Мюриэл Спарк - Пособники и подстрекатели

Ее приятель, исповедовавший протестантство, изучал теологию, он отлично знал английский и заставлял ее говорить с ним только на этом языке, чтобы ей легче было читать английские учебники по психологии. Ему очень хотелось перейти в католичество – католические храмы были гораздо радостнее, чем все остальные, полны красок и блеска, благовоний и прекрасных изображений святых.

Однажды в субботу, когда Беата не поехала на ферму, приятель Генрих зашел ее навестить. Было три часа дня. Открыв своим ключом дверь, он увидел ее в постели, залитой кровью. Это было менструальное кровотечение. Кровь была повсюду: на простынях, на полу, на ее руках. Генрих побежал за хозяйкой, сдававшей ей комнату. Увидев окровавленную Беату, хозяйка начала пронзительно кричать. Тем временем молодой человек привел врача, который сделал Беате укол, а хозяйке приказал привести все в порядок. Генрих взял эту работу на себя, поскольку дрожавшую от испуга женщину также немало беспокоило и состояние ее простыней и занавесок. Каким-то образом кровь оказалась даже на окнах.

Прошло довольно много времени, когда Беата смогла сесть на кровати. К ее удивлению, хозяйка теперь была само сочувствие и даже принесла суп, который Генрих разогрел на стоявшей в углу комнаты спиртовке.

– Вы напоминаете мне, – сказала хозяйка, которая была католичкой, – изображение сестры Анастасии пяти ран Христовых, которое я видела в детстве. Она была стигматиком. Говорили, она творит чудеса. Но церковь так и не признала ее святой. Когда в епархию на осмотр храмов приезжал епископ, нам пришлось быстренько спрятать ее изображение. Но мы часто собирали пожертвования для сестры Анастасии. Она хорошо относилась к бедным.

Так у Беаты родилась идея стать святым стигматиком. Она сменила адрес. Во время каждого менструального цикла покрывала кровью руки и бинтовала ладони таким образом, чтобы казалось, будто кровь просачивается сквозь бинты. Она проделывала это каждый месяц, точно следуя традиционному описанию этого явления, и демонстрировала посторонним по крайней мере одну из пяти ран Христа (раны на каждой ладони и стопе, и рана в боку, нанесенная копьем). Между циклами она сочиняла письма с клятвенными признаниями исцеленных ею людей, благословлявших ее талант помогать страждущим. Все это происходило при пособничестве Генриха, который, казалось, настолько поверил утверждениям Беаты, что при допросе могло показаться, будто он совершенно искренен. Природа верований – очень странная штука.

Затем она занялась выпуском тысяч обращений.

Повторяйте эту молитву каждое утро все семь дней недели в течение семи недель. Беата Паппенхейм молится и страдает за вас.

О Господи, благослови нас за благое служение сестры нашей Беаты Паппенхейм. Мы просим Тебя выслушать ее молитву ради нашего болящего (ей), страждущего (ей) брата (сестры) (вычеркнуть ненужное), имя которого (ой)… Во имя пяти ран Господа нашего Иисуса Христа.

Ниже находилась фотография Беаты с поднятыми вверх ладонями, из которых сочилась кровь.

Далее следовала ее краткая биография, где подчеркивалось, что она с самого детства и по сей день очень религиозна, набожна и постоянно посещает церковь.

Заканчивалось обращение следующими словами:

Я прилагаю сумму в… для помощи бедным, за которых молится Беата Паппенхейм.

Пришлите, сколько можете. Ни один ваш дар не окажется слишком мал.

В теологическом колледже у Генриха были друзья, на которых он проверил действие этого листка.

– Она действительно творит чудеса, – убежденно говорил он.

Почти все отделались шутками. Но не все. Через какое-то время весть о способности Беаты творить чудеса достигла персонала частных больниц и домов престарелых, а затем донеслась и до берегов Ирландии, этой великой страны верующих. Там почитание Беаты превратилось в настоящий культ, так что когда в конце концов (на это потребовалось восемь лет) ее разоблачили как мошенницу, сделав анализ крови, то оказалось, что самое большое число денежных переводов на ее счет поступило как раз из Ирландии. Но к тому времени она уже исчезла.

Все это время Беата жила в свое удовольствие. Раз в месяц она укладывалась в постель и, перепачкав себя кровью, принимала паломников. Чудеса действительно происходили, как это в жизни иногда случается. Когда же ее разоблачили, огромное число приверженцев, главным образом бедняков, отказывались верить тому, что писали газеты.

Сама Беата бежала за границу. Она взяла другие имя и фамилию и стала Хильдегард Вольф. Позднее она перебралась в Париж и обосновалась там, начав практику психотерапевта. С изменением фамилии в ее личности открылись новые стороны, она стала как бы иным человеком. Теперь она была готова поклясться, что Беата Паппенхейм из прошлого была совершенно «другим лицом», не имевшим с ней ничего общего. Правда, за последние двенадцать лет ей никогда и не приходилось возвращаться к этому вопросу. Уничтожив свое свидетельство о рождении и получив от одного из юрисконсультов в Марселе новое, Хильдегард просто вычеркнула из памяти мысль о Беате.

Однако ее вовсе не забыли знакомые, друзья, враги и приспешники – те, кто поживился за счет культа Благословенной Беаты Паппенхейм. Помнили ее и многочисленные бедные и состарившиеся приверженцы католичества во Франции и на Британских островах, они помнили, как делали в юности пожертвования, – в сущности, небольшие, но для них огромные. Деньги посылали каждый месяц в Германию почтовым переводом или просто вкладывали в конверт вместе с молитвой купюры по десять шиллингов. Поскольку люди посылали деньги, они, в своем большинстве, продолжали верить в нее еще долго после того, как, например, «Католик геральд» и «Таблет» опубликовали сообщения о мошенничестве Беаты, подтвержденные научными данными.

«Беата, на твоей стороне правда. Я верю в тебя и поэтому посылаю тебе все свои сбережения. Я по-прежнему произношу твою новену[1]» – таковы были строки одного из множества почти одинаковых писем, которые отсылались обратно со штемпелем «Адрес неизвестен. Возвращено отправителю».

Генрих вернулся в свой теологический колледж и сидел тихо.

Уокер, первый так называемый Лукан, пришел на прием в точно назначенное время и был приглашен в кабинет. Он сел в кресло и, не спросив разрешения, закурил.

– Погасите сигарету, – попросила доктор.

– После ленча я люблю покурить.

– У меня еще не было ленча, – твердо сказала Хильдегард. – Я только что собиралась послать в кафе за сандвичами. – Она вызвала секретаршу. – Пусть пришлют мне сандвичи с ветчиной и сыром и бутылочку красного вина.

– Возвращаясь к вопросу о вашей настоящей фамилии… – начал Уокер.

Во взгляде Хильдегард ясно читался вызов.

– Если вы явились сюда на консультацию, то вы ее получите. Что касается сандвичей, мы все рано или поздно делаем перерыв, чтобы съесть сандвич и подкрепиться. Я всегда посылаю за сандвичами в такие дни, как сегодня, когда ожидается скучный и очень надоедливый пациент. Ни до, ни после него желудок не справится с полным обедом. Лучше всего заказать какой-нибудь сандвич. Сколько вам лет?

– В декабре исполнится шестьдесят пять.

– Вы выглядите старше.

– Я многое пережил – постоянно в бегах. Разрешите мне объяснить…

– Только когда я съем свои сандвичи.

Хильдегард молчала, пока в кабинет не вошла секретарша с подносом. Она приступила к еде. Прожевав очередной кусочек, она продолжала говорить, но каждый раз, когда она откусывала новый, пациент пытался ее перебить. Это было настоящее сражение, и Хильдегард его выиграла.

– Сандвичи, – сказала она, – как бриллианты. Они вечны. Их любят дети. Они очень полезны, тем не менее часто считаются самой презренной едой… – Она дала волю фантазии. – Мои самые дорогие воспоминания детства связаны с сандвичами. На детских праздниках…

– Самый надежный способ сохранить мою тайну – не открывать ее. Но если мне придется открыть, что я Лукан, например, придя на консультацию к психотерапевту, что, как вы видите, я решил сделать, – прервал ее он, – то единственный надежный способ скрыть это – узнать о психотерапевте кое-что, равное преступлению, в котором меня обвиняют.

– Убийство вряд ли можно к чему-либо приравнять, – ответила она. – Сандвич был изобретен в восемнадцатом столетии четвертым графом Сандвичем, который так же, как и вы, был игрок, если вы, конечно, на самом деле лорд Лукан. Он придумал его, чтобы иметь возможность перекусить, не покидая карточный стол и не теряя времени на обед или ужин.

– Но вас все еще разыскивают за мошенничество, – гнул свое Уокер, – мошенничество самого постыдного свойства. У скольких несчастных горничных вы отняли сбережения, когда были Беатой Паппенхейм?