Эдуард Лимонов - Чужой в незнакомом городе

Весь «тот» день было жарко. Но к вечеру сделалось прохладнее, и после наступления темноты еще прохладнее. Ветер сдул теплые облака с небес над Нью-Йорком; появилась большая луна; и вся природа сложилась в подобие осени. Подобная прохладность пришлась не в сезон, обыкновенно тачало сентября в Нью-Йорке влажно-тяжелое и горячее, потому я чувствовал себя странно. Около полуночи я обнаружил себя на Бродвее, в мидлл-тауне, в баре. Джазовая певица, пела, сидя за пьяно.

Я выпил в полутьме несколько Гиннесов один за другим и попытался заговорить с певицей. Певица меня отвергла. Происшествие это не выстрелит, как ружье у Чехова в последнем акте, однако оно задало тон вечеру и ночи. Почувствовав себя символически отвергнутым, не только певицей, но и Нью-Йорком, я воспылал желанием быть принятым обратно в лоно родного города, и желание привело меня вы увидите куда. Причина отказа была сформулирована певицей в столь откровенной форме, что я позволю себе процитировать нашу короткую беседу. На мой вопрос: когда она заканчивает петь, и не могу ли я предложить ей дринк уже в другом баре, высокая девушка извлекла из сумочки очки в красной оправе (была пауза антракта), одела их, и серьезно, без улыбки, в очках, сказала: «Сорри, нет. У меня достаточно мужчин в моей жизни. Один постоянный бой фрэнд и трое нерегулярные. Если бы ты был в шоу-бизнесе, ты мог бы мне помочь вылезти из этой сырой дыры, — она пристукнула каблуком опилки пола, — но ты даже не американец. Я уверена, ты хороший мужчина, но я устала от мужчин.» Она сняла очки и спрятала в сумочку. Я сказал, что я лишь имел в виду пригласить ее на дринк, потому что мне понравилось, как она, белая девушка, блистательно исполняет репертуар Билли Холлидэй. «Ну да, весь репертуар заканчивается в постели», — сказала она устало. Кто-то сделал ей что-то очень нехорошее в постели, подумал я, потому она теперь враг всех постелей.

Я вышел из бара и повернул, не думая, вверх по Бродвею. Дело в том, что я жил там, выше по Бродвею в 1977-ом. Ноги сами понесли меня привычно к отелю «Эмбасси». Я уже побывал там в этот приезд. Я знал, что из прекрасно-разрушенного вонючего отеля, населенного несколькими сотнями бедняков, (все были черные, кроме Лимонова) некие японцы, купившие здание, сделали дорогой и глупый апартмент-комплекс «Эмбасси-Тауэр»… Дойдя до семьдесят второй стрит, я затоптался на ее Ист-углу… Затоптавшись я подумал, что выше шагать по Бродвею нет смысла, что я нуждаюсь в пиве как минимум и может быть в полукруге польской колбасы. Гиннес в пьяно-баре вообще-то мне по моим ресурсам не полагался, тем более три Гиннеса… Если я куплю колбасу и пиво, расходы не сбалансируются, но я хотя бы остановлю процесс — губительную расточительность. Я могу вернуться по Бродвею на несколько улиц ниже — там у Анзониа Пост-Оффиса есть супермаркет «Ай энд Пи», открытый всю ночь. Очень может быть однако, что его уже нет.

Супермаркет был на месте и был открыт — весело желтели его мутнопуленепробиваемые стекла. Расстроганный, я вошел в моего старого друга. В лицо мне пахнуло привычными нечистыми запахами… Несчетное количество раз покупал я в нем ночами «мое меню» — «колбасу», пиво, гадкий дешевый хамбургерфарш, похожий на хлопковую вату хлеб… Все тот же жирный мексиканец гард с дубинкой (Он или не он? Он.) сплетничал с черной кассиршей, тот же (серо-зеленолицый) мэнэджэр, прохаживался поправляя тележки, низкий живот раздувал те же штаны. Те же запотевшие под пластиком ярко-красные фарши предлагали себя в хамбургеры. Суперизобилие дешевой, нездоровой еды, — грубо упакованной… Рай для бедняков. Заледеневшие глыбами льда куры, из-под мясной витрины течет по кафелю грязная вода. О, супермаршэ моей нью-йоркской юности, тебя не перестроили как «Эмбасси», ты остался таким же неопрятным, нездоровым заведением, каким и был. Обыкновенно мои соседи по «Эмбасси» — вэлфэровцы-алкоголики, пробирались, качаясь, в это время ночи меж твоих дешевых чудес, выбирая какой-нибудь с ядовито-синей этикеткой «Малт-ликер». Более состоятельное население прихлынуло к берегам Бродвея у Анзония Пост-Оффис-стэйшан, меньше стало черных лиц… Супермаркет скоро перестроят, сделают стерильным и повысят цены… Не обнаружив колбасы, я приобрел консервированную свинину в банке и пластиковый мешочек с булочками. У них продавался теперь хард-ликер! В отдельном загончике, чуть ли не с пуленепробиваемыми стеклами. В мое время лишь пиво и убийственные мальт-ликеры предлагали вниманию потребителя. Я вскользь подумал о причине пуленепробиваемых стекол (Ребята из Гарлема совершают набеги на алкоголь открытого всю ночь супермаркета? Маловероятно…), приобрел бутылку портвейна и, рассеянно сложив покупки в браун-бэг, покинул супермаркет.

Ночь стала еще ночнее. Я подумал о долгих сорока блоках, отделяющих меня от отеля «Лэйтэм», отмел решительно гипотезу путешествия в сабвее, как непривлекательную, ощупал бутылку портвейна в браун-бэг, смял пакет вместе с булочками, и решил что устрою себе ночной суппер на природе. Пикник. Где? Если не полениться и повернуть с Бродвея к Централ-Парку, можно отлично расположиться в траве и иметь суппэр под поэтической Нью-йоркской луной. Вспомним молодость, — тряхнем стариной…

Здесь я позволю себе отступление, касающееся истории моих отношений с Централ-парком. Разумеется ньюйоркцы боятся ночного парка и не бродят в нем по ночам. (Самая северная часть его, граничащая с Гарлемом малопосещаема или вовсе не посещаема белым человеком даже днем, то что уж говорить о ночи…) Я — особый тип. Страх мне знаком, как всем, но я всегда рвусь нарушать запреты. И всегда рвусь доказывать себе и другим свою храбрость. Первый раз пересечь Централ-Парк ночью толкнула меня впрочем не храбрость, но крайняя усталость. Я крепко выпил у приятеля Бахчаняна на Ист 83-й, и не имея денег на автобус или метро (обыкновенно я возвращался от этого часто посещаемого мной в те годы приятеля огибая Централ-Парк по периметру, то-есть спускался по Ист-Сайду до 59-й, она же Централ-парк Сауф, шагал по ней на Вэст и затем поднимался по Вэст до «Эмбасси»), решил, а почему нет? Я перебрался через каменный забор парка (можно было войти в одно из отверстий, всегда открытых, но я предпочел через забор, как подобает вору-бандюге, на случай, если кто-нибудь увидит меня) и пошел на Вэст, упрямо от дерева к дереву, открыто, с шумом. Как подобает идти бандиту, аборигену, хозяину территории. Внутренне я убеждал себя: «Эдвард, это ты злодей, ночная суровая фигура, беззаботно гуляющая по своей территории. Это ты самое страшное существо в ночи, цели твои неизвестны или непредсказуемы. Тебя должны бояться…» Запоздалый велосипедист, возможно поверив в мои заклинания, испуганно отвильнул от обочины, и пристроившись к нескольким такси, пересекающим парк с Иста на Вэст, нажал на педали. Возможно меня и впрямь следовало серьезно опасаться, такого, каким я был в 1977 году. А был я в кризисе, мне нечего было терять, и я еще ничего не нашел… Обнаглев, я стал пересекать Парк всякий раз, когда случай вея меня ночью с Аппэр Ист-сайда или на Аппэр Ист-Сайд. Всякий раз я испытывал определенный страх, но этот двадцати или двадцатипятиминутный «тсрилл»[49] сделался необходим мне…

Вспоминая свои прошлые подвиги, улыбаясь своей безрассудности, я вышел к парку в районе Семидесятой стрит. Brown-bag в руке, белые джинсы, сапоги, светлый пиджак. Не озираясь, не выбирая момента, я прошел к скамье, ступил на сидение, затем на ребро спинки. скамьи и с нее — на ограду Централ-Парка. И решительно прыгнул вниз. Относительно невысокая со стороны улицы ограда, однако, удлинялась на пару метров внутри парка. Земля оказалась дальше, чем я ожидал. На мое счастье, слой травы, на которую я приземлился, оказался упитанным как живот среднего американца.

Однако там, было хорошо. Луна. Острые, несмотря на перекрывающий все запах городской пыли с бензином, запахи начавших чуть подгнивать растений. Бал-маскарад деревьев, тень каждого глубока и непроницаема. Шурша травой, я зашагал…

Далеко, однако, я углубляться не стал. Остался на знакомой территории. Со стороны 72-й стрит (там на углу Централ-Парк Вэст возвышается крепость апартмент-билдинг «Дакота», в ней жил Джон Леннон и у стен «Дакоты» его и шлепнули.) звучали барабаны. У ярко освещенного входа в парк со стороны 72-й в мое время сидели местные собаковладельцы и местные атлеты, перебрасываясь шутками и переругиваясь. Мы, люди из «Эмбасси», тоже посещали этот пятак. Именно наши люди приходили с барабанами и устраивали африканскую музыкальную ночь. Кто стучит сейчас? Переселенные куда-нибудь на 150-е улицы, бывшие «наши» приезжают с барабанами на пятак? Иметь аккомпанементом ночного суппэра родные мне звуки родных тамтамов показалось мне необходимым. — Может быть ты боишься, Эдвард? — спросил я себя, войдя под необыкновенно развесистую сосну. — Ты перешел в высший социальный класс и боишься развлечений прежнего социального класса, жмешься поближе к выходу?..