Антон Тарасов - Подводные камни

— Если и был, что… — начал Павел Ильич.

— Идемте, его разбудим, — предложила Проша и направилась из передней к лестнице, освещая путь подсвечником из гостиной. — А фонарь керосиновый, он там, на столике, напротив дивана, и керосина в нем совсем не осталось, Павел Ильич.

— Видел, Проша, видел, — Павел Ильич нервно шарил по карманам, видимо, намереваясь взглянуть на часы, тяжелые, на массивной цепи, с которыми он никогда не расставался.

Но часы остались на кухне: во всей этой неразберихе и в тревогах за дочь он совершенно позабыл про время. Глядя за окно, о нем ничего определенного сказать было нельзя. На улице стоял сумрак, через который не пробивалось ни лучика. Дом на противоположной стороне переулка выглядел большим темным пятном, и если не знать, что там дом, то можно было подумать, что видна какая-то стена, огромная гора песка или окраина леса.

— Александр Матвеевич, любезнейший, прошу вас, как своего давнего друга прошу, побудьте с нами сегодня, присмотрите за дочерью, вы же знаете, как я беспокоюсь за нее, тем более теперь, когда такое случилось, и я не знаю, что и думать, куда себя деть, — засуетился Павел Ильич.

По нему было заметно, как он нервничает, как кусает губу, как старается не обращать внимания на то, что одет совершенно неподобающим образом, что в гостиной и в доме от беготни царит развал.

— Побуду у вас, Павел Ильич, понимаю, обстоятельства складываются в высшей степени непросто, — Александр Матвеевич задумался. — Только, если позволите, я напишу записку, будьте любезны, отправьте за моими вещами, да и без очков я, как без рук, а собираясь к вам, не заметил, никак не мог найти, запропастились куда-то.

— Не беспокойтесь, Александр Матвеевич, — Павел Ильич строго посмотрел на Прасковью. — Проша даст вам бумагу и чернила, сбегает, а вы еще раз, прошу вас, осмотрите дочь. Мне же нужно поговорить с Андреем, и поговорить серьезно.

Он, тяжело ступая, пошел по лестнице наверх, в темноте нащупал дверную ручку, и, кашлянув, повернул ее и толкнул дверь вперед. Шторы на окне не были задернуты — и при потушенном свете Павел Ильич разглядел и разбросанные вещи, беспорядок на столе, и Андрея, закрывшегося одеялом с головой. Подойдя ближе, Павел Ильич ощутил тяжелый запах, исходивший от дыхания сына, и невольно поморщился.

— Андрей! — громко сказал он, — Андрей!

Андрей даже не шевельнулся, лишь слегка посапывал.

— Андрей! — повторил Павел Ильич и, подойдя и сдернув одеяло, с размаху ударил сына по лицу.

Сам он не ожидал от себя такого, да и Андрей меньше всего был готов к тому, что проснется от того, что кто-то бьет его по лицу, так нагло, так вероломно зайдя в комнату.

— Какого черта? — пробурчал Андрей и, потерев щеку, перевернулся на другой бок. — Дайте поспать.

— Да, молодой человек, мне кажется, что вы окончательно обнаглели и рискуете потерять мое доверие раз и навсегда, — совершенно спокойно произнес Павел Ильич, сложив руки за спиной и осматривая комнату. — Что-то мне подсказывает, что…

— Отец? — опомнился Андрей. — Что вы здесь делаете? То, есть, как? Я не слышал, как вы вошли.

От тяжелого сна у Андрея не осталось и следа — мучила только дикая жажда и головная боль, давало знать все выпитое вчера у Велицких.

— У Велицких, значит, вчера веселились, да? — Павел Ильич поморщился, хотя Андрей в темноте и со сна этого разглядеть не мог. — Не надоело? Может, пока за ум взяться?

— Отец, у нас с Василием был важный разговор, мы обсуждаем это… — Андрей замялся. — Планы строим, услышанное на занятиях обсуждаем. Мы много занимаемся.

Это прозвучало настолько нелепо, неправдоподобно, напыщенно, что Андрей сам бы не поверил самому себе, если бы услышал себя со стороны. Павел Ильич нахмурился, отвернулся к окну и спокойно сказал:

— Я повторяю свой вопрос. У Велицких вчера веселился? Когда и как вернулся? Говори, как есть говори.

— А я и сказал вам, как есть, отец. Что мне еще вам сказать?

— Сказать, кто и как привез тебя, пьяного дурака! — Павел Ильич подскочил к сидевшему на кровати Андрею и схватил его за шею. — Говори, с кем и как! По-хорошему говори!

— А что, собственно, случилось, отец? — Андрей невозмутимо сдвинул руку отца с шеи. — Признаться, мне вдруг вчера стало у Велицких так дурно, что я попросил взять мне извозчика и велеть ему довезти меня до дому как можно быстрее. Когда извозчик, наконец, соизволил появиться, мне было уже плохо до такой степени, что я ничего уже не соображал, только просил быстрее привезти меня. А извозчик не спешил, дармоед, пользовался тем, что я не в состоянии на него прикрикнуть, его кляча едва плелась. Доехали, вероятно, уже среди ночи. Ничего, признаюсь, припомнить уже не могу. Вот, какую-то минуту назад вы разбудили.

Павел Ильич щелкнул пальцами: так он делал всегда, когда очень злился и не мог это скрыть. Злиться открыто и, тем более, устраивать скандалы он считал ниже своего достоинства. Звук щелкающих пальцев отца пугал Андрея не хуже розги, со свистом разрезающей воздух. Он ассоциировался с теми редкими моментами, когда отец, пребывая не в духе, вдруг заявлял, что на неделю оставляет Андрея без денег, в которых он так остро и постоянно нуждался.

— Отец, я не понимаю, к чему этот наш разговор? — с едва заметной ухмылкой заметил Андрей. — Я студент, я учусь, я стараюсь делать все, как вы говорите, а маленькие слабости мои, неужели они непростительны?

— Непростительны не твои слабости, а то, к чему они приводят! — хмуро бросил Павел Ильич, не переставая осматриваться в комнате.

— Что произошло? Скажите мне, наконец!

— Сказать ему, видите ли! — Павел Ильич снова подскочил к Андрею, но удержался от того, чтобы дать ему оплеуху или схватить за шею и как следует потрясти. — Рассказать, видите ли, ему, как он мертвецки пьяный приехал на извозчике, а извозчик этим воспользовался и чуть не обесчестил твою сестру. Понимаешь ты это? Понимаешь, что в этом есть и твоя вина, Андрей? Если бы не твоя развязность, если бы не вино, то ничего бы не было! Как это я недосмотрел за тобой?

— Недосмотрели? Отец, я был в обществе, в котором принято немного выпить вина. Если бы я отказался, на меня посмотрели бы как смотрят на детей, которые капризничают. А от вина мне дурно, вы же прекрасно это знаете!

— Вот заладил, дурно ему, видите ли! — Павел Ильич потер переносицу и уже стоя в дверях, добавил: — Ты думаешь, что Тане легче от того, что тебе дурно? Всем нам легче от того, что тебе дурно? Тебе должно быть дурно от того, какой ты ничтожный, от твоей лени и избалованности, будто ты этого сам не чувствуешь! Мой сын! И это мой сын!

Дверь хлопнула, Павел Ильич вышел. Андрей усмехнулся:

— От вас всех мне дурно! Не дано вам понять всего, к чему я стремлюсь. Господи, как тяжело, а вы все суетитесь, без конца суетитесь, аж голова кругом идет от вашего мельтешения!

Андрей кое-как оделся, проскользнул на лестницу, спустился вниз, а оттуда сразу на кухню. Его никто не заметил, все, по-видимому, были в гостиной. На кухне было промозгло, печь не топилась.

— Проша! — тихо позвал Андрей.

Никто не отозвался — это было удивительно, потому что Прасковья всегда ждала, когда Андрей проснется, чтобы принести ему воды для умывания, помочь одеться или напоить молоком со свежим белым хлебом. Он прислушался к разговорам в гостиной, доносившимся через коридор. Голоса Прасковьи он не расслышал, зато доносились причитания Александра Матвеевича. Андрей знал его с детства. Александр Матвеевич лечил Андрея и Татьяну, когда они болели: Павел Ильич считал, что он, как отец, не может этого делать, это противоречило его убеждениям о том, что чувства не могут совладать с разумом и знаниями, которые и требовалось применить в таких ситуациях. По правде говоря, Александра Матвеевича Андрей терпеть не мог, хотя и старался не показывать виду, чтобы, не дай бог, не потерять расположение отца.

«Ну вот, и этот старикан здесь, сплошное занудство», — подумал Андрей, кое-как умылся и показался в передней. В гостиной на диване, укрытая двумя одеялами, лежала Татьяна, рядом сидел Александр Матвеевич, растрепанный, одетый по-домашнему, и щупал у Татьяны пульс, за его спиной стоял отец. Вся эта их растрепанность, жалкий вид сестры, одеяла контрастировали со скромным, но все-таки убранством гостиной, с огромным персидским ковром, пианино, зеркалом и золочеными канделябрами.

— Сестра? — Андрей силился рассмотреть, что с ней, но из-за плеча Александра Матвеевича не было видно совсем ничего. — Нигде не могу найти Прошу, она уже вернулась из церкви?

— Проша сегодня не ходила никуда, — спокойно ответил Павел Ильич, даже не оборачиваясь к Андрею. — Неужели только тебя не заботит здоровье Татьяны? Она же твоя сестра, или ты позабыл?! Или позабыл, что все это произошло из-за тебя?

— Заботит, отец, вот, я пришел узнать, как она, и понять, что случилось, — Андрей немного попятился назад. — Проклятый извозчик, найти бы, да наказать, как следует, на каторгу таких! И все же, где Проша? На кухне ее нет, а вы говорите, что не ходила никуда.