Михаил Холмогоров - Второстепенная суть вещей

«Учет. Просим извинить за предоставленные Вам неудобства».

Изысканность формулировки меня умилила. Оказывается, сверхделикатность – это такая деликатность, которой тесны рамки правил словоупотребления.

Но мистика преследует московского зеваку, сносно владеющего родным языком. Мне как-то страшновато обедать в ресторане имени восточного деспота «Тамерлан». А может, открыть по соседству «Борджиа»? Чем не название для харчевни! Или «Анчар»? Как красиво! Господа новые русские, предлагаю широкий выбор названий для ваших кафе и ресторанов. Впрочем, они и без меня догадались. Идешь себе по улице Никольской (с особым удовольствием уточню: бывшей улице 25-го Октября) и что-то проголодался. Слава богу, нет теперь проблемы перекусить – гостеприимно распахнуты двери с простенькой вывеской:

ЕДА. Фирма КАРМА.

Короче, как Хлестаков у Гоголя: пойти прогуляться – не пройдет ли аппетит. Такая вывеска – чудодейственное средство против самого зверского голода. Правда, один ученый человек, филолог по образованию, объяснил мне, что «Карма» в столовой ведет свое происхождение от глагола «кормить» в своеобразном орфографическом варианте. Тогда – «Корм»? Но это даже для нового русского уха звучит как-то по-скотски, зато «Карма» – красиво. Дальше – больше. Поправить здоровье приглашает клиника «Кураре», а отдохнуть призывает под свои своды оздоровительный комплекс «Нокаут»; что ж, один удар – и отдыхаешь. Нет, лучше позвать друзей и по старинке отдохнуть (простите, оттянуться) дома. Нет ничего проще: берешь красивенький пластиковый пакет с фирменным знаком «Ренессанс русской упаковки» и идешь в ближайший бывший продуктовый, ныне супермаркет. Если несуеверен, конечно. Ведь не каждый решится покупать выпивку и закуску в ООО «Тризна». Отрадно, конечно, что нам возвращают исконно русские слова, прямо-таки впихивают их в быт. Спасибо загадочным людям из ЗАО «Сфинкс» с улицы Инициативной подмосковных Люберец. Изготовленная ими туалетная бумага носит гордое имя «Лепота». А как вам понравится Агентство недвижимости «Карфаген»?

Нет, и в раскованном от тяжелых штампов и формулировок языке сон разума и грамотности порождает чудовищ! Только своих.

Я далека от брюзжания, что де Москва для коренных жителей стала чужим городом и принадлежит теперь новым русским даже не в первом поколении, а, как точно определил Денис Драгунский, в первом полугодии. Если они считают себя москвичами, то, по аналогии с известным отвратительным эвфемизмом, я, вероятно, москвоязычная. Мне невыносимо тяжелы издевательства любых режимов над языком. Особенно забавно смотреть, как карикатурно выворачиваются старые понятия. Хотите устроиться на работу в солидное учреждение под звучным названием «Арьергард» (а какие-нибудь смежники у них, вероятно, фирма «Регресс»)?

Весело жить москвоязычному зеваке. Но почему-то порой я физически чувствую, как шагренево сжимается моя родная, анатомическая, кожа.

Ну неужели вы никогда ничего не коллекционировали? Не собирали в детстве марки или спичечные этикетки? Монеты? Тоже нет? Камушки на морском пляже? Разноцветные стеклышки с соседней стройки, где вознамерились украсить фасад будущего Дома пионеров мозаикой, изображающей горниста и девочку «под салютом всех вождей»? Нет? Мне вас жаль! Прижизненные издания мало кому известного поэта серебряного века? Увы! Что же, тогда вам придется поверить мне на слово.

Конечно, мне далеко до тех, кто по-настоящему одержим этой страстью. Но и мне знакома мгновенная дрожь узнавания, когда видишь вдали контуры того, что так долго искал. Еще и разглядеть толком нельзя, но какой-то толчок внутри, учащенное биение пульса – оно! Правда, маленький червячок грыз меня всегда: хоть мое собирательство и было абсолютно бескорыстным, смущала родственность собственных ощущений с признаниями Скупого рыцаря:

В годы ранней юности, когда пришло это увлечение, как, наверное, многих, меня манил к себе высокий штиль, изящный слог, изысканность древних языков. Так вот: nihil habeo, nihil timeo – ничего не имею – ничего не боюсь! Представьте себе, что коллекция исчезла! Потерялась! Пропала! Мне понадобилось несколько лет, чтобы примириться с этим и перестать вздрагивать, когда в глубине какого-нибудь ящика стола, сотни раз за эти годы перерытого вдоль и поперек, начинал мерещиться серый блокнотик в картонной обложке с силуэтом памятника Юрию Долгорукому. Под защитой его простертой длани красовалась надпись на благородной латыни AD VERBUM. Да, это составляло предмет моей дополнительной гордости: в коллекции не было ничего выдуманного. Только увиденные вечерами на полутемных улицах наших городов убогие попытки догнать и перегнать Бродвей – вывески магазинов и редкие тогда рекламы-призывы хранить деньги в сберегательной кассе или летать самолетами Аэрофлота.

Быть может, коммунизм так и не настал вовсе не из-за слабости советской власти, а из-за неспособности выполнить вторую часть известного лозунга – «плюс электрификация» так и не удалась. А потому и часть букв в вывесках всегда зияла чернотой. Вот такие странные слова, светящиеся в застойной ночи, я и заносила трепетно в заветный блокнотик. Позже я добавила к ним народное творчество – то, что получалось, если стереть или замазать часть букв в объявлениях, хотя рукотворные надписи, честно говоря, всегда любила и ценила меньше.

То, что произошло после пропажи коллекции, представляет чисто медицинский интерес. Дело в том, что я с удовольствием делилась своими находками со всеми и, естественно, помнила большинство наизусть, как помнила и адреса, и обстоятельства появления того или иного экспоната. Когда блокнотик исчез, я забыла почти все – наверное, от горя. Я поклялась никогда больше в такое рабство не попадать. Но механизм был уже заведен, привычка снимать шелуху со слов осталась навсегда.

Конечно же, я никогда не была одинока в своем пристрастии. Прекрасно помню еще во времена моей юности модные игры в слова, где были свои признанные виртуозы и чемпионы. Практически забытая теперь, напрочь вытесненная компьютерными забавами игра в «балду», когда, казалось бы, вот, поражение противника неизбежно, сейчас он подставит ту, последнюю, единственно возможную букву «ф» перед тщательно подстроенным тобой «ламинго» – и ты победил! Но вдруг – что это? На бумаге появляется «ламингол»! Тебя обвели вокруг пальца! Но что теоретически можно возразить против слова «фламинголов»? Если в зоопарке есть клетка с этими величавыми птицами отряда голенастых, значит, их кто-то ловит…

А вспомните собрания былых лет: профсоюзные, открытые партийные… Какой простор для любителей составлять короткие слова из длинных. Знаете, сколько слов выходит, к примеру, из той самой пресловутой «электрификации»? Даже если, как профессионалы этого дела, не принимать в расчет слова меньше чем из четырех или, по договоренности, из пяти букв?

Да, самодеятельная часть моей коллекции почему-то была не так дорога мне, хотя и там были скромные шедевры неизвестных мастеров. Больше других я почему-то любила надпись на стекле над сиденьем в метро – мЕСТа для пассажиров с детьми И ИНВАЛИДОВ.

Верная давней клятве, я не стала коллекционировать плакаты, листовки и лозунги митингов эпохи перестройки. Решила я проигнорировать и многочисленные опечатки и всяческие курьезы, которые в избытке подкидывала мне год за годом моя редакторская практика. Потому что одно дело – игры любителей, так сказать, хобби, культурный досуг… У людей же, сделавших публичные выступления или писание своей профессией, особая планида.

Один говорит, как по пословице, «слово слову костыль подает», зато другой, если не вслушиваться, а главное, не вдумываться – красиво, образно, эмоционально. Как гаркнет: «Но рано трубить в литавры!», так и не сразу услышишь вместо звучного зова трубы раскатистое эхо барабанной дроби.

Мы играем словами… Но видим ли мы, как слова играют нами? Что помню я из пропавшего блокнотика?

Помню, как в поздних летних сумерках, в моих любимых московских переулках, на углу Богословского и Козихинского в зыбком воздухе, отдающем накопленный камнями домов дневной жар, светилась загадочная надпись «ПЕРЕпЛЕТНЫЕ РАБОТЫ». И призрак близкой осени и журавлиного клина соткался прямо из неподвижной духоты. А потирающий руки и хитро ухмыляющийся мужичонка в невесть почему тесноватом пиджачке и с невзрачной потертой кошелкой возник передо мной, когда из окна троллейбуса, едущего весенним вечером по Ленинскому проспекту, я увидела зелененькую надпись «СБЕРЕГАТЕЛЬная кАСса». И, уж, конечно, никогда не забыть мне жемчужину моей коллекции. Поздний зимний вечер. Снежинки кружились в хороводе под редкими фонарями на Трубной площади. А буквы, горящие над крышей дома, где магазин «Кулинария», зловеще, как-то по-булгаковски, обещали оБЕДЫ НА ДОМ.