша Лобач-Жученко…

Мария устала от постоянной борьбы за кусок хлеба, от утрат и разочарований. Ей хотелось покоя.

…В июне 1880 года в маленьком городке Абрау поселилась семейная пара господ Лобачей.

Он – нервный молодой человек, сухой и равнодушный, она – пожилая дама, умеющая варить замечательное вишневое варенье.

На запрос царя Александра II о местонахождении «мятежного писателя Марко Вовчка», шеф жандармерии Петербурга ответил лаконично: «Местонахождение Марко Вовчка неизвестно».

Поздней ночью 22 ноября 1892 года в убогую лачугу старой цыганки Дамиры на окраине Немирова постучали…

Жалуясь на холод, старуха выбралась из-под лохматого одеяла, неторопливо накинула дырявый платок и машинальным движением нащупала на столе вишневую трубку. Сунула ее в рот, чиркнула спичкой.

Сначала разожгла трубку, потом поднесла спичку к свече.

Стук в дверь стал настойчивее.

Взяв подсвечник скрюченными от старости пальцами, Дамира направилась к двери, отбросила засов.

На порог стремительно ворвалась молодая княгиня. Лицо ее было бледным. Она сжала запястья Дамиры так, что та даже охнула, и произнесла:

– Дедушка умер!

Цыганка не изменилась в лице.

Разве что трубка дрогнула в беззубом рту. Вот оно как – умер граф Потоцкий.

Унес с собой целую эпоху. Веселые времена, полные интриг, страстей, когда любовь и ненависть шли рядом, порой подменяя друг друга.

Вероятно, сейчас она, Дамира, осталась последней, кто знал тайну истинного происхождения именитого покойника и его настоящее имя и отчество. И унесла бы ее с собой в могилу, если бы не молодая княгиня Мария, внучка и единственная наследница дедовского имения. Слишком она шустрая, слишком докучает вниманием старой Дамире.

Возможно, чувствует в ней родственную душу? Не зря же прибежала в полночь. Видимо, знает, кто по-настоящему может разделить с ней горе.

Но какое такое горе, если уже встречают Болеслава ангелы и ему уже хорошо? А что ждет грешницу Дамиру, кто знает?..

– Садись, княгинюшка, – наконец произнесла старуха, выпуская изо рта облачко едкого дыма. – Отдышись. Царство Небесное нашему славному графу! Был он красавец, умница. Весь в матушку свою Софию.

Взглянула лукаво, добавила:

– Знаешь, наверное, как прабабушка твоя из турецкой наложницы в графини выбилась? То-то и оно! Все в вашем роду отчаянные! А тебя дед не зря из всех выделял. Не зря… Ты в Немирове владычествуешь, как настоящая царица, хоть и молодая. Но…