Густав Барта - Венгрия за границами Венгрии

Мы еще немного побродили вокруг капеллы, и я заметил на другой стороне площади какого-то человека. Он расхаживал взад-вперед и что-то яростно черкал в блокноте. Невысокий, бледный, полноватый тип, с кудрявыми волосами, в серых штанах, зеленом свитере и с жёлтой ватой в ушах. От него пахло лекарствами.

— Что это за карлик? — поинтересовался я.

— Это товарищ Акимовте, наш уполномоченный, писарь и конторщик. Он фиксирует для потомков историю нашего города.

— Ну, тогда ему найдется, о чем начирикать, — захихикал я, — теперь-то уж точно!

Прокашлявшись, я начал свою речь:

— Вон там, пожалуй, построим небольшую парковку, как вам такая идея? А рядом миленький отельчик, — его можно будет потом расширить, когда появится спрос. У входа в капеллу — магазин с сувенирами и привлекательным ассортиментом, чтобы выздоровевшие больные ходили за покупками в своё удовольствие. Вы спрашиваете, что за больные? Ну, так наши дорогие больные, которые скоро будут совершать сюда паломничества, чтобы выпить воды из источника у капеллы святой Ванелизы.

И чтобы она убедилась, что всё это не пустые слова, в безнадёжной тишине опустевшего города, которую лишь изредка нарушало жужжание мух, послышалось журчание воды из только что забившего ключа. На ступенях капеллы святой Ванелизы заблестели бриллиантовые струи кристально чистого ручейка. Поблескивая на солнце, он неуверенно выкатился из-под двери, прожурчал по лестнице, набирая силу потек меж камней — и вот поток воды уже с грохотом устремился в долину.

— Эффектно, что и говорить, — уважительно кивнула Мелисса Богданович. — Я вижу у вас и правда есть какой-то смелый проект. Но сейчас я вас очень прошу как можно скорее всё это остановить.

— Не могу, — ответил я. — Этого я к сожалению не умею. Понятия не имею, как это делается…

— Это плохо, — она уставилась вниз печальным застывшим взглядом, — вода не сможет покинуть долину, — на выходе стоит массивная плотина. В былые времена в случае опасности у нас должен был быть запас воды в подземных цистернах для ракетных шахт.

— Вот так невезенье! Откуда же мне было знать…

— Да уж невезенье! Из-за вашей лечебной воды у нас через несколько часов начнётся потоп.

— Сорри, я очень сожалею. Честное слово, не хотел.

— Да и мы тоже как-то не рассчитывали быть погребёнными под водой… А теперь я вынуждена попросить вас уйти. Бог с вами, и не обижайтесь, пожалуйста, но мне придется вас оставить. Мне нужно обсудить ситуацию с уполномоченными по области.

Чёрт! Вот это прокол! Ну нет, так нет… Я проводил взглядом её плавно покачивающийся зад, и по пыльной дороге пошёл прочь из города. Может ещё успею на вечерний автобус.

Я миновал последние ветхие домишки, когда меня догнал маленький старательный писарь-конторщик.

— Мы заполняем протокол, — выпалил он, с трудом переводя дыхание, — скажите, Эдуард Мартирос — это ваше настоящее имя?

— Нет, — ответил я с наигранным удивлением, — конечно, не настоящее! — Это ведь и правда был мой псевдоним. А настоящее имя? Хорошо ещё, что оно не написано у меня на кителе как у военных…

Кто знает, почему, но вечернего автобуса я так и не дождался, и провел ночь на вершине холма под открытым небом. Через какое-то время пошел тихий дождь. Он монотонно барабанил по листьям деревьев, повторяя одно и то же: «Прощай, молодость, прощайте, приключения!» — так что на глаза у меня навернулись слезы. Снизу еще некоторое время слышна была мягкая погребальная песня ручейков, но вскоре все перекрыл шум потока. Долина заполнялась водой, как и предсказывала госпожа младший префект.

Утром шофер автобуса перекрестился, когда меня увидел, но в автобус все-таки впустил, — еще бы не впустить! И мы отправились в уютный холмистый край. И конечно, приятно было вечером вернуться в мой милый Клаузенбург, где я тогда влачил свои жалкие дни. И предать всё забвению.

Только вот не умею я забывать. Меня часто посещает воспоминание об этой грустной истории. Я наклоняюсь над картой, начинаю судорожно её разглядывать… но на карте нет Вишны Яблоницы: ни следа, она исчезла, словно никогда и не существовала. На её месте только синее пятнышко, этакая бледно-голубая кляксочка, которыми картографы отмечают озера.

Зато над моей кроватью теперь висит картина. Простой полотняный платок, в некрашеной деревянной рамке, с медной пластиной на которой написано: «След ноги Мелиссы Богданович, работа неизвестного мастера».

В начале ноября умер Адам Селим. Признаться, это было даже к лучшему, а то мне уже казалось, что мы больше никогда не вернёмся к ушастой сове. Но смерть Селима изменила нашу жизнь. Я был к нему приставлен: следил, иногда разговаривал — в общем, нёс за него ответственность. И вот он ушел в иной мир, хорошенько поджарившись. У него в кармане взорвалась зажигалка.

Мы почти ничего не знали о том, кто он и откуда. Поговаривали, будто он из Серых Волков, а другие наоборот утверждали, что их соперник. Ну, как бы там ни было, нетрудно было догадаться, что состариться Адам Селим не успеет.

Ушастая сова жила на невысоком холме под названием Магура в тихой лесопосадке и целыми днями сидела рядом с покинутым гнездом какой-то другой птицы. Её можно было застать там в любое время до наступления сумерек. Мы могли просидеть рядом с деревом около часа, — и она не улетала. Если, конечно, её не слишком беспокоили. Мы ходили смотреть ушастую сову с моим пасынком, который тогда носил имя Доктор Сеньор. Какое-то время любовались, как она подмигивает круглым глазом, и шли домой. Я хотел, чтобы у ребенка была связь с лесом и животными. Лесистый холм Магура располагался неподалёку от города.

За пару дней до смерти Адама Селима Доктор Сеньор без особого желания тащился за мной по лесу, иногда неуклюже топтался на месте, давал веткам себя ударить, путался ногами в кустарнике: я знал, что всё это признаки скуки. У гнездовья ушастой совы он присел на пенёк, и, не глядя, растоптал чёрные грибы, росшие в палой листве. Мне даже показалось, что его больше не интересуют птицы, да и вообще животные. Может быть, теперь его интересуют люди? И правда, Доктор Сеньор признался, что с удовольствием сходил бы вместе с другими ребятами к границе: говорят там можно посмотреть на шестисоткилограммового детину. А если уж на то пошло, он бы даже его пощупал, как это делают другие дети.

Я только плечами пожал: щупать незнакомых людей не принято, и, в любом случае, лучше я сначала сам посмотрю, что там происходит и нет ли какого подвоха, и отпущу его только если всё прилично. Мне нетрудно было дать такое обещание, ведь я уже все равно получил инструкции наведаться на границу, и проверить обстановку, потому что каждый вторник туда приезжает шестисоткилограммовый шофёр службы Международных автоперевозок, и ситуация выглядит довольно подозрительно.

Во вторник мы с пасынком вместе вышли из дома: он к парикмахеру, а я на границу. До главной улицы, которую здесь называли «бульваром», нам было по пути. Там мы встретились с Адамом Селимом. Он стоял на островке безопасности под электронными часами, по которым сверяли точное время. Стоял и читал газету — как будто трамвая ждал. Впрочем, возможно он видел сквозь бумагу, потому что, когда мы оказались в поле его зрения, он опустил газету и стал наблюдать за нашим приближением.

— Здравствуйте, Адам, — поздоровался я. — Что новенького?

— Странно, — сказал он, — опять мы встретились.

— Случайность… — ответил я и пожал плечами. — Мы просто мимо проходили. Но я серьезно, — как у вас дела? Уже пообвыклись тут у нас?

— Похоже на то. Хотя может быть я скоро переберусь куда-нибудь ближе к центру страны. В Брашов, к примеру.

— От всего сердца вам этого желаю.

— Вот только есть одно дело, которое меня здесь держит. — Он достал сигарету, вынул из кармана брюк огромную зажигалку Ронсон и прикурил. — Я познакомился с женщиной. Мы с ней встречаемся сегодня в час.

— Очень за вас рад, — уверил я его, — только будьте осторожны. Вы чужой и вас могут попытаться как-нибудь использовать.

— О, нет, только не эта женщина, — он покачал головой, — да вы её знаете. Её зовут Паула Брекк. Расскажите мне о ней что-нибудь.

— Что-то не припоминаю… Кто это?

— Да как же, рыжая такая. Паула Брекк. Ну скажите о ней что-нибудь.

— Нет, правда не знаю, о ком вы говорите.

— Слушайте, давайте так. — И Адам Селим посмотрел на электронные часы. — Если у вас есть пара минут, я вам её покажу. Может быть всё-таки вспомните. — И он бросил едва начатую сигарету на поребрик. — Признаться, она мне очень нравится. А ведь такого давно не случалось. Я даже думал, что я гомик. Правда, мужчины мне, честно говоря, тоже не нравились.