Алиса Ганиева - Салам тебе, Далгат! (сборник)

Рабочее пространство всех трех авторов – неустроенность жизни. Их персонажей скрепляет стремление уйти от нее (через разгул и пьянство) в другую реальность, которая оказывается еще более неприемлемой, гнусной. Они не уверены в людях, прежде всего – в себе, отчуждены от мира, разнузданны внешне и закомплексованны, не удовлетворены внутренне. То, что Р. Сенчин, в отличие от О. Зоберна, не наделяет никого из героев волей к сопротивлению гадким обстоятельствам, к обнаружению иных способов найти себя, – для «нового реализма» не слишком принципиально. Р. Сенчин, если воспользоваться давней дефиницией Дружинина, писатель не дидактический, а артистический – бесстрастный изобразитель, оценивающий самим фактом написания. Разделяет этих троих писателей не единая для всех идейная суть их работ, а художественное исполнение – реалистическое у Р. Сенчина и О. Зоберна, у Д. Новикова же тяготеющее к модернизму (в рассказе много символов, даже пластмассовые бусы услужившей героям женщины, в финале рассыпавшиеся, являются символом неправильности, безвыходности их образа жизни).

Словом, «новый реализм» – это литература по художественным своим приемам очень разная, но сведенная единым настроением, единым отношением к миру, одинаковым духовным самочувствием.

Здесь можно даже сгоряча прибегнуть к изобретению новой словарной статьи:

Новый реализм – это литературное направление, отмечающее кризис пародийного отношения к действительности и сочетающее маркировки постмодернизма («мир как хаос», «кризис авторитетов», акцент на телесность), реализма (типичный герой, типичные обстоятельства), романтизма (разлад идеала и действительности, противопоставление «я» и общества) с установкой на экзистенциальный тупик, отчужденность, искания, неудовлетворенность и трагический жест.

Это не столько даже направление как единство писательских индивидуальностей, а всеобщее мироощущение, которое отражается в произведениях, самых неодинаковых по своим художественным и стилевым решениям.

Термин имеет пусть не базисное, не методологическое, но активное, хотя и голословное, подкрепление не только на сетевых, газетных и журнальных страницах, но и в своеобразном люмпен-учебнике, в «книге для чтения под партой» с пафосным названием «Поколение “Лимонки”». Там родинец Сергей Шаргунов в интервью говорит о смене постмодернизма серьезностью. Она, «пусть и связанная с дефицитом культуры, с варварством», ощущается молодыми прозаиками как панацея, лекарство против иронии. Поэтому они сооружают свою культуру из ее «дефицита». Все одиннадцать авторов сборника (среди которых, кроме самого идеолога Э. Лимонова, молодые писатели С. Шаргунов, И. Денежкина, А. Козлова и разнообразные авторы «Лимонки») спешат, пусть и не в очень художественной форме, перекричать друг друга насчет того, как всё вокруг им наскучило и насколько это «всё вокруг» плохо. Озлобленность на власть, будь то родители, старшие или государство в целом, диктует им весьма тенденциозный монтаж действительности.

В экспрессивных рассказах этих людей главными героями являются Насилие, Соитие, Спирт и Марихуана. Бесстыдностью слога и содержания, нечистоплотной откровенностью, отсутствием внутренней цензуры представители «поколения “лимонки”» желают оскорбить не только читателей, но и себя самих, чтобы через это ритуальное грязеполивание, через тотальный позор и мазохистское самоуничижение прийти к успокоению и заморозке своих комплексов. Первыми обидеть самих себя вместо или до того, как это сделают другие.

Эпиграфом к сборнику взяты слова некоего философа Алексея Лапшина о том, что «нужен прорыв, красивая цель, принципиально отличная от всего, что предлагает общество потребления», и что «те, кто сегодня найдут необходимые слова и своими поступками завоюют доверие, станут героями завтра». Не знаю, насколько персонажи рассказов «Мутант», «Обыкновенное предательство», «Из нас не вырастут цветы», «Секс, наркотики, рок-н-ролл» и т. п. с простейшими названиями-аттрактантами отвечают подобным заявкам.

Впрочем, посыл к героике в них есть – это бунтующее, протестное начало, проявляющееся в поношении общества, в мате, в снятии с себя всяких регламентов и сковывающих правил, пусть даже ценой собственного здоровья и жизни. Молодые люди поколения лимонки (здесь и лимонка-граната, и «Лимонка»-газета) не хотят и не могут следить за последовательностью мысли, они просто кричат о том, что вызывает у них эмоции: о тюремно-лагерной жизни («Крик монаха» Э. Сырникова), о переходе государственных границ («Блудень» Е. Боровской), о былой российской мощи («Красная кнопка» Д. Бахура), о нерусских приезжих («Превышение» Э. Сырникова), но большей частью о блудодействе и искусственном кайфе («Чума» А. Лысогор, «Ревность» А. Козловой, «Свидетель» М. Эйр, «Валерочка» И. Денежкиной, «Подарки от морозов» С. Соловея).

«Атмосфера» сборника нездорова, бойкое желание дать кому-то там наверху по морде оборачивается демонстрацией собственных болячек и астении. Однако нарастание драматического начала в «Поколении “Лимонки”» и молодой прозе вообще вряд ли является умышленным бойкотом жизни. Настоящая тенденция явно бессознательна, так же как случайны и противоречивы сюжеты и элементы образной системы. В этих рассказах, а скорее зарисовках, обрывках, недокриках, отсутствует целенаправленность, и даже сам их драматизм неподконтролен этим художникам (художникам – условно). Такая бессознательная трагичность описываемого – следствие переходных процессов социальной психологии, ломки менталитетов.

Обида на старших (Что за страну вы нам оставили?) снимает с молодых ответственность, позволяет уйти в блуд, но самое главное – рассказать, вернее, прокричать об испытанном. Через акт воплощения в слово блуд приобретает символическое значение, выворачивает уродливый мир розовой изнанкой наружу. Выходит, что счастливым себя чувствуешь лишь под действием свежепринятых наркотиков, только что закончившейся драки или свершившегося совокупления. «Я смотрел то на белеющую внизу круглую Ленкину задницу, то на висящую над нами полную белую луну, и огромное счастье распирало мне грудь». Без допинга жизнь для героев сборника неприемлема. «Ну почему все такие придурки, Господи, ненавижу!!!» – кричит Настик, героиня Nasty.

К слову, полноценных богоданных имен в сборнике почти не встречается. Они заменены уродливыми усечениями и кличками. Это касается и героев (Фей, Ляпа, Сюз, Сирота, Настик и проч.), и самих авторов (Диа Диникин, Dead Head, Майкл Эйр, Nasty и другие). Здесь не просто поиск более выразительного боевого прозвания. Это, с одной стороны, отказ от того, что получено от родителей, от системы вообще, стремление вылепить себя самим, без чьей-то указки, и, с другой стороны, – опять-таки самоуничижение, желание залезть в грязь на глазах у изумленного благонамеренного общества.

Клички – удел животных, преступников, юродивых либо детей – как еще недоличностей. Поэтому Елена Боровская называет себя Dead Head («Мертвая голова»), а Анастасия Лысогор – Nasty («Противная») намеренно, из какого-то комплекса противодействия (можно вспомнить обрившуюся наголо героиню фильма «Чучело»). В общем-то, персонажей и авторов сборника стоит смело отождествлять – не в деталях, но вообще, по психологии, пусть даже персонаж – лишь одна из масок пишущего. Образы авторов здесь выражены не «цементирующей силой», а биографичностью.

К каждому имени/кличке прикреплен ярлык с кратким перечнем подвигов и увлечений. В них читаем, что Nasty, к примеру, – философ подвалов и помоек, Dead Head – участница похода через территорию Белоруссии в Латвию для протеста против репрессий, направленных на советских ветеранов, что Сергей Соловей в 2001 году был арестован в Риге по статье «терроризм» за защиту прав тех же ветеранов и всего русского населения Латвии. Практически каждый занят общественной работой. «Про нашу удаль сложить бы песни, / Но никому мы не интересны. / Петлею душит / Нас воздух спертый, / Давай разрушим / Мир денег мертвый» – эпиграф к биографии Сергея Соловея.

В этих строчках, в особенности в словах «никому мы не интересны», – вся книжка в концентрированном виде. Собственная ненужность является лейтмотивом всего нынешнего времени, поэтому проблема «другого», «чужого» (собственная чужесть либо чужесть окружающих) встает в трудах и феноменологов, и экзистенциалистов, стародавних и современных. Молодые герои чужды обществу и взамен объявляют общество или отдельные его элементы чуждыми себе, что зачастую доходит до радикальных форм ксенофобии. Однако неприятие именно определенной этнической группы у молодых тоже не целенаправленно, а скорее случайно. Когда власти, родители и все общество на них ополчаются, молодые «герои», подсознательно мучась от своей инакости и внешне выпячивая ее, придумывая свою закрытую символику и трибуну (лимонка-граната и «Лимонка»-газета), в то же время рады найти еще более инаковые группы людей и, в свою очередь, ополчиться на них.