Паскаль Киньяр - Записки на табличках Апронении Авиции

В 408 году Никомах Флавиан вторично становится префектом Вечного города. Весной Лампадий добивается, наконец, решения сената не отдавать Алариху четыре тысячи либр золота, обещанного тому Стилихоном. В начале зимы, 15 ноября 408 года, вышел категорический эдикт Гонория, гласивший, что всякая статуя, являющаяся предметом нехристианского культа, должна быть сброшена с пьедестала, надписи на ней сбиты и алтари разрушены; при виде молота кузнеца, занесенного над священными изваяниями, римские язычники наконец осознали, что их боги окончательно покинули мир, который доселе надежно защищали. Переход в христианскую веру среди римской знати принял массовый характер. В 408 году Апронения Авиция оказалась свидетельницей того, как внучка Мелании Старшей — Мелания Младшая, давно примкнувшая к христианской партии, — покинула Рим в сопровождении своего мужа Пиниана, матери, ученого-экзегета Руфина и посвященных девственниц, выбранных ею среди рабынь. Мелания укрылась в своем огромном роскошном имении близ Мессины, на сицилийском побережье; Руфин занимался там переводами из Оригена[46] в окружении мраморных статуй, в тисовых и буксовых аллеях садов или за оградой маленькой финиковой рощи.

Волузиан, дядя Мелании Младшей и Пиниана, остался в Риме; он хранил верность традиционной религии и, сблизившись с кружком П. Савфея Минора, принимал участие в собраниях, проходивших на Целиевом холме. Он отправлял своей племяннице ядовитые, во многих отношениях интереснейшие письма, затем, подобно ребенку, внезапно охваченному миссионерской страстью просветительства, засыпал своими посланиями всю империю. С тех пор как восторжествовало христианство, писал он, жизнь стала куда менее веселой; города, дороги, храмы, театры, термы запущены в небрежении и постепенно разваливаются. До того как власть захватили христиане, и книги писались лучше, и жизнь протекала дольше и счастливее, и цены были ниже, и женщины красивее, лучезарнее и желаннее, и жилища просторнее и роскошнее, и радость заразительнее, и свет ярче, и звуки чище; запах мужских и женских чресел был куда пикантнее и острее, даже сардины и жареные сосиски и те имели другой вкус. Со времени же появления Гонориева эдикта Рим лишился своих богов, его осадили и разорили готы, вино обратилось в кровь, хлеб в пламя и пепел, песни и пантомимы заглушены воплями пытаемых; искусство погибло, остались одни руины. Пока древние римляне чтили своих древних богов, Рим был в зените славы и владел целой империей. А бог христиан, видать, не очень-то и бог, иначе, почему он не защищает своих ревнителей? Неужто во всем Риме не набралось пятидесяти праведников?[47] Вот Рим и погиб. Покровительство мучеников всюду, куда ни глянь, гроша ломаного не стоит. Тело христианина Петра Рим не спасло. Тело христианина Павла Рим не спасло. И тело христианина Лаврентия тоже Рим не спасло. Волузиан неустанно множил и множил свои аргументы. А Марцеллин, излагая их в сокращенном виде, отсылал в Гиппон, Августину и Пиниану, чтобы довести до их сведения и побудить к контрдоводам. Три первых тома «De Civitate Dei»[48] посвящены исключительно ответам на филиппики Волузиана и языческой партии: Аларих пощадил базилики[49]; в Риме куда меньше праведников, нежели в Содоме; конец Рима — пустяк в сравнении с геенной огненной или несчастиями Иова; изнасилованные девственницы достойны зависти, ибо тем самым судьба научила их смирению и тому, что непорочность есть состояние души, а не плоти; наконец, Бог был совершенно прав, обрушив Свой гнев на театры.

В 409 году Аларих провозгласил императором Приска Аттала, до того управлявшего Римом в качестве легата Курии. Языческая партия таяла и дряхлела на глазах. Приск Аттал все же назначил Лампадия префектом претория[50]. Амвросий Аврелий Феодор Макробий стал проконсулом Карфагена. Апронения Авиция питала к группе единомышленников П. Савфея Минора гораздо меньшую симпатию, нежели к самому их предводителю, человеку сложному, весьма сентиментальному, склонному к парадоксам и нигилизму, одинокому. С течением времени влияние этого старого патриция-скептика на сенат, похоже, сильно упало. Аттал был смещен. Аврелий Пруденций Клеменс умер в тот миг, как писал слово «dolorosus»[51]. В ночь на 24 августа 410 года бывшая подруга Апронении Авиции, Аниция Проба, много лет назад перешедшая в христианство, тайком впустила в Рим через Соляные ворота Алариха и его готов. Аниция Проба (Прокоп. «Война с вандалами» (Bell. Vand.), 1, 2) объявила, что действовала из «христианского милосердия к страданиям умирающих от голода римлян». Сторонники Приска Аттала утверждали, будто Аларих любил Пробу, а она отвечала ему взаимностью. Языческая партия распространила эпиграмму, весьма дерзкую и, в общем, сомнительного вкуса, в которой описывалось, как под распятием рабского бога, некогда замученного погаными язычниками, свились в экстазе и стонут от наслаждения готский плащ из звериной шкуры и патрицианская тога. Предположения эти являются клеветою по крайней мере отчасти: в письме Иеронима («Epist. Ad Demetriadem», СХХХ, 5)[52] говорится, что той же ночью, когда Алариха впустили в Рим по приказу Аниции Пробы, ее собственный дворец был захвачен готскими воинами, а Деметрия, внучка Аниции, спаслась от насилия только благодаря ножу своего раба-батава.

Эти описания грабежей, пожаров и резни в городе весьма знаменательны. В них ни словом не упоминаются виллы и дворцы Апронении Авиции, Лампадия, Фабия Симмаха Никомаха Флавиана, Публия Савфея. В своем «Civitate Dei» (I, 1) Августин не замедлил высмеять всех этих заплесневелых язычников — граждан Рима, которые, испугавшись резни, побежали искать убежища в церквах. Можно представить себе Пробу, отворяющую Соляные ворота Алариху, и одновременно Апронению и Савфея, преклонивших колени в христианской базилике, судорожно сжимающих руки, бледных от ужаса. Но еще легче вообразить (в течение трех дней, пока готы бесчинствовали в Риме) Апронению Авицию и ее окружение, родных, друзей, клиентов и рабов, забившимися в дальний угол дворца, в какой-нибудь древний потайной подвал времен Августа или Тиберия; вот они сидят тесной кучкой на полу, при тусклом огоньке масляного светильника, еле слышно перешептываясь между собой.

Аниция Проба, юная Деметрия и ее мать почти тотчас же покинули Рим и, сев на галеру, отправились к Иерониму. Этот последний запретил Деметрии выходить замуж за одного из беженцев, в которого та влюбилась во время морского перехода по пути в Палестину; вместо того он убедил ее посвятить насилие, коего она избегла, Богу, оказавшему ей помощь и защиту, дав обет вечной девственности. Теперь, когда она столь счастливо спасла свою непорочность от «готского нетерпения», ей должно спасти свой слух от «непристойных песнопений» (Иероним. «Epist. Ad Demetriadem», СХХХ, 7). Но зато Иероним ни единым словом не описал прием, оказанный христианскими общинами Северной Африки женщинам, бежавшим из пылающего города, чьи ворота они своими руками отворили поджигателю по чисто религиозным мотивам.

Аниции Пробе удалось собрать вокруг себя остатки прежнего своего кружка. Она громко возмущалась тем, что африканский наместник Гераклиан держал беженцев взаперти, обирал и всячески оскорблял их. Она объявила, что зять Гераклиана, Сабин, продавал торговцам живым товаром, понаехавшим из Сирии, молодых римских гражданок, в том числе даже помолвленных невест. Аниция Проба повелела возвести виллу в тех местах, которые назвала «святыми» (а именно в Иудее, в Иерусалиме), то есть «в настоящем Риме, а не в том обуянном гордыней Вавилоне, чьи развалины еще дымятся на италийской земле». Мелания Младшая и Пиниан проводили в последний путь Тиранния Руфина в парке Мессины. Затем они посетили монастырь в Фагасте и дом Августина в Гиппоне. Пиниан принял решение стать священником в Гиппоне и начал, вместе с Меланией, искать способ превратить в деньги все их итальянские и сицилийские владения. Отрывок из письма LXI Апронении Авиции — единственный рассказ о потоке беженцев, заполонивших африканское побережье, и основании многочисленных римских колоний в Палестине, особенно после вторжения 410 года, когда из Рима спасались бегством тысячи людей.

В 411 году Апронения присутствовала при продаже внучкой своей бывшей подруге, Мелании Старшей, дворца Валериев, полуразрушенного и разграбленного готами во время прошлогоднего, августовского вторжения. Весь жилой квартал на Авентинском холме сгорел и обратился в руины. Внешние стены терм Деция грозили вот-вот рухнуть. Было решено не восстанавливать поверженный храм Юноны-Владычицы, и христиане среди бела дня разворовывали его мраморные плиты, чтобы сложить из них церковь Святой Сабины. Окружение Апронении мало-помалу тает. Дряхлая, скрюченная ревматизмом старуха с гноящимися глазами одиноко ютится в своих дворцах, вернее, в том, что от них осталось, похожая на черно-пеструю сову, забившуюся в дупло гигантского сухого дерева, где только и есть пищи что мшистая, трухлявая кора.