Эдуард Пашнев - Человек в коротких штанишках

– А что это?

– Лото на четырех языках. Вот видишь карточки: яблоко, по-французски – пом, трамвайчик, груша…

Алла заглянула в коробку, ничего неожиданного эта игра ей не сулила. У нее дома уже было похожее лото.

– Могу посидеть, – сказал она. – Только не на стуле, не на полу и не на диване, а на тебе.

В одну секунду она вскарабкалась на диван, а оттуда ко мне на спину. Я ей помог поудобнее устроиться у себя на шее, а потом спросил:

– Ну, теперь ты меня выслушаешь? Бежать больше некуда, кроме как на люстру.

– Теперь выслушаю, – сказала она.

– Это лото не такое, как у тебя дома. Оно на четырех языках. Видишь карточку с яблоком? На обороте написано название яблока по-русски, по-немецки, по-французски и по-английски. Знаешь, как будет по-французски «яблоко»?

– Как?

– Ле пом. Повтори: ле пом – яблоко.

– Дядя Эй, скажи, а Леля знает языки?

– Знает.

– Какие?

– Немецкий немножко, французский немножко и очень хорошо английский.

– А я русский язык знаю наизусть, – заявила Алла и пришпорила меня, давая понять, что я слишком долго застоялся на одном месте и пора двигаться в каком-нибудь направлении.

– Алла, слезь сейчас же! – возмутилась мама Рита. – Забралась на шею к дяде, так сиди смирно или слезай сейчас же.

– А если я хочу повертучиться? – спросила дочь из-под потолка.

– Что это еще такое?

– Не знаешь? Повертучиться – значит повертеться.

И она тут же продемонстрировала на примере значение нового слова, повертучилась так, что одна ее нога вместе с туфлей попала ко мне в верхний карман вельветовой куртки, а головой так поддала люстру, что все лампочки закачались и зазвенели. Пришлось нам срочно убегать от мамы Риты, тети Лели и бабы Вали в другую комнату.

– Подвези меня к окну, – попросила девочка, когда погоня осталась позади, – мы двухэтажный человек.

– Может, нам пора снова стать одноэтажными людьми?

– Я только посмотрю на улицу, что там происходит.

Она протерла ладошкой стекло верхней фрамуги, посмотрела на крыши домов: островерхие, плоские, крытые жестью, черепичные – всякие, и с неожиданной серьезностью спросила:

– В одном городе сколько квартир? Стоколичество?

За это прекрасное числительное, неизвестное ни одному словарю, я готов был оставаться двухэтажным человеком хоть до завтра.

Мне очень нравились все слова, которые она с такой легкостью изобретала на глазах у изумленной публики: обгорячилась, фиалофки, повертучиться, стоколичество.

Присмирела Алла и успокоилась только за чаем и то ненадолго.

– Ой, Леля, наши ноги встретились под столом и поздоровались.

Леля засмеялась, баба Валя засмеялась, даже Рита хмыкнула. Мы все друг друга облучали улыбками почти после каждой фразы, которую произносила наша девочка. Она была в нашей семье полезней зеленого лука и редиски, полезней самого главного витамина. Я заметил, что с тех пор, как она стала нас смешить и радовать своими словечками и выходками, никто из нас ни разу не заболел гриппом. Все соседи и знакомые переболели, а мы хоть бы что, как будто переселились на другую планету. Потом я нашел этому научное подтверждение. Один английский врач писал, что «когда у человека хорошее настроение, он не предрасположен к болезням».

С появлением Аллочки в нашем доме я наконец понял, как самонадеянны взрослые люди. Везде только и слышишь от них: и дома, и в трамвае, и на работе, и на разных собраниях, – как они много делают для детей. И не замечают, как много для них делают дети. Для мамы Риты Аллочка на тетрадном листке к восьмому марта нарисовала такого головастого и длинного человечка с фиалофкой в руке, что ей до сих пор все завидуют. Для меня она специально вылепила из пластилина собаку зеленого цвета. Бабе Вале подарила свой любимый желудь с двумя сросшимися шляпками, бабе Нате – синее стеклышко, которое выменяла во дворе за две пуговицы. А тете Леле на день рождения принесла мох и торт. Моя жена потом две недели говорила, что ей никто никогда не дарил таких дорогих и редких подарков. Удивительно, как взрослые не замечают, что дети делают для них так много. Когда-нибудь я выступлю на самом большом собрании и скажу им прямо в глаза, что они неблагодарные. Я попробую втолковать зазнавшимся папам, мамам и бабушкам, что их сыновья, дочки, внуки и внучки, обладая гораздо меньшими правами и возможностями, все-таки ухитряются довольно сносно воспитывать своих родителей. Только они это делают незаметно, не размахивая ремнем и не читая нотаций. Они их просто учат улыбаться, учат быть веселыми и добрыми.

Ухаживать за Аллочкой было одно удовольствие.

– Еще отрезать пирога?

– Бе-бе!

– Что такое бе-бе?

– Ну, значит, не нравится.

– Тогда, может быть, печенье или еще одну конфетку? «Красную шапочку» или «Тузика»?

– Ква-ква.

– Что такое ква-ква?

– Это значит, и то и другое И «Красную шапочку» и «Тузика».

Алла удивлялась, что такие простые вещи мне нужно объяснять… Но она была терпеливой учительницей, а я способным учеником. Я знал, что ей второй раз не придется мне переводить на русский язык «бе-бе» и «ква-ква». С ее помощью я быстро усваивал язык детства. Ведь я тоже когда-то на нем говорил. Но с возрастом стал забывать кое-какие важные интонации.

Тетя Леля насмеялась досыта, напилась чаю, раскраснелась от удовольствия и жары.

– Я сниму свитер, – сказала она.

Подняла руки к потолку, и все увидели, когда она стягивала через голову свитер, что у нее под мышками лопнула майка по шву и образовалась большая дыра. Мама Рита тактично промолчала, баба Валя промолчала, и я сделал вид, что ничего не заметил. Казалось, и у Аллочки не осталось никаких сил для того, чтобы обращать внимание на всякие пустяки. Ее клонило в сон, она прислонила голову к маме, но, увидев дыру, тотчас очнулась и забила тревогу.

– Ой, Леля! – выкрикнула она. – Я тебе безрукавку подарю.

– Нужна мне твоя безрукавка, – смутилась Леля.

– Нет, ее зовут безрукавка, а она с рукавами. Я на день рождения тебе подарю. А может, даже ближе. А то у тебя очень костюм какой-то беспризорный.

Выполнив свой последний долг перед взрослыми людьми: указав им на дыру, которую никто из них не заметил и сама Леля не знала, девочка опять прислонилась к маме Рите, доверчиво зажмурилась и, помолчав минут пять, вдруг сказала полусонным, тихим голосом:

– Почему с нами не живет ни один дядя? У всех есть, а у нас нету.

Что могла ей ответить мама Рита? Что могли ей ответить все мы? Она спрашивала не про дядю Эй и не про какого-нибудь другого дядю с улицы. Она спрашивала про того, кто отказался от очередного человеческого звания. От звания отца. Слово «папа» она пока просто не знала.

С каждым днем моя племянница задавала все больше и больше вопросов. И все чаще и чаще мои ответы ее ставили в тупик. Я забивал гвоздь, чтобы повесить картину, и стукнул заодно молотком по пауку.

– Дядя Эй, – крикнула Аллочка. – Зачем ты убил паука? Он же полезный.

– Нет, вредный, – возразил я.

– А Леля сказала – полезные. Ты больше учился, чем Леля?

– Одинаково.

– Значит, вы одинаково знаете?

Девочка была повергнута в недоумение. Учились одинаково, а знают по-разному. Один убивает пауков, а другой говорит, что они полезные.

– Понимаешь, – попытался вывернуться я, – есть вредные пауки, а есть полезные. Тот, которого я пристукнул, он вредный.

– А тетя Леля, кажется, говорила, что все полезные.

Я не знал, что ей отвечать, я и себе не мог бы толком объяснить, за что убил бедного паука. В детстве мне кто-то сказал, что за каждого убитого паука отпускается сорок грехов. И все сведения мои этим и ограничивались. Сколько я за тридцать три года укокошил пауков, пока мою руку не остановил наивный вопрос девочки? И зачем я это делал? У меня и грехов нужного количества не было, да и не верил я в отпущение грехов никаким способом. Но признаться в своем проступке у меня не хватило духу. Аллочка пожала плечами и отошла от меня с задумчиво наклоненной головой. Наверное, она впервые усомнилась в том, что взрослым безоговорочно можно доверять. «Ну и пусть, – решил я, – пусть как можно раньше узнает, что и взрослые – такие же люди, что их опыт не безупречен, а знания не безграничны».

Повесил я картину, сел в кресло полюбоваться своей работой. Алла забралась ко мне на колени. Но вид лесного пейзажа в раме ей скоро наскучил, она взгромоздилась на подлокотник кресла и выглянула в окно. Внизу, прямо под нами, находились складские помещения магазина.

– Ой, бутылок сколько! – воскликнула Алла, – посмотри.

Я посмотрел. Бутылок действительно было много. Их сгружали с машины, большие – с вермутом и маленькие – с фруктовыми напитками.

– Я здесь и раньше смотрела, – сказала девочка. – И видела много, много, еще больше бутылок. Только я не знаю, какие вино, а какие ситро. Я же читать не умею.

– Ну, это просто, – со свойственной всем взрослым самонадеянностью заявил я. – Большие бутылки с вином, а маленькие – ситро.