Валерий Алексеев - Уточненная подлость

«Хорошо бы поточнее время определить. Телевизор вы не смотрели?»

«Нет, какой там телевизор! В двадцать два тридцать пять спортивная программа, и стал Михаил к телевизору рваться. Включи да включи. „Я, — говорит, — сам заслуженный мастер спорта, мне нельзя такие передачи пропускать“. Тут Сипухин с ним и сцепился. Блюдо своротили, шуму наделали, это все хорошо записалось. Видим мы, человек готов, повели его прогуливать. Ты же знаешь, один такой может всю компанию загубить».

«А он что, Михаил Осадчук, в самом деле мастер спорта?»

«Да какой мастер спорта! Пьяный гонор один. До телевизора он все-таки добрался, но включить не включил. Увели. Вот тебе и точное время. Если хочешь, можно в Останкино позвонить».

Прослушали мы эту сцену: записалось действительно довольно подробно. Звон посуды, женские крики, смех — шуму было порядочно. Особенно выделялся пронзительный женский голос: «Водой его холодной, облейте его водой!»

«Это Жанна шумит, — как бы оправдываясь, пробормотал Жорик. — Ох, горячая женщина. Этого у нее не отнимешь».

«Кто увел Осадчука?» — спросил я, выключив магнитофон.

«Гошка с Трифоновым. Ты понимаешь, как тут сложилось? Я про Гошку хочу сказать. Весь тот вечер напролет он за Томку держался, тем не менее Осадчука сам вызвался провожать, и про Томку забыл, и обратно к нам не вернулся. Так все трое и сгинули: Трифонов, Осадчук и Зубавин. Ну, про Трифонова ничего не скажу: с Михаилом они друзья, могли вместе до дому податься. А вот Гошка зачем с ними увязался — непонятно. Непонятно и подозрительно».

«Может, он на Томку свою рассердился?»

«Это может быть, точно. Но ушли они втроем, и все трое исчезли. Лилька ночью боялась, что вернутся и начнут чудить. Они же обещали вернуться».

«Кто ж теперь за столом?» — спросил я Жорика, когда послышалось нестройное пение «Хас-Булата».

«А по пальцам перечесть можно, — ответил Жорик. — Мы с Володей, он спит, я пою, а помимо нас — Томка да Анна Ряшенцева».

«А где же все остальные?»

«Лелечка Дерягина — сам не знаю, когда удрала, и женишка с собой увела. Молодое дело, известное. Им бы лишь с родительских глаз скрыться. Лилька говорит: из окна их видела, как они, за ручку взявшись, через площадь юли. Ну, Дерягин-отец этих вольностей не любит, он с девчонки своей глаз не спускает, для того и с собой привел, чтоб по улицам не шатались. Как увидел, что дочки в квартире нет, — занервничал, жену забрал и удалился. Их Марина, правда, осталась. У нее там с Сипухиным дела, и как только Дерягины ушли, сразу и эти двое притаились. Я сначала думал, курить на площадку пошли, но Лилька считает, что в спальне они сидели. Дальше кто? Лилька на кухне, Елена Павловна там же, помогает ей чай готовить. Гришка в ванной закрылся, плохо ему стало, а Антон с Колькой Ряшенцевым то ли в прихожей гудят, то ли на лестнице курят».

«А про Жанну опять забыл? Что-то голоса ее не слышно».

«Подожди-ка, а где же, действительно, Жанна? Что за черт? Ни в списке она не значится, ни на пленке не записалась. Курить она не курит, в туалет как раз Семеныч настроился и заснул там, разбойник… Может, к детям пошла? А чего ей там делать?»

«А не в ванной она?»

«Ты брось эти шутки шутить! — рассердился Жорик. — В ванной Гришка закрылся, я же тебе рассказываю…»

Тут мой Жорик осекся и крепко задумался. Между тем пленки на кассете осталось совсем немного, и время, по моим подсчетам, перевалило за одиннадцать. Вдруг раздался щелчок замка. Таких щелчков и раньше записалось препорядочно, и каждый раз я настораживался, но на этот раз щелкнуло чуть погромче, чем обычно. И сразу загрохотало. Мягкий грохот такой, много твердой резины: очень похоже на то, как если бы на пол вывалили ящик старой обуви. Шагов я, правда, не расслышал, потому что в этот момент за стеной заголосили: «Издалека долго течет река Волга…» Но даже сквозь эту мощную песню явственно послышался скрип — то ли замка, то ли дверной петли. И ровно через тридцать секунд пленка кончилась. Получилось, что злоумышленник просто не мог уйти из квартиры: где-то в прихожей он непременно должен был услышать щелканье освободившегося конца пленки — сомнительно, чтобы человек, действовавший так хладнокровно, бросился бежать из квартиры и оставил такую решающую улику, даже не попытавшись что-нибудь изменить. Я представил себе человека, застигнутого в чужой квартире таким непонятным звуком, — нет, он должен был после секундного оцепенения пойти выяснить, что произошло в другой комнате, а выяснив, либо унести кассету с пленкой, либо, что достовернее, оборвать конец пленки и спокойно уйти. Я перемотал часть пленки и начал слушать с того момента, когда щелкнул дверной замок. Щелчок, шум в прихожей (ну, конечно, там раскидана старая обувь: значит, это не Гришка и не Антон, те шагали бы осторожнее), минутная заминка — и скрип. Нет, этот человек, кто бы он ни был, знал, куда идти: он направился прямо к секретеру. А за стеной заливисто пели «Течет река Волга…». Пришлось мне тряхнуть за плечо Жорика.

«Кто поет?» — спросил я его.

Он сосредоточился, прислушиваясь. Я прокрутил ему это место два раза, и мы пришли к совместному выводу, что поют те же: Жорик, Томка и Анна. Никаких других голосов не прибавилось.

«И вот ты посмотри, — пробормотал Жорик. — Что она так орет, как будто ей платят?»

«Кто?»

«Да Томка».

И правда, ее зычный голос перекрывал все остальные шумы, хотя в этом не было никакой необходимости. Я задумался.

«Ну и что получается?» — с интересом спросил меня Жорик.

«Пока ничего, — коротко ответил я. — Торопишься очень».

«Не сердись, — примирительно сказал Жорик. — Я понимаю, трудно тебе. У меня у самого все мозги перекручены. Четырнадцать человек под подозрением, шутка сказать. И все четырнадцать где-то там ошивались. Прямо зло берет: что бы стоило людям честным сидеть за столом и песни петь?»

«Нет, не четырнадцать, меньше, — поправил я. — Ключи-то оказались на месте?»

«На месте».

«Значит, все ранее ушедшие отпадают. И Гошка в том числе, хоть ты на него глаз и держишь. Кто же остался у нас не за столом и не на кухне, но в то же время еще в гостях? Антон, Коля Ряшенцев, Сипухин, Гриша, Семеныч, Марина и Жанна, которая пропадала неизвестно где. Меня, естественно, больше интересуют одиночки, поскольку дело это было не парное. Разве что при очень тесном знакомстве. Скажи, Антон и Коля хорошо друг друга знают?»

«Совсем не знают. Познакомились у меня, за столом».

«Тогда смотри: если они на площадке, то один из них должен вломиться в чужую квартиру буквально на глазах у другого. Малознакомым людям в таких делах не доверяются. Ну а если Антон и Коля, как ты выразился, „гудят в прихожей“, то одному из них надо выдумать благовидный предлог для выхода на площадку, а другой в это время должен бессмысленно околачиваться в коридоре. Податься-то ему некуда: туалет оккупирован Семенычем, ванная комната — Гришей, на кухне — женщины, в спальне — Сипухин с Мариной, в детской — дети, в гостиной — ваш хор. Естественно, оставшийся должен был вернуться в гостиную. Согласен ты со мной?»

«Совершенно согласен», — умильно глядя мне в лицо, сказал Жорик. Он искренно радовался за Антона, а мне этот Антон отчего-то не нравился.

«Остаются пятеро. Сипухин с Мариной, как я понял из твоих слов, довольно близки, но видятся редко. Отчего они не могли уединиться в присутствии Дерягиных?»

«Тут сложная история. Сипухин у Риты когда-то в большом уважении был. Чуть до скандала не дошло у них с Дерягиным. Дерягин и сейчас от него нос воротит. Ну а Марина из Кирова на месяц приехала: купить кое-что, по театрам побегать. Вот у нее с Сипухиным и завертелось».

«Ну это вопроса не снимает, конечно, но все-таки сомнительно, чтоб люди, случайно встретившиеся, пустились тут же с ходу в такую опасную авантюру».

«Я тоже так рассуждал», — промолвил Жорик, считая, очевидно, что этим он льстит моему самолюбию.

«Как видишь, осталось только трое: Семеныч в туалете, Гриша в ванной и Жанна непонятно где».

«Да что там непонятного, — мрачно сказал Жора. — Минут, наверно, тридцать Гришка в ванной сидел, а вышел оттуда как стеклышко, и убирать после него не пришлось: Лилька все удивлялась. Просветлел, говорит. Знаю я теперь, отчего он просветлел. Тут же и эта за ним появилась. Заохала, заметалась. „Домой, — говорит, — пора, засиделась я у вас“. Засиделась… Такая не засидится. Ушли они, однако, поврозь, вот что меня с толку сбило, ты понимаешь? Сначала Гришка, а минут через сорок она… А торопилась-то, торопилась. Сидит и на часы поглядывает. Эх, Боря, Боря, вот и верь им после этого!..»

Излияния такого рода всегда были мне неприятны, поэтому я довольно сухо напомнил Жорику, что, между прочим, Лильку свою он в список не забыл внести, а Жанну забыл, и Лилька это стерпела. А ведь могла и не стерпеть: смешно же предполагать, что она ни разу об этой женщине не вспомнила. Тут Жора мой, сорокалетний младенец, весь краской залился, и ресницы его намокли от слез: видно, на переломе лет его все чаще тянуло поплакать.