Адам Хэзлетт - Ты здесь не чужой

— Давай-давай! Мне еще предстоит за тебя залог платить, когда попадешься со своими таблеточками для голубых.

— Веселитесь! — советует им Лорен, беря Теда за руку. Никогда прежде она не делала этого при посторонних. Эрекция наступает незамедлительно. По дороге к машине Тед размышляет, насколько преждевременной может быть преждевременная эякуляция, случается ли мужчине кончить за несколько миль от дома своей подружки и успеют ли они вовремя добраться.

Выехав на шоссе, Лорен ставит кассету эмбиент-хаус, медленный ритм, приглушенная музыка. Ветровое стекло, словно камера, наезжает на сыплющиеся с черных высот неба влажные хлопья. Парковка у супермаркета хорошо освещена и пуста. Магазины закрыты, площадки с выставленными на продажу машинами засыпал снег. Сегодня знакомый пейзаж не сосуществует с Тедом во времени, он сразу же отходит в область воспоминаний, откуда когда-нибудь вернется как прошлое. Восхитительно, дивно воспринимать все как бы с расстояния. Каким прекрасным может быть даже повседневный мир, когда выходишь за его пределы.

На пассажирском сиденье застыла Лорен, кожаная куртка распахнута, но оранжевый кардиган, излюбленный предмет их шуток, застегнут на все пуговицы. Лицо ее странно сосредоточено, взгляд упирается в приборную доску. За месяц свиданий подобные паузы повисали не раз, Лорен это, похоже, не беспокоит, а вот Теда нервирует. Иногда они разговаривают о ее семье. Сперва Тед думал, она относится к родителям с ненавистью или покровительственным цинизмом, как многие его богатые приятели, словно мамаши и папаши — винтики насквозь прогнившей системы, преступники, живущие своей преступной жизнью. Он всегда словно привилегии завидовал возможности так воспринимать родителей — они, дескать, устоят перед нашим презрением. Но, общаясь с Лорен, Тед убедился, что она-то понимает, какую боль может причинить родителям. Ее тщательно разработанный план, ее твердое решение провести эту ночь вместе — не выпад против них, а нечто иное: девушка хочет сама распоряжаться своей жизнью.

Вот оно, псевдо-шале, построенное едва ли полгода тому назад, с гаражом на три машины, с фонтаном и башенкой. Электронной начинки внутри — что в космическом корабле: термостаты, сигнализация, увлажнители воздуха, кнопки контроля. По большей части половина этого дерьма не работает, в гостиной субтропики, дверной звонок не звонит. Вечер за вечером отец Лорен устраивает разнос строителям. Его работа как-то связана с финансами. Этот уик-энд родители Лорен проводят в собственной квартире во Флориде с ее братом.

— Бокал вина? — предлагает Лорен, приглашая Теда на кухню.

— Да, — отвечает он. — Было бы здорово.

Высокие потолки, обстановка — странное сочетание: дорогая хромированная аппаратура и занозистая деревянная мебель, точно с сельской распродажи.

Лорен подает Теду бокал вина и наклоняется вперед, нежно целуя его в губы. Как всегда, он чувствует слабость в коленках и не знает, что делать. Свободной рукой обнимает Лорен за плечи. Лучше не думать, что творится сейчас дома, брат гуляет с приятелями, отец читает газету в гостиной в одиночестве, мать лежит в постели наверху в одиночестве, в пустой кухне чувствуется слабый запашок того чистящего средства, которым отец опрыскивает стол и раковину после приготовления ужина и мытья посуды.

— Откуда взялся этот стол? — интересуется он.

— Покупать за большие бабки старое полуразвалившееся дерьмо — последний писк. Им все мало. Извращение, а?

Пожалуй что так, соглашается Тед. Лорен опускает голову ему на плечо, утыкается в ямочку под ключицей, гладит его ягодицы, просунув руку в задний карман брюк. Лучше поторопиться, нервничает Тед. «Будь с ней нежен», — советовала миссис Майнард. Кому еще в школе советы насчет секса дает шизофреничка?

Снова взяв Теда за руку, Лорен ведет его через анфиладу комнат с дорогими коврами и старой мебелью, мимо канделябров и картин в золоченых рамах к лестнице, такой широкой, что можно улечься спать прямо на ступеньках.

Из— под шин проносящихся автомобилей в воздух взлетают дугой струйки снега, осыпают полы ее шубы. Порой Элизабет останавливается, отряхивает мех затянутой в перчатку рукой. На проселке снег толщиной в несколько дюймов, но она без труда протаптывает сапогами себе путь, только немного запыхалась, отвыкла от усилий -гуляла разве что по периметру усадьбы пансионата. Никто не заметил ее исчезновения, все Новый год празднуют, суетятся.

Прямо в глаза ударил свет фар, промелькнул мимо и исчез. Ветер подгоняет снег — падай скорее с небес! Вот и перекресток, старая Плимут-роуд, сразу на трех углах теперь бензоколонки. Она сворачивает на север, метель ревет в ушах, к ней присоединяется голос Эстер.

Ты бы слышала, какие звуки издавали в ту зиму умиравшие на морозе животные, как стонали лошади и голодавшие в загоне овцы. Снега намело — выше окон. Помнишь, моя старшенькая скончалась от кашля у меня на руках? Земля была покрыта снегом, промерзла, и мы не могли похоронить девочку, она лежала, укрытая простыней, в дровяном сарае, целый месяц я вынуждена была смотреть на нее каждый раз, когда приходила за топливом для очага. Нам еще не так скверно приходилось, как прочим, мы хоть знакомыми недугами хворали.

— А мне и дела нет, — парирует Элизабет, хотя это неправда, она так и видит Эстер в том сарае. Но сейчас бойкие реплики даются ей без труда. Она начала подниматься на гору по дороге, по которой — она еще помнит! — дед когда-то возил ее в «паккарде».

Восемьдесят лет владели лесопилкой, в пору Революции стали купцами, и — ты помнишь второй, потайной подвал внутри подвала, замаскированный валуном, который опускали на канате с дубовой балки? — там наша семья пряталась от налетов британцев, положившись на доверенного соседа: если он останется в живых, придет и поднимет камень, когда солдаты все сожгут и уйдут. И в раннюю пору Независимости тоже купцы, члены городского совета, учителя, имеются и судья, и полковник, дочь, утопившаяся в реке (о ней упоминать не принято), — полное кладбище.

Идя по тротуару, Элизабет трясет головой взад-вперед, взад-вперед.

— Я все это знаю. Какая разница?

Свидетели — в курсе всех событий, а то и участники резни здесь и в иных странах; деньги в банке на новые войны; снобы, вежливо, про себя, верящие в Град Небесный, и наше место, дескать, там не последнее; презирающие других; творящие «справедливость на расстоянии»; строящие свою комфортную жизнь на чужом труде; и не говори мне, что все это не имеет значения, что теперь уже не распутать, кто прав, кто виноват, потому что это неправда, и ты это знаешь. Мы всегда это знали. Один глаз устремлен к небесам, второй слеп.

На самом верху — консервная фабрика, там делали клюквенный сок, она гуляла с Биллом по полям за домом, по осушенным болотам, мечтала, как пройдется однажды по этим тропам с ребенком, как он появится на свет, как наступит будущее. На торце здания красной и синей краской намалеван товарный знак «Оушн Спрей», овал его вызывающе глядит с берега на ледяной бушующий океан.

Далековато от центра города, светофоры освещают пустынные перекрестки. Она все

идет и идет, мимо полей и домов, мимо очередных магазинов, винной лавки, ресторана быстрого питания. Пересекает границу города, покидает Плимут и продолжает идти. Снег валит все гуще. На эстакаде над шоссе «Мотель Говарда Джонсона» сменила другая гостиница.

— Ушел в гости, — сказал ей отец Теда, когда Элизабет позвонила ему из пансионата. Тут она припомнила: мальчик говорил, что Новый год проведет вместе с Лорен. Ее дом в конце Уинтроп-стрит, так он сказал в тот самый день, когда они ездили в «Лорд-энд-Тейлор».

Ага, «Погребальная контора Брикмана» на месте, и католическая церковь, и магазинчик круглосуточного обслуживания на вершине холма. По ту сторону реки путницу ждет старая обувная фабрика, превращенная в цепочку магазинов с квартирами на верхних этажах. Еще прежде тут была старая лесопилка. Щеки на морозе сделались почти нечувствительными. Элизабет сворачивает на улицу, где жила ее семья.

Старый дом чуть в стороне от дороги, впереди крыша поднимается гребнем, дальше идет пологий скат, сейчас накрытый слоем снега, черепица потрескалась, кое-где ее уже не хватает, но оконные рамы — прежнего темно-красного цвета. Брат так и не решился продать старый дом, его сдавали в аренду, но жильцы не задерживались здесь надолго. Яблоня-дичок все еще стоит перед домом, сгибаясь под натиском очередной снежной бури. Должно быть, дом выглядит сейчас так же, как в ночь, когда она мучилась родами.

После того как врач растолковал ее родителям и Биллу, что каждый третий младенец появляется на свет с обмотанной вокруг шеи пуповиной (двойная петля тоже встречается, хотя и реже), их невысказанные вслух подозрения вроде бы рассеялись. Но беда в том, что после той ночи Эстер так и не ушла. Осталась с ней. Элизабет не могла сдержать себя, наорала на Эстер; взялась быть повивальной бабкой, а сама не выпутала новорожденного из пуповины! Спустя неделю Билл уехал к родителям, а Элизабет родители отвезли к психиатру.