Дейв Эггерс - Голограмма для короля

Голову придавили сильнее. Русский, видимо, хотел, чтоб дошло. Ладно, пусть. Алан переживет. Он заставил себя отстраниться, оставить атакованное тело.

Его никогда не пыряли, не ранили, не протыкали, не ломали. Вправду ли шрамы — лучшее доказательство жизни? Если мы не выживали и оттого не уверены, что жили, можно ведь самим себя поранить? Может, это и есть ответ на вопрос о Руби?

— Вы еще с нами, Алан?

— Да, — ответил он в пол.

Голову придавило сильнее. Уже чересчур.

— Скажите этому, который меня держит, чтоб полегче? — попросил Алан.

И давление исчезло, а мужик удивленно вякнул. Как будто сам не понимал, что делает.

Какое облегчение.

Прошлые запуски задерживались. Люди съезжались со всего света, а запуск откладывали на дни, а то и недели. В тот раз Алан и Кит стояли на алюминиевых трибунах с тысячами других зрителей, следили за обратным отсчетом и ждали паузы. Ждали, что все отложится. Мы столько раз ошибались, мы не можем ошибиться снова, как будто говорил этот отсчет. Но он продолжался. Алан взял Кит за руку. Если случится, подумал он, я хороший отец. Если я покажу ей это — я что-то совершу.

Отсчет продолжался. Когда перевалил за 10, а потом 9, Алан уже знал, что все случится, но не мог поверить. Потом 1, потом 0. Потом космический корабль — далеко, за водой — беззвучно взмыл. Ни звука. Только желтый свет толкал его ввысь, и корабль уже был на полпути к облакам, когда раскололся воздух.

— Пап.

— Звуковой удар.

Когда корабль исчез за белым облачным пологом, Алан заплакал, а Кит улыбнулась, увидев, как он плачет, и потом он все вертел головой — искал Массимино, хотел подарить ему себя с потрохами. Я торговал велосипедами, сказал бы ему Алан. Я продавал капитализм коммунистам. Позвольте мне продать космический полет. Я помогу вам попасть на Марс. Дайте мне дело.

Но Массимино он не нашел. На парковке столпотворение, все такие счастливые, такие гордые, многие плакали, знали, что все закончилось, что шоссе забиты, теперь им целый день добираться в гостиницу.

— Алан?

Он попробовал выдавить «да», но вышел хрип.

— Мы вас зашиваем. Все прошло хорошо. Мы все вычистили.

Спустя час в той же палате, где раздевался, он вынимал свою одежду из полиэтиленового пакета. Когда завязывал шнурки, вошла д-р Хакем.

— Ну, оказалось посложнее, чем я думала. — Она села напротив на табурет. — Живучая штука. Вам полегче?

— В каком смысле?

— Теперь вы знаете, что это просто липома.

— Наверное. Вы уверены, что она не приклеилась к спинному мозгу, например?

— Уверена. Вообще нервов не коснулась.

Облегчение, затем растерянность. Если на хребте не было опухоли, если не опухоль последние годы тянула его в бездну, тогда что с ним такое?

— Вы как? Болит что-нибудь?

Немощь, головокружение, оторопь. Острая боль.

— Я хорошо, — сказал он. — А как вы?

Она рассмеялась.

— Нормально, — сказала она и встала.

Но Алан не хотел, чтоб она уходила. Важно, чтоб она побыла с ним еще.

— Другие врачи вас уважают.

— У нас хорошая команда. Ну, по большей части.

— У вас сейчас другие операции?

— Что?

— Сегодня. У вас еще такие же операции?..

— У вас много вопросов, Алан.

Ему нравилось, как она произносит его имя.

— Только пара консультаций, — сказала она. — Операций больше не будет.

Он поглядел на ее обкорнанные ногти.

— Тяжелая у вас работа? — нескладно спросил он.

Думал, она уйдет, прекратит пустую болтовню, но она смягчилась, снова села на табурет. Может, таковы обязательства врача перед пациентом, — может, она поняла, что это неизбежно.

— Ой, раньше было тяжело. На «скорой». Теперь только изредка.

— Когда?

На ее лице снова мимолетно нарисовался вопрос: «Мы что, все еще беседуем?»

— Когда? Ну, пожалуй, когда мне кажется, что я на пределе своих способностей.

— Но с липомой было не так.

Она улыбнулась:

— Совсем нет. Скорее трахеотомия. Трахеотомию не могу. В ординатуре один раз наделала ошибок. И вообще нервничаю. Когда совсем плохо, ухожу по спирали.

— По спирали.

— Знаете, спирали сомнений. Бывает с вами такое?

Далеко ли зайти? Он способен говорить сутками.

— Бывает, — сказал он, восторгаясь собственной сдержанностью.

— Вам, кстати, нужно что-нибудь? От боли?

— Нет, все нормально.

— Аспирин есть? Тайленол?

— Есть.

— Попейте, чтоб не опухало.

Она поднялась. Он соскочил с койки.

— Я вам так благодарен, — сказал он, протягивая руку.

Она ее пожала:

— Вот и на здоровье.

Он поглядел ей в глаза, подарил себе это мгновение. Нежные уголки глаз, морщинка, указующая вниз, говорящая, что д-р Хакем видела много страшного и готова увидеть еще многое.

— Я хотел сказать: мне кажется, вы очень сильная, — произнес он. — Я понимаю, что здесь, в Королевстве, вам нелегко делать то, что вы делаете.

Тело ее слегка расслабилось.

— Спасибо, Алан. Мне это очень важно.

— Так мы еще увидимся? — спросил он.

— Что?

— Послеоперационное наблюдение?

— А. Конечно, — сказала она. Словно отмахнулась от мысли совсем о другом. — Дней через десять можем глянуть. Как заживают швы, и вообще. Если до того вас что-нибудь обеспокоит, позвоните.

Она протянула ему визитку. На визитке ее рукой — номер телефона. Вышла из палаты на цыпочках, будто Алан спал и она боялась его разбудить.

Три дня после операции Алан просыпался в положенный час, завтракал, одевался, успевал на автобус и ехал на место с Брэдом, Кейли и Рейчел. Каждый день ждали с презентацией наготове; молодежь проводила время за ноутбуками, играла в карты или спала. Несколько раз звонил Юзеф. Он отсиживался в горах, придя к выводу, что его отсутствие в Джидде приносит плоды. Угрозы поступали реже. Алан советовал ему не высовываться, пока прихвостни мужа не решат, что он умер или уехал из страны. Ежедневно в пять Алан и молодежь загружались в автобус и возвращались в отель, где Алан ел и засыпал без мучений. Однако в эти дни случились и новые события.

Как-то раз, полдня проведя на берегу, Алан под вечер вернулся в шатер и увидел, что молодежь спит на длинном белом диване, однако в новой конфигурации. Брэд и Рейчел в одном углу — она свернулась на нем, точно сброшенное пальто. Кейли — головой на другом подлокотнике, ладони по-детски сложены под щекой, ногами переплелась с Брэдом. Алан не захотел думать, что тут произошло или могло произойти, и решил их не будить.

Как-то ночью, понимая, что идея дурная, но терять нечего, Алан написал электронное письмо д-ру Хакем — поблагодарил. И она ему ответила, хотя он считал, что такой поворот невозможен.

Дорогой Алан.

Я не меньше Вашего рада, что липома оказалась всего-навсего липомой. Я была уверена, но некоторые вопросы меня беспокоили. Раз Вы здоровы и неминуемая смерть отступила, я надеюсь как-нибудь повидаться с Вами в Джидде. Надеюсь, теперь, поскольку Вы не умираете от злокачественной опухоли, Ваша душа воспарит!

Ха ха.

Почти весь следующий день Алан торчал у моря и сочинял ответ — толковый, остроумный, чтоб подтолкнул ситуацию к развитию. Хотя это, полагал Алан, тоже невозможно.

Дорогая д-р Хакем,

Душа моя и в самом деле парит — быть может, слишком высоко? Немного кружится голова. Причина загадочна, но я чувствую странную новую шишку на спине. Я, конечно, не врач, но по ощущениям — резиновая перчатка. Вы у меня внутри ничего не забыли? Иногда разные люди оставляют всякие вещи — к примеру, перчатки — тем, кто им нравится, чтобы возвращение их владельцу дало повод увидеться снова.

Ваш

Очень смело, он это понимал, но, написав, сам, как ни странно, поверил, что она хочет вновь его увидеть, — и не ошибся.

Дорогой Алан,

Я и впрямь могла что-то забыть. Может, губку? Или полбутерброда? Я как раз ела бутерброд. Мы все перекусывали во время операции, так что я не уверена. Пожалуй, мне нужно снова на Вас глянуть. Может, не в больнице? Мы же не хотим пугать ваших страховщиков.

Письмо пришло ночью, когда не ходят письма профессионального свойства, и переписка длилась еще несколько часов, пока не назначили встречу. Алан понятия не имел, как это устроить в КСА, и планировать предоставил ей.

Заберу вас в среду, написала она. Приеду в полдень. Увидите внедорожник. Напишу ваши инициалы на карточке и выставлю на ветровом стекле.

Назавтра Алану не сиделось в шатре, а прогулок по пляжу не хватало. И он направился в город, миновал людей в комбинезонах, кивнул им, прикинувшись бригадиром. Часами бродил по пустым дорогам, и с каждой милей сил прибавлялось. Наконец вернулся, отыскал канал, по которому ходил на яхте. Побрел по берегу, потрясенный: как возможны здесь такая чистота, такой оттенок? В пыли, среди зданий, которым, быть может, не суждено родиться, под упорным натиском песка — безупречная полоса бирюзы, абсурдного, необязательного цвета. Люди не создавали этот цвет, но без них его бы здесь не было. Люди что-то построили, и потекла вода, и вот так ошеломительную красоту принесли туда, где ей не место.