Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 22. Прогулки по опушке

В соседях у нас постоянно два лебедя. Они совершенно не боязливы, и все же это не парковые птицы. В старице они гнездятся. На каждом озере — двое. Свою территорию в периоды гнездования и выхаживания птенцов лебеди решительно защищают — одному излишне любознательному рыбаку лебедь ударом крыла переломит тут руку. Известны случаи, когда таким же образом птицы убивали лисицу, покусившуюся на гнездо.

Сейчас белые птицы неагрессивны. Подросшие птенцы при опасности забиваются в крепки, а парочка взрослых птиц скользит по глади воды спокойно. Подплываешь совсем уж близко — с шумом (хлопанье крыльев и удары лапами по воде) перелетают на соседнее озеро.

Лагерь наш расположен на поляне между кустов, в стороне от воды. В палатках ночевать душно. Спим почти голыми под звездами на спальных мешках. Одолевают комарики, но что поделаешь, кое-как спасаемся мазью. Наше появление тут обнаружила белка, по-хозяйски перешерстившая походный наш скарб. А в сумерках регулярно появляется ежик. И шуршит, шуршит в сухих травах, чего-то ищет.

На вечерние посиделки к костру приходит сторож расположенного рядом лесного питомника. Сторожит он трубы, по которым на посадки из старицы должна подаваться вода. Вода не подается, поскольку у лесхоза нет для мотора даже пяти килограммов солярки, но сторожить трубы надо, они алюминиевые, и чуть проглядел — уворуют.

Добродушного стража мы поначалу приняли за глубокого старика — ходит босым, не имеет ни единого зуба. Но оказалось, гость наш еще хоть куда и слывет в недальнем селе Казановой.

Похмыкивая, без видимой похвальбы рассказывает он о своих похожденьях, вызывая то хохот, то восхищенье. «А вот был еще случай…».

Под сельский Декамерон и шуршанье ежика мы засыпаем. Жара невыносимая — 41! Эти песчаные места — самые жаркие на Дону. Горячий ветер из калмыцких степей испепеляющ. Тряпками висят листья на тыквах в селе. В каждом доме во сбереженье прохлады закрыты ставни. Сосновый лесок источает запах огнеопасного скипидара. Сушь такая, что прямо от спички в костре начинает гореть сук вяза толщиной в руку. В селе Гороховка, сообщают, сгорели семь домов. На пасеке мрут пчелы. Видел улья, где под каждым летком — горка зноем убитых тружениц. В селах спешно, «чтобы не испеклась», роют картошку, «мелкую, хоть ружье заряжай».

Все живое тянется к воде. Наш Казанова, ездивший в дальний угол старицы за сеном, встретил трех кабанов: «Видят меня, а из воды не выходят». Лошадь, жеребенок и сам мосластый, сгорбленный прелюбодей после дороги немедля полезли купаться. Мы купаемся весь день. Обсох — и опять в воду. Вода в заводях горячая, надо заплывать на середину старицы.

В лагере — нашествие ос. Интересуются арбузом, сгущенкой и рыбой. На уху и «жарёху», как говорит Казанова, рыбы хватает. Но не за тем ехали. Клев в целом ничтожный. Даже солнцелюбивая красноперка, живущая у самой поверхности в лопухах, куда-то девалась. Отводим душу разговорами о рыбалке. Охотней всего сейчас Мастера вспоминают зимние ловли.

Записываю рассказ о том, как один из страдальцев жары вез из Монголии огромного замороженного тайменя и как в другом месте для ухи на бригаду люден пилили двуручной пилой «бревно» замороженной нельмы.

Белые звезды старицы.

День на воде

Мне легче других. Плотва не ловится — ну и бог с ней. Из Петропавловки приехал друг, тоже фотограф, и мы собрались обследовать старицу. Лодку дал Казанова, и мы в два весла отправились по старице, куда глаза глядят.

Хороший был день. Белые облака стадами паслись в воде. Летали стрекозы, кружил над старицей коршун, то и дело путь наш, как пули из автомата, с брызгами пересекали выводки лысух.

Очарование старице придавали кувшинки и белые лилии. Их было много. Нагнувшись, в белом, изумительно красивом цветке мы обнаруживали пчел. На суше нектар цветов выпит был солнцем, и пчелы летали к воде.

У двух водяных цветов, желтого и снежно-белого, удивительные свойства. Кувшинка на ночь погружается в воду, а лилия сжимает розетку лепестков и становится на воде незаметной. Это мы наблюдали и раньше, но вот неожиданность: небо вдруг резко нахмурилось, чуть потемнело, и в десять — пятнадцать минут цветки вдруг сжались, перестали белеть на воде.

Каков механизм этой метаморфозы — изменение атмосферы или же освещенности заставляет цветок сжиматься?

В одном месте мы услышали характерное «щурканье» резвых птиц. Они роем кружились близ старого дуба. Это были красивые долгоносые щурки, не любимые пасечниками. Но знаем: близко пасеки нет. Возможно, дикие пчелы? Пролезли по топкой крепи прибрежья к одиноко стоявшему дубу и увидели в нем дупло. Пчелы из него летали на лилии за нектаром, а щурки подстерегали их на пролете.

Всюду по старице — сухие деревья. Это жертвы вездесущей грибковой «голландской болезни», губящей только вязы. На одном дереве скрытно, до последней секунды сидел орлан-белохвост. Мы поравнялись с деревом, когда он, тяжко махая широченными крыльями и показав белый хвост, полетел над водой. Редкая птица.

Орланов на старице пара. Тридцать километров укутанной в прибрежную зелень воды им довольно для жизни — ловят уток, подбирают околевшую рыбу.

А коршунов можно назвать тут падальщиками. Их много. День-деньской летают над старицей — не сверкнет ли снулая рыба или еще что съедобное, не брезгуют съестным мусором у кострищ. Не гнушается эта птица отнять еду у других. Первоклассный рыболов скопа, встретив на пути к гнезду коршуна, предпочитает бросить рыбу и поймать новую, лишь бы от грабителя отвязаться. Скопы на старице, кажется, нет, но коршун находит кого обидеть. Повсюду на листьях в кувшинках сидят еще плохо летающие птенцы крачек. Родители носят им маленьких рыбок. В одном месте видели: мать отдала молодой крачке щуренка величиной с палец, и та сразу засеменила по листьям кувшинок и скрылась. В другой раз такой же момент вместе с нами высмотрел коршун и с ловкостью акробата нырнул к воде. Мамаша-крачка немедленно бросила рыбку, боясь, что добычей охотника станет птенец.

— А что филины? — спросил я приятеля.

Этой весной тут, у Дона, мы с Александром снимали на меловой круче гнездо самой крупной нашей совы. И были озадачены. Саша видел до этого трех птенцов. Во время же съемки их оказалось два — старший и младший. Куда делся средний — было загадкой. Теперь Саша рассказывает, что средний птенец через неделю снова в гнезде появился. Где был? Саша обшарил дно расщелины у обрыва и нашел следы столовой — перья птиц, хвост водяной полевки и обрывок заячьего уха. Родители кормили тут отпрыска. Каким образом птенец перекочевал снова в гнездо по крутому обрыву? Скорее всего, в лапах у взрослой птицы.

Дощатник наш создан для тихой воды. Нос у него тупой, как корма, но лодка движется сносно, и мы не заметили, как отмахали веслами километров пять и уперлись в перемычку к новому озеру. Тут мы поняли: дальше и нельзя было бы плыть — жажда! Мы как-то не подумали, что она может мучить и на воде — напиться из старицы было рискованно. Решили выйти на берег и, обжигая о песок ноги, стали топтаться возле дороги по пойме, ожидая машину.

Слава богу, она вовремя появилась. Мы утолили жажду и получили в подарок еще бутылку воды.

В разговоре выяснилось: в машине едут такие же рыболовы, как мы. Жара и бесклевье вынудили уехать. Как и везде, зашел разговор об электрических удочках, распространившихся, как эпидемия, и убивающих все живое. «Тут одних казаки приструнили…» — сказал угощавший водою парень. А Саша в лодке уже рассказал, что и тут, на старице, начали появляться эти ловцы, увозя по мешку рыбы. Казаки станицы Казанской предупредили: «Мужики, мы этого не потерпим…» Однако «электрики» явились вновь. Расправа была простой: когда, дождавшись ночи, пришлые принялись на одном из озер за обычное дело, казаки их машину облили бензином и подожгли. «С тех пор не ездят». Это случай, когда терпение у люден, что называется, лопнуло. Закон наказанья за омертвление вод не работает, и люди начинают действовать по неписаному закону. Кто их осудит?

Калитвянская яма

Между тем в лагерь прибыл гонец: «Гороховский лесничий на Калитвянской яме вынул сома под сто килограммов». Мастера нашей компании подобных сомов видали, но, проиграв Дону и его старице почти что вчистую, увидели шанс отыграться сомами. И немедленно лагерь наш стал на колеса.

До села Гороховки на Дону было километров сорок, и к вечеру мы были уже в доме лесничего Николая Алексеевича Багринцева.

Об этом человеке, лучшем сомятнике на Дону, в прошлом году мы писали. Но тогда сомик попался некрупный, примерно на пуд. На этот раз большого сома Николай Алексеевич поймал там же, на яме, возле парома. В войну тут была переправа. Несколько танков с нее упало. И, возможно, помимо большой глубины ямы, сомы любят ее за железо на дне, оно для них что-то вроде коряг.