Леонард Терновский - На распутье (Старый профессор)

Присутствующие зашевелились, послышался невнятный шепот, не поймешь, то ли осудительный, то ли осторожно-сочувственный.

— Сейчас будут голосовать за мое увольнение, — успел подумать Валентин.

…Дверь из коридора внезапно распахнулась. Волчаренко в сбившейся на плечи косынке быстро подошла к Галине Адамовне и наклонилась над ее ухом. Спустя мгновение все присутствовавшие, забыв про бунтовщика и «врага народа», повскакивали с мест, зашумели. И со всех сторон слышались одни и те же слова: — Валентин Никитич-то! Валентин Никитич!

— Думаешь, я позвал тебя посоветоваться насчет моих служебных неприятностей? — говорил Валентин заехавшему к нему Николаю. — Нет, Коля. Вот приму чуток для храбрости, тогда и скажу зачем. Да ты не волнуйся, я помню, что ты язвенник, тебя я неволить не стану.

На кухонном столе стояла откупоренная «Старка», советская «Кока-кола» — «Байкал» и какая-то закуска. Приятели присели к столу. Валентин плеснул себе с полстакана водки, налил товарищу лимонад. Выпили.

— Лихо ты. Не забывай хотя бы закусывать, — напомнил Коля.

— Не боись. — Валентин отправил в рот рыбную палочку, поддел вилкой кружочек огурца и налил себе еще с полстакана. — Так сказать тебе — зачем?

— Говори, коли уж позвал.

Валентин ответил не сразу. — Скажи, — начал он, наконец, — что ты думаешь о Нике?

Николай, похоже, не ожидал такого вопроса. — Вероника толковый врач, порядочный человек, хороший товарищ, — ответил он, помедлив.

— Да разве я об этом? Сам-то ты к ней равнодушен, что ли?

— Она девка компанейская, туристка-байдарочница. Все это прекрасно, но не в моем вкусе.

— Ника и театр любит, и стихами интересуется. Впрочем, я даже рад, что ты не дышишь к ней неровно. Потому что… потому что, про себя я этого сказать не могу. — Он снова опрокинул свою «Старку».

— Не гони лошадей.

— «Если я чего решил — выпью обязательно», — ответил Валентин строкой из песни Высоцкого. — Ты лучше ответь: я непорядочно веду себя, да? Лидка повезла дочку на юг, а я тут же хвост трубой и фьюить? Только ты не подумай, у нас с Никой ничего не было. Ну, выбирались как-то по грибы, так не вдвоем, а в компании. Ну, пригласил ее посмотреть «Доброго человека» в театре на Таганке, туда, правда, мы сходили уже вдвоем. Провожал ее потом до дома. Тихо-мирно, даже не целовались ни разу. Ника замечательно умеет держать дистанцию.

…Валентин чуть-чуть лукавил. Когда вечером после театра они шли по набережной Яузы, он пытался ее обнять-поцеловать, но Ника решительно выставила вперед свои крепкие ладони. — Ты легкомысленный мальчишка, — сказала она. — А мужчине надлежит быть надежным и верным. Что ты скажешь своей Лиде?

— Я всегда говорю ей все.

— А я не хочу быть разлучницей. К тому же наши характеры несовместимы, — прибавила она. — В тебе есть общественная жилка, и ты порой готов поставить на карту свое благополучие. Не знаю, как твоя Лида тебя терпит. А меня больше всего волнуют судьбы моих друзей и родных.

— Ты тоже, когда на митинге голосовали «за», не тянула руку вверх, а красила губы, — возразил Валентин. — Кстати, это заметили.

— Это другое дело. Против-то я не голосовала.

…Валентин чувствовал, что захмелел, но упрямо налил себе еще водки. Коля покачал головой. — Через две недели Лида с нашей Танюшкой вернется домой. Разумеется, я ей все скажу. И никогда ее не оставлю. Но и без Ники представить свою жизнь не могу. Скажи, я ненормальный?

— Нет, почему? Такое бывало не с одним тобой.

— Так что же мне делать?

— Тут советы не помогают. Это каждый решает самостоятельно.

Валентин выпил еще «Старки». Хотел закусить огурцом, но кружочек соскользнул с вилки и полетел на пол. — Кажется, я малость перебрал, — мелькнуло у него в голове.

— Если меня выгонят из клиники… — он заметил, что и его язык тоже стал заплетаться, — если выгонят с «волчьим билетом»… а к этому, похоже, дело идет… может, мне и не пытаться искать работу в Москве, а закатиться по контракту года на три куда-нибудь на Дальний Север?

— И бросить жену и дочку?

— Что ты! Я бы оттуда смог даже больше помогать им. Там ведь северные надбавки, коэффициент.

— А ты, случаем, не сопьешься?

— Что ты! Я и сейчас… как стеклышко. — Валентин хотел показать какой он молодец и привстал. Но его так шатнуло, что он должен был опереться о стену. И снова опустился на стул.

— Жаль, если придется с тобой надолго расстаться. Но может, действительно, тебе есть смысл уехать на время из Москвы. Чтобы поостыть маленько. Поглядеть на все издали, со стороны. Да и опыта, нового материала там поднабраться. Ты ведь, кажется, пробуешь писать?

— Пробую. Правда, без особых успехов. Кстати, Ника после института работала по распределению на Чукотке. Как-то она упомянула, что в том ее райцентре нужен рентгенолог. Как думаешь, она мне письма писать будет?

— Не уверен. Она к тебе относится хорошо…

— «Хорошо» — это для меня страшно мало!

— …но считает, что не должна давать тебе повода для пустых надежд.

— Это из-за моей Лиды?

— Не только. Уж ты прости, но я не замечал, чтобы Ника питала к тебе какие-то чувства. Кроме дружеских, конечно.

Валентин все больше хмелел. — Извини, я не в форме, — бормотал он. Ему пришлось заглянуть в санузел, откуда через минуту он вышел бледный, с мокрым от пота лбом. Мысли его по-прежнему путались.

— Прости, пригласил тебя, а сам как свинья… Лида… Ника… еще и с работы вот-вот попросят… будет Лидке к приезду замечательный сюрприз.

— Не вешай носа, со временем все образуется. Ладно, я пойду, — стал прощаться Николай. — А ты приляг, отдохни.

Но его другу было не до отдыха. Валентина мутило. Закрыв за Николаем дверь, он, шатаясь и придерживаясь за стены, прошел на кухню. Увидел: в бутылке на столе еще оставалось на палец «Старки». Ощутив непреодолимую тошноту, он ринулся в ванную, и едва успел наклонить голову над унитазом…

Дождь кончился, но с мокрых ветвей деревьев еще падали редкие капли. В сумерках лужи поблескивали под фонарями. Выйдя из двухэтажного флигеля на окраине Москвы, Ника и Валентин прошли через арку к трамвайной остановке.

— Лучше я дождусь следующего, — сказал Валентин, увидев подъезжавший вагон.

— Скоро одиннадцать, а тебе еще час ехать до дома.

— Ничего. Все равно там сейчас никто меня не ждет.

…В клинике в то утро Ника сказала: — Так ты не раздумал ехать на север? Я вчера звонила в свою бывшую райбольницу. Рентгенолог там нужен, тебя охотно возьмут.

— Завтра я выйду тут на работу в последний раз. Через неделю встречу Лиду с дочкой, сообщу ей свои новости. Поговорим с ней обо всем. А там, глядишь, через месячишко, соберу свои манатки и отправлюсь в дальние края. Лучше уж в твой поселок, все-таки что-то определенное…

— Если хочешь, заезжай ко мне сегодня часов в семь. Я покажу фотографии Энычая, моей северной деревни. Там и виды райцентра, и чукчи-аборигены, и наша больница.

…Когда Валентин с букетиком астр позвонил в дверь, Ника прибиралась на кухне. — Мама с папой отправились в театр, а мне поручили разморозить холодильник. Можешь мне немного помочь.

На Нике был синий тренировочный костюм и фартук с розовыми цветами. Темно-каштановые волосы были собраны в пучок и перевязаны резинкой. Одетая по-домашнему, она показалась Валентину особенно трогательной и милой. На полках открытого холодильника еще виднелись рыхлые остатки тающего льда. — Давай играть в снежки, — сказал Валентин, опуская маленькую льдинку Нике за воротник.

— Не хулигань!

Убравшись на кухне, они сели пить чай с вишневым вареньем и домашними пирожками. — Это мама их напекла, — сказала Ника. Потом она достала из книжного шкафа коричневый фотоальбом. Валентин с интересом стал рассматривать снимки.

— Видишь, мой Энычай стоит на берегу Ледовитого океана. С юга он окружен сопками. Там бывают такие яркие полярные сияния! Но снимать их бесполезно, сколько раз я пробовала попусту. А вот и я возле нашей больницы.

— А кто здесь рядом с тобой с гусарскими усами? Ваш главврач?

— Нет, это Вахтанг, учитель истории и литературы в средней школе. Он вел литературный кружек, и слушать его сбегались не только школьники. Казалось бы, Энычай — полная глухомань. А вот поди ж ты… в школе и в институте я всегда интересовалась поэзией. Считала, что российских поэтов, по крайней мере, значительных, знаю хотя бы по фамилиям. Стыдно признаться, но имена Цветаевой, Мандельштама я впервые услышала на Чукотке.

— Пусть этого стыдятся те, кто пытался украсть у нас их поэзию.

— А Вахтанг знал и читал нам их стихи во множестве. Да и Пастернака, Ахматову, Багрицкого после его лекций я читала другими глазами.