Михаил Липскеров - Жаркой ночью в Москве...

– Девушка!..

– Подожди, мужик, я сейчас оргазм отработаю… Товарищ сержант!.. Есаул!.. Есаул!.. Комбат!.. Батяня комбат!.. Настоящий полковник!.. За нами – П-у-у-у-ути-и-и-ин!.. Все… Денежку, Сергей Охвостьич, на тумбочку положите. На девственность накиньте… Ах ты, совсем забыла… Вы же мне ее и восстанавливали. Так что мы в расчете… Всего хорошего, Сергей Охвостьич. Так чего тебе, мужик? Чего молчишь?.. Мужик, ты чего замолк?..

А замолк я, удивляясь причудливой бессмысленности бытия. Нет, не с Дани, с этим я еще буду разбираться. А с этой неведомой мне проституткой. В клиентах у нее был некий Сергей Охвостьич с потерей ориентации между собственным членом и вибратором. Хотя их, как я понял, трудно было спутать. Не может нормальный вибратор в зубах застрять. Ну да ладно. Как потом выяснилось, он этой проститутке восстанавливал девственность. За что она и расплатилась с ним этой самой девственностью. Формулируем. Восстановление девственности с последующей расплатой этой девственностью за ее восстановление. Смысл бизнес-проекта? У проститутки нет девственности, у Сергея Охвостьича – башлей. А впрочем, не моя это забота. Разбираться в русском бизнесе: бессмысленном и беспощадном.

– Так чего тебе, мужик? Может, сразу приедешь? Недорого. С наценкой на девственность. Секонд-хэнд.

– Я бы с Дани поговорил.

– Да нет тут никакой Дани. Это телефон выдрючивается. Он то со мной соединяет, то с твоей Даней, а то вообще с Министерством рыбного хозяйства. После перевода телефонов на что-то новое. Так что я сейчас положу трубочку, а ты еще раз позвони… Глядишь, твоя Дани и образуется.

– Департамент потрошеного окуня. Юлия.

Модернизация по-русски: бессмысленная и беспощадная. Придется перезвонить.

– Ну, куда ты пропал?

– Да тут я, тут… С телефонами лажа.

– Так и не можешь отвыкнуть от сленга?

– Наоборот, сберегаю и холю. Все остальное, все, что было, все, что ныло, все давным-давно уплыло, и осталась лишь лажа, лажа, лажа. Ну и гитара еще… Прежним звоном хороша.

– Какая гитара, Мишка?.. Сверчки переговаривались.

– Интимничали. А внизу, в лагере, магнитофон наяривал «Rock around the clock»… И ты тогда…

– Прекрати!!!

– Да ты что, девочка? Пятьдесят лет прошло.

– Дурак! Это же было в первый раз! Пятьдесят, шестьдесят… И через сто лет первый раз не станет вторым.

Это точно. У меня первый раз… Вот и не известно, когда был первый. И на ком… Лилькина подруга? Или сама Лилька?.. Не припоминаю… Были-то обе. Но вот в какой последовательности? Не помню… Мой дед, бывший помощник присяжного поверенного, обеим заплатил. Старомодный был. Он считал, что все услуги должны быть оплачены. И всем. Тем более что обе уверяли в своем первопроходстве. И обе были в этом уверены. Но дед, как адвокат и здравомыслящий человек дореволюционных времен, знающий цену деньгам и проституткам, требовал доказательств. А где их взять? Да и как определить, когда все – на одной койке. А лава от преждевременного вулканического выброса – посередине.

Так для меня и осталось тайной, с кем у меня был первый. У Маты Хари была такая же проблема. Не помнила, кто у нее был первый. Она мне говорила, когда перед расстрелом я исполнял ее последнее желание. Я тогда очень удачно пошутил: «Зато будешь твердо знать, кто был последним». И спросил телефончик. Для смеха. Ёпс… Вот он, на букву «Х». «Хари Мата – Штутгарт айн, цвай, драй, фир». Надо будет позвонить. Вдруг чего что. Я же на расстреле не присутствовал. Моя работа – последнее желание.

– Дани, милая, извини… Старый козел…

Плачет. И как ее утешить? Как вообще утешить женщину, которая вспомнила свои девятнадцать лет? А как утешить себя, который вспомнил свои девятнадцать? Кончились наши девятнадцать лет в горном Крыму, в Бахчисарайском районе, недалеко от пещерного города Чуфут-Кале.

Мы с ней встретились у подножия горы, куда она спустилась к роднику за водой. А я возвращался из ночного набега на казаков князя Воронцова. Я совершал набег в одиночку. Карданахи-Хан дал мне последнее испытание, чтобы, если я вернусь, передать мне род. Чтобы я правил им, пока последний русский не будет изгнан с нашей земли. Когда погасла последняя звезда и сон свалил часового, я сломал ему шею. После чего перерезал веревки палатки, а потом и горла шестерых казаков. Это было трудновато. Они копошились под брезентом, и нащупать шесть горл… Никому не пожелаю. Но однажды я промахнулся. Если пять раз после взмаха ножа раздавалось бульканье, то в шестой раздался вопль боли. Из-под брезента выкатился русский, держась окровавленными руками за яйца. Белые кальсоны на глазах краснели. А рубаха оставалась белой. И это сочетание резало мне глаза. Я нащупал его горло, услышал долгожданное бульканье… Теперь белье русского было ровного красного цвета.

И я вернулся из набега и взял Дани.

– Точно так и было, – прошептала она в телефонную трубку, – у тебя руки были в крови. Они тебе нос разбили. И я уже не знала, где моя кровь, где твоя. Наша кровь перемешалась.

Вот тебе и на. А я уж забыл, почему у меня нос хитро смотрит в левую сторону, если смотреть на меня. И в правую, если смотреть от меня.

– Дани, милая, приезжай ко мне, вспомним…

– Мишка, я не выхожу из дома. Я на коляске. Диабет. И не надо тебе видеть…

– Дани… Дани… Дани…

– Михаил Федорович, положите трубку. Нету Дани.

– Как нету? Только сейчас была – и уже нету?

– Это называется «в одночасье». Три дня как похоронили.

– А ты кто такой?

– Я?.. Я Герасим. Кот Герасим. Михаил Федорович, возьмите меня к себе. А то мне одному печально.

– Да зачем мне кот?.. Дани, Дани, Дани…

– Михаил Федорович, мы вместе должны…

– С чего вдруг? На хер мне посторонний кот?

– Мужик, я тебе не посторонний. Ты у нее был первый. А я с ней был последний.

Да, этого я не ожидал… Кота придется брать. Что ж я, зверь какой, оставить кота одного. Без никакой любви.

– Герасим, ты меня слышишь?!

Трубка молчала. А с дивана раздался голос:

– Да не орите вы так. Я не глухой.

На диване сидел Герасим. И как он у меня очутился, я решительно не знаю. Можно, конечно, прочитать эту главу с начала… А зачем?.. Что изменится? А кот – вот он, сидит у меня на диване. Память. О ком?.. Да какая разница! Захочет – скажет… А мне надо как-то плотски обеспечить нонешнюю ночь…

Вспомнил! Дани звали Ленкой.

И вновь листаю свою, пережившую трех генсеков и трех президентов, телефонную книжку. Куда, кому?.. Кто это?.. Что это?.. Только два слова: Христос Воскрес. Хоть имя есть. Чего-то, наверное, связанное с Пасхой…

– Ну-ка, нырни, – говорю себе.

– Куда нырять-то? – спрашиваю себя. – С пятого этажа?

– Именно!

– Чувак, ты забыл: мое имя не Христос, а Михаил. Ежели я нырну, то не воскресну.

– Но я-то останусь…

Вот извечный мучительный вопрос: когда я умираю, что происходит с моим вторым «Я»? А если следовать мозговым вывертам одного семитского мистика, то возникает проблема с местонахождением и третьего. А если немножко выпить (что я немедленно и делаю), то со всех сторон начинают выползать аватары, реинкарнации от болотного ужа до старухи Изергиль с бродячим сердцем Данко под старческой подмышкой. А какая, собственно, подмышка может быть у старой пророчащей телки с сомнительным именем? Ожившие размышления обо мне моих близких. Дальних и средних. Случайных людей, с которыми познакомился на кишиневском погроме. И в прошлой книге… Куда они все?.. Со мной? С пятого этажа? Или как?.. Теория без практики мертва!

Стакан. Окно и без того нараспашку. Как души и тела весенних девушек. Летите, голуби, летите!

Опустился во дворе храма Николы Обыденного на углу Третьего и Первого Обыденских переулков. Суббота. Не Шабат, учитывая мое иудейское былое, а Великая суббота, принимая во внимание мое православное настоящее. Потому как проникся!!! Шел дождь и свячение куличей. Вот откуда в моей книжке запись «Христос воскрес» без малейшего указания, куда звонить. Ну да ничего, по идее, а я – махровый безнадежный идеалист, тут-то все и должно разрешиться. А что «все», узнаем, когда это все и разрешится. Софизм, конечно. Но что делать, если рядовое примитивное дискурсивное мышление не срабатывает. Тут уж только и остается, что… Не пытайтесь, ребята, достучаться до смысла моих слов и понять смысл смысла. Лично мне это ни разу не удалось. Мой мозг создан для того, чтобы подкидывать своему носителю мелкие подлянки, из-за которых я ни секунды не могу жить спокойно. О Господи! Как мне хочется попасти коров…

Так вот, шел дождь и подготовка к свячению куличей. Дощатый стол был уставлен десятками куличей, как покупных, так и самопальных, мисками с пасхой и сотнями разноцветных яиц, офигенно красивых. (Такие красивые яйца я встречал только однажды. У одного чувака в реанимации больницы имени Кащенко. Какой-то неведомый художник здорово потрудился над ними. Ногами. Для веры в то, что радуга обретается не только на небесах.)