Ингрид Нолль - Прохладой дышит вечер

Как обычно, я и Хуго занимаем задние места, Эмилия сидит рядом с Корой, и они все о чем-то болтают по-итальянски. Мы не понимаем ни слова. Кажется, все остальные шоферы, которые когда-либо возили меня в моей жизни, были просто хромыми утками.

Вот, жила себе тихо-мирно много лет. Общалась каждый день с Хульдой, монотонно, конечно, немножко, но вовсе не скучно. Почитаем, телевизор посмотрим, в магазин сходим, с Феликсом парой слов перекинемся, кроссворд отгадаем, письмо напишем, приберем в доме немножко… Так и тянулась жизнь, как сон, и что это вдруг за кошмар такой меня разбудил? Я сижу в зеленой хромированной тачке, рядом со мной — любовь моей молодости, мы мчимся по шоссе (Феликс говорит, Кора носится всегда на машине так, будто за ней черти гонятся), а в багажнике лежит мумия, которая полвека назад была моим мужем.

Дверь открывает дружелюбный пожилой господин.

Гостиную своих родителей Кора оформила под похоронный зал, чтобы достойно провести церемонию. Наверное, итальянские друзья ей подсказали. Венецианское зеркало занавешено черным флером, белые калы в китайской вазе на каминной полке, низкий журнальный столик накрыт черной тканью. Шторы задернуты. Кора принесла из всех комнат подсвечники, теперь вставляет в них высокие белые свечки и благовония и включает тихую музыку. Пусть бедный Бернхард наконец упокоится с миром, пусть и ко мне вернется душевный покой, и я навсегда в сердце своем попрощаюсь с тем, кто некогда был моим мужем.

В саду за домом, где все густо поросло кустарником, Марио выкопал яму. Эмилия и Кора открывают стоящий наготове сундук, осторожно достают веревки и спускают на них покойника в могилу. Я бросаю сверху белые цветы.

— Помолиться бы надо, — вспоминает Хуго.

Да, правда. Но никому ничего подходящего в голову не приходит.

В конце концов я затягиваю тонким надтреснутым голосом «Встает луна», Эмилия подхватывает. Удивительно, откуда она может знать старинную немецкую песню, по крайней мере первую строфу? Я допеваю до последних строк: «Так падем же ниц, братья, с именем Господа, когда прохладой дышит вечер».

Помню, в детстве от этих строк мурашки пробегали у меня по спине. А сейчас зубы начинают стучать. Но в теплое помещение мы идти пока не можем, потому что Марио еще не до конца оформил могилу, приличие требует остаться. Из окон в сад падают полосы света, среди которых вдруг мелькает чья-то тень. Кто-то бежит по саду.

— Привет! — кричит он.

Ой, слава Богу, это Феликс! Но мне все равно не нравится, во-первых, что он пришел к Коре, во-вторых, что он сейчас узнает такое, что его совсем не касается.

— Что вы тут делаете?

Обиделся, маленький, что его не позвали.

— Мы собачку нашу хороним, — сочиняет Кора, не теряя присутствия духа.

Феликс подходит совсем близко и встает рядом со мной.

— Какую собачку? У вас уже сто лет нет никаких собак, — не верит внук.

Тут в разговор ступает Эмилия:

— Е il cane mio! Моя собака, звать Пиппо!

— Дог, что ли? — прикидывает Феликс, глядя на большой сундук.

— Нет, — отвечает Кора, — сенбернар. Феликсу все равно, он замерз.

— Может, пойдем в дом, народ? Не нравится мне здесь, холодно. Я увидел — свет горит, позвонил, а мне никто не открыл. Потом слышу, в саду бабуля поет, я и пошел на голос.

Тут Эмилия громко восклицает: «La minestra!»[17] — и бросается в дом, мы — следом. В саду остается только Марио.

На кухне полным ходом идет стряпня, там что-то кипит, бурлит и дымится. Феликс с удивлением смотрит на многочисленные свечки, которые мы по неосторожности не потушили, когда вышли в сад. Ему хочется нас расспросить, но горячая итальянская еда заставляет его забыть обо всем. Вместе с Корой он накрывает на стол. Мы подкрепляемся наваристым густым овощным супом, на второе — тунец, фаршированный помидорами, поджаренный белый хлеб, жареные голуби, грибы, салат из редиски, а потом еще на десерт подали сабайон,[18] по поводу которого повариху нашу переполняла гордость:

— Крем, замешанный на вине! — сообщила она. Да, давненько я так обильно и вкусно не обедала. Эта Эмилия настоящая ведьма, надо же такое наготовить. Подобная трапеза уж точно отгоняет дух покойника. Одно вино чего стоит, никогда не забуду, хотя на мой вкус оно, пожалуй, слегка кисловато.

Хуго и Феликс хмелеют. Феликс все поднимает тост «за почившую собачку». «За нашего сенбернара!» — подхватывает Хуго и хихикает, как полный идиот. Я сгораю от стыда и прошу их проявить хоть малую толику уважения. Феликс удивленно смотрит на меня и искренне не понимает, чего это я вдруг перестала любить шутки.

За всем этим мы не услышали, как открывается дверь, одна только Кора вскакивает внезапно в замешательстве. В комнату входят ее родители, которые, по нашим расчетам, должны быть еще в Китае.

Все наперебой пытаются объяснить им, что происходит. Но Ульрих жестом патриарха нас останавливает и берет слово. К сожалению, Эвелина подхватила азиатский грипп, чуть не воспаление легких. Пришлось поездку прервать и первым же рейсом вернуться во Франкфурт. Прежде чем Кора объяснит ему, что за вечеринка происходит в его доме в такое неподходящее время, пусть сначала уложит свою мать в постель и распакует ее вещи. Дочка повинуется, Эмилия бросается на кухню ставить воду для чая и грелки.

Наше хорошее настроение улетучивается. Ульрих скидывает пальто и бросает его Феликсу, будто мой внук его камердинер.

— Мам, ты что здесь делаешь?

До чего ж строг. Впрочем, видно, он ужасно устал с дороги. Действительно, не время для встречи с родственниками.

— Нас Кора привезла, весьма любезно с ее стороны, — парирую я. — Не так уж часто я бываю в твоем доме. — Так его! Атака — лучшее средство обороны.

Ульриху приходится уступить, у него совесть нечиста, потому что я права.

— Да, да, хорошо, все правильно… — бормочет он, садится за стол и пододвигает себе кьянти, которое достали из его же подвала.

Один глоток, и мой сын фиксирует каждого из нас взглядом: меня с Хуго, Эмилию и Марио, Феликса. На беглом итальянском он обращается к придворным своей дочери. Но Эмилия снова скрывается в кухне, чтобы разлить чай, а Марио так катастрофически заикается, что даже мой талантливый Ульрих его языка не понимает и бросает разговор.

— Еще что-нибудь поесть осталось? — спрашивает он.

Эмилия с чайником в руках стоит на пороге и энергично кивает.

И тут невинный Феликс нас закладывает:

— Мы тут собачку похоронили, сенбернара, — объясняет он дядюшке.

— Кого? — не понимает Ульрих.

— Ну, собаку Эмилии, — повторяет внук, — их сенбернара, Пиппо который!

Не на того напали, мой сын знает больше нас.

— Пиппо не сенбернар, — поправляет он, — это совсем крошечное создание. Ну мне жаль, что он умер. Vivissime condoleanze,[19] Эмилия!

Услышав такое, Хуго подавился и долго кашляет. Марио хлопает его по спине, я несу ему стакан воды.

— Ладно, пойду проведаю жену. — И Ульрих покидает поле битвы, где ему находиться явно не очень приятно.

Лицо моего зятя принимает угрожающий оттенок. Была бы тут Регина! Наконец Хуго снова может дышать, и тут он мешком плюхается на пол. Феликс и Марио укладывают его на софу. В конце концов вбежавшая Кора вызывает их домашнего врача.

Оказывается, она цела, родители ее не растерзали. Ульрих и Эвелина живут в постоянном страхе, как бы смертельно не оскорбить своих отпрысков, особенно дочку. Не без оснований они опасаются, что если один раз устроят ей порядочную встряску, то никогда больше ее не увидят. Но в данном случае ее можно отругать разве лишь за то, что она притащила с собой из Италии Марио и Эмилию и без разрешения поселила их в родительской спальне. Слава Богу, я — бабушка, лицо неприкосновенное, против меня даже Эвелина выступать не станет.

Врач отправляет Хуго в больницу, дня на два, не больше. Видимо, подобные визиты к родственникам для старика вредны. Кроме того, Ульрих вряд ли будет очень доволен, если ему придется поселить Хуго на софе в гостиной.

Являются два санитара, не долго думая грузят Хуго на носилки и препровождают в машину «скорой помощи». Он бросает на меня взгляд, полный невыразимой грусти, и шепчет:

— Шарлотта, забери меня скорей из больницы опять к себе…

В ответ я долго надрывно рыдаю, и ни Кора, ни Феликс, ни Ульрих не могут меня утешить.

Феликс отвозит меня домой. Нам обоим стыдно, по разным причинам. Чтобы отвлечь меня от печальных мыслей, Феликс фантазирует, где же теперь будут спать Эмилия и Марио. Лично мне это абсолютно безразлично.

— Позвони сегодня же матери, — прошу я внука, — пусть завтра навестит отца и поговорит с лечащим врачом. У меня нет сил звонить ей, мне бы до кровати добрести.

Феликс обещает все исполнить.