Виктор Левашов - Сочинить детективчик

— Валерий Николаевич, не мотайте мне нервы на кулак! — взмолился Акимов. — Что я мог сказать? У меня за два месяца за квартиру не плачено. И вы не красной икрой завтракаете. Что-то не заметил я в вашем холодильнике красной икры. Баклажанную заметил, а красную почему-то нет. Четыре штуки — не баран накашлял. Мы можем залудить что-нибудь без аванса. Теперь уж точно для себя. Как я мог сказать «нет»?

Он вытащил из кармана шортов длинный узкий конверт:

— Вот. Все четыре. Заплатил сразу. Так что теперь? Я могу, конечно, завтра вернуть бабки и сказать, что вы не согласны…

Леонтьев молча отсчитал двадцать стодолларовых купюр, бросил их в ящик письменного стола, а конверт с оставшимися двумя тысячами вернул Паше.

— Ладно. Проехали. Что сделано, то сделано.

Принес из кухни бутылку «Смирновской», набуровил в стакан и выпил крупными глотками.

— Шести еще, между прочим, нет, — осуждающе напомнил Акимов.

Леонтьев занюхал водку рукавом, закурил и перевел на соавтора тяжелый взгляд.

— А на это, Паша, я вот что тебе скажу: иди ты на …!

На следующий день Акимов позвонил Леонтьеву:

— Подойду?

— Завтра, — буркнул тот. — Сегодня занят.

И бросил трубку.

У Паши опустилось сердце. Неужели запил? Запои у Леонтьева случались редко, но когда происходили, это было — тушите свет. Неделю пил беспробудно. Поднимался с дивана, накатывал стакан, выкуривал сигарету и отключался. Потом недели полторы болел. Когда пил, смотреть на него было страшно: животное с бессмысленным взглядом и бессвязными разговорами. Когда болел — растение, сине-зеленые водоросли.

Очень давно, на школьном выпускном вечере, Паша перепил портвейна так, что ничего не помнил. Как добрался до дома, как заблевал квартиру. Утром мать заставила его все убрать. Отвращение к себе, безвольному, с раскалывающейся головой, ползающему с тряпкой по загаженному блевотиной полу, запомнилось на всю жизнь и предопределило его отношение к спиртному. Паша не понимал Леонтьева. Что за удовольствие превращаться в животное? Во имя чего потом полторы недели страдать? Удивляла и реакция его жены. Она вела себя так, будто ничего не происходит.

— Зачем вы покупаете ему водку? — спросил он однажды, хотя давно понял, что в чужие семейные дела лучше не лезть.

— Чтобы не выходил из дома. Свалится по дороге. Или попадет под электричку.

— А если не давать денег?

— Паша, для писателя вы плохо знаете жизнь. Когда человеку нужно выпить, он всегда найдет, где и с кем выпить. Сегодня ты мне нальешь, завтра я тебе.

— А поговорить с ним? Серьезно поговорить?

Она посмотрела на него как на убогого:

— О чем?! Когда пьет — бесполезно. Протрезвеет — бессмысленно, сам все понимает.

Паша смирился. Когда Леонтьев запивал, просто не приходил к нему. Но сегодня не на шутку разозлился на соавтора. Гонорар от Смоляницкого давал время для работы над новым романом. Если потратить его на пьянку, нужно распрощаться с мыслью вылезти из-под Незнанского. Нашел когда пить!

С мрачными мыслями ехал он к соавтору. Оставив велосипед у крыльца, поднялся наверх и с радостным изумлением обнаружил, что в кабинете идеальный порядок, на ковре ни соринки, крафт-пакет пуст, все книги расставлены по местам, а сам Леонтьев, совершенно трезвый, сидит за компьютером и проверяет почту.

— Заманчивое предложение, — сообщил он. — Особняк с бассейном. Двадцать комнат. Пятьдесят метров от океана. Всего восемь миллионов долларов. Торг уместен. Не интересуешься?

— Слишком близко от берега. При шторме смоет.

— Кофе хочешь?

— Не откажусь.

— Сам сделай. Знаешь где что.

Пока чайник закипал, Паша не удержался и заглянул в холодильник. В бутылке «Смирновской» водки поубавилось, но не намного. Удержался соавтор. Это давало надежду, что из идеи сделать себе имя новым романом что-то, может быть, и получится.

— Ты, это самое, извини, что я тебя послал, — проговорил Леонтьев, когда Паша вернулся с чашкой кофе и привычно устроился в кресле сбоку письменного стола.

— Да ладно, чего там. Я же все понимаю, вы расстроились… Поработаем?

— Давай попробуем, — без особого энтузиазма согласился Леонтьев.

— Кого будем мочить? — деловито спросил Акимов, твердо усвоивший, что без трупа нет детектива. — Может, банкира? Типа этого, из Центробанка. История у всех на слуху.

— Ты что-нибудь понимаешь в банковском деле?

— Нет.

— И я нет. Что получится? Клюква. Я бы перефразировал Булгакова: «О чем знаешь, о том пиши. А чего не знаешь, о том писать не нужно». Ну, убили банкира. Кого это колышет?

— А какого-нибудь политика?

— Без разницы. Хоть всю Думу перестреляй. Надоели все они хуже горькой редьки.

— Валерий Николаевич, а ведь это штамп, — не без ехидства заметил Акимов. — Если бы я так написал, вы бы на мне потоптались.

— Я не написал, я сказал. Есть разница. Но ты прав — штамп. Надоели — как что?

— Как перловка в солдатской столовке, — подумав, предложил Акимов.

— Это лучше. Но понятно только тем, кто служил.

— Как дождливое лето?

— Сейчас бы неплохо дождика.

— Знаю. Как комары в тундре. И зудят, и зудят. Не так противно, что кусают. А зуд достает. И никуда от него не денешься.

— А что? Неплохо, — одобрил Леонтьев. — Политики надоели… даже лучше — осточертели всем, как комары в тундре. Можешь, когда захочешь.

— Так кого же будем мочить? А что если…

— Ну-ну, кого?

— Президента. Может получиться круто.

— Ихнего? Или нашего?

— Зачем ихнего? Пусть они его мочат. Нашего.

— Старого или нового?

— Конечно, нового. Старый кому мешает?

— А новый?

— Многим. Даже очень многим. От олигархов до… До международных террористов.

— Паша, тебя хватило только на сравнение политиков с комарами.

— Валерий Николаевич, вы хорошо устроились, — обиделся Акимов. — И то вам не так, и это не эдак. Может, предложите что-нибудь сами? А кого бы вы замочили?

— Есть только один человек, которого я хотел бы замочить.

— Кто?

— Незванский.

— Смысл? — несколько озадаченно спросил Акимов.

— Элементарно, Ватсон. Если Незванского не будет, кого издавать Смоляницкому? Нас.

— Умеете вы мечтать. А более реалистических идей нет?

— Есть, — кивнул Леонтьев, как бы выходя из состояния насмешливой снисходительности. — Первое. Никакой политики. Никаких банкиров, олигархов, президентов и террористов. Читатель объелся политикой. Как перловкой в солдатской столовке. Жанр нужно вернуть в быт. В самую обычную жизнь, которая нас окружает. Мало в ней криминала? Выше крыши. Какая политика у Сименона? Никакой. А до сих пор читаем.

— Концептуально, — кивнул Акимов.

— Второе, — продолжал Леонтьев. — Смоляницкий прав. С одним романом, даже очень хорошим, мы на хрен никому не нужны. Почему он ухватился за Незванского? Незванский с самого начала был раскручен. А на нас нужно тратиться. Серьезный пиар — большие деньги. Одна рецензия в тиражной газете — триста баксов. А нужна не одна. Про телевидение и не говорю, там счет на тысячи долларов. Где гарантия, что эти бабки удастся отбить? А вдруг мы на первом романе иссякнем?

— Вы хотите сказать, что предлагать нужно не один роман, а три или четыре? Тогда у нас нет шансов. Один роман без аванса мы еще осилим. Больше — нет.

— Я хочу сказать, что предлагать нужно не роман, а проект. Который предполагает и второй роман, и третий, и двадцать первый. Серию, если тебе так понятнее.

— Вы сказали это так, будто уже придумали серию.

— Придумал, — подтвердил Леонтьев.

— Ну-ну? Очень интересно. Как она будет называться?

— «Полиция нравов».

Над серией детективов под общим названием «Полиция нравов» Леонтьев подумывал уже давно. Однажды он даже предложил ее Смоляницкому. Тот отмахнулся, его интересовал только Незванский.

Уже в самом названии серии был манок для читателя. Не для всякого, конечно. Кое-кто брезгливо поморщится: чтиво. Ну, имеет право. Да, чтиво. На «Букер» такое не выдвинешь. Но много ли читателей даже у лауреатов «Букера»? Судя по тиражам, — три тысячи. Пять — потолок. А детективы расходятся десятками тысяч. Главное, чтобы чтиво не было откровенной халтурой. Человек платит за книгу свои, трудно заработанные деньги. Он имеет право на уважение. А как автор может выразить уважение к читателю? Только одним: писать на пределе своих возможностей. Возможности небольшие? Уж какие есть.

Леонтьев не обольщался насчет своего таланта. Давно понял, что «Войну и мир» он не напишет. Но халтурить себе не позволял. И когда Паша начинать нудеть, что вот, другие выдают по шесть «Незванских» в год, а у нас и по три не выходит, всегда говорил: