Гала Рубинштейн - Всячинки

Привет. Узнала? Ты как? Ничего не случилось, просто захотелось твой голос услышать. Ты мне снишься уже третью ночь в каких-то жутких кошмарах, честно говоря, хотел убедиться, что у тебя всё в порядке. Да ладно, чего ты, послушай, давай, может, встретимся вечером? Ну давай завтра. Где тебе удобно, мне всё равно. Отлично, забито. Целую.

И главное, сон такой дурацкий, знаешь, говорила мне бабушка в детстве, мол, умным людям снятся умные сны, а мне, ну просто, что ни ночь, такой бред, вот сегодня, представь, шел по мосту, и такой хороший мост, прочный и уютный, что ли, деревянный, доски теплые, а я босиком шел, как в детстве, и тут вдруг тучи на небе, и я понимаю, что гонится за мной что-то совершенно ужасное, a я в такой панике, что даже обернуться не могу, не то что бы побежать, знаешь, как во сне бывает, ну а у меня только спички в кармане, много спичек, полный карман, и в коробках, и просто россыпью, так я зажигаю сразу штук 20 и бросаю за спину, не оборачиваясь, и слышу, что горит там уже все, и что-то скулит так жалобно, и я оборачиваюсь, не выдерживаю, а там пусто, никого, и только мост внизу догорает, а дом-то мой на той стороне остался, и понимаю, что всё, что не попасть туда уже никак, и просыпаюсь в слезах, а утром не помню ничего, как и не снилось, а ты не исчезай, пожалуйста, снись еще, и руки не убирай, подержи меня еще чуть-чуть, и забери у меня спички эти чертовы, знаешь, мне кажется, что там, на мосту, ничего такого страшного и не было, зря я так, мне кажется, и может, если бы спичек у меня не было, всё бы как-нибудь не так закончилось…

Нелька подъехала все на том же стареньком «пежо» и выскочила стремительно, и сумочкой за дверь зацепилась, бестолочь, ну нисколько не изменилась, разве только круги под глазами появились, а, может, просто накрасилась неудачно. Андрей обнял ее, она отстранилась, но не очень убедительно, больше для порядка, потом все-таки поцеловала осторожно куда-то в ухо и засмеялась — действительно глупо, кто же спорит… Они поехали ужинать, Андрей сел за руль, а Нелька щебетала что-то чуть ли не о погоде, о книжках каких-то, о фильме новом, один раз только замолчала, посмотрела на него внимательно, коснулась рукой щеки и тут же заговорила еще быстрее, засмеялась ещё звонче и смотрела уже только в окно, пока не приехали. По дороге заехали на заправку, масло купить для машины. Нелька сопротивлялась, говорила что муж на днях проверял, вроде было, а она и не ездила с тех пор, но Андрей фыркнул, что не знает он, что там ей муж проверял, а масла не хватает, может, муж и любит когда без масла, ну и дальше в том же духе, пока Нелька не махнула рукой и не сказала, что пусть доливает что хочет и куда хочет, только по возможности молча. Андрей сам полез под капот, возился минут 15, руки дрожали, перемазался весь, как будто в первый раз, честное слово… В ресторане Нелька выпила водки и вроде расслабилась немножко. Андрей сказал, что машину хорошо бы поменять, куда вообще муж смотрит, а Нелька даже не подпрыгнула, как обычно, только попросила ещё водки, и сказала, что у мужа проблемы какие-то серьезные, он не рассказывает ничего, но она же чувствует, там что-то ужасное происходит, и он орет на нее все время и из дома выходить не разрешает, вот и сегодня она еле сбежала, вечером скандал будет — страшно себе представить. Но не заплакала, нет, выпила свою водку, достала сигареты, Андрей потянул было спички из кармана, но вовремя спохватился, чертыхнулся вполголоса, поднес зажигалку… К дому не стали подъезжать — конспирация какая-никакая — остановились за углом, поцеловались. Андрей достал из кармана спички и пошел к автобусной остановке. Досчитав до двадцати, он открыл коробок и нажал на кнопку. Взрыв оказался тише, чем он ожидал, это его порадовало почему-то, вроде как ничего такого уж страшного и не произошло.

Андрей положил телефонную трубку на место и вышел на балкон. Деньги он получит завтра, завтра же и подумает, на что их лучше потратить. Он взялся за нагретые за день перила и посчитал до 169, потом вернулся в комнату, включил музыку, снял со стены меч и замер, прислушиваясь к биению сердца. Он даже не успел удивиться тому, что сердце оказалось на месте — что-то внутри забилось, завизжало пронзительно, вцепилось всеми зубами в аорту и захрипело, захлебываясь. Тоненькая струйка крови потекла по лезвию, теплые доски под босыми ногами покачнулись, а женщина на берегу прикрыла рукой глаза от солнца и засмеялась.

Она мне говорит — так нельзя, посмотри, говорит, это же никуда не годится, надо покрасить волосы, ну давай покрасим, ты как хочешь?

Я говорю — не знаю, наверное, чтобы все как было, а одну прядь седую сделать.

А она говорит — дура, у тебя и так одна прядь седая, это никуда не годится, надо покрасить.

Ну давай, говорю, покрасим. Под седину. Всем будем говорить, что это краска, если я правильно понимаю, о чем идет речь, я правильно понимаю?

Она рукой на меня машет, а я говорю — ну, не злись, ну я не люблю это все, и вообще, мужикам нравится.

А она — да что там они понимают…

Снилось мне сегодня, что поехала я в Рим, но проспала остановку и приехала в Москву. И вот, хожу я, значит, по Москве, красиво (ну, не так, как в Риме, конечно, но все равно красиво), но непонятно как выбираться, билет-то обратный у меня из Рима… Но меня там во сне другое беспокоило — я хотела купить 2 помидора, а помидоры везде продавались в коробках по 6 штук, и все были с уже снятой кожурой — на салат. А я хотела два, в кожуре. Обошла всю Москву, устала, как собака — ну нет там помидоров в кожуре, что бы мое подсознание не имело в виду под этим сложным образом. Короче, проснулась я, поехала на работу, и тут вдруг так мне стало обидно — ну в конце концов, тварь я дрожащая, или право имею? Заехала в магазин, купила 2 помидора (в кожуре!), теперь сижу, смотрю на них. Я помидоры не очень люблю. Разве что кожуру с них снять и салат сделать…

Мне не работается, не читается, не гуляется, не спится, не любится, с ребенком не играется, не смеется, не плачется, не естся, не пьется, в море не плавается, вообще ничего мне не делается, а что мне сделается, в самом деле, так вот я думаю, либо кризис, либо гемоглобин упал, но лучше пусть кризис, я тогда позвоню кому-нибудь из домашних психотерапевтов, хотя это тоже не однозначно, мои домашние психотерапевты совершенно не в рабочем состоянии, один лежит в Склифосовского, другой вот-вот родит мне племянника, я его вчера оставила на балконе в гамаке с отрешенным лицом совершенно, третий вообще не знаю где, мне всегда казалось, что у меня их слишком много, а как хватишься, так понимаешь, что ну его на фиг, кризис, пусть лучше гемоглобин, гемоглобин я себе сама проверить могу, да, наверное, железа не хватает, нельзя, наверное, из меня гвозди бы делать, то есть можно, но в мире явно найдутся и покрепче гвозди, нет, все-таки гемоглобин — это несерьезно, не то что кризис, это же можно говорить «понимаешь, у меня кризис», и в глаза глядеть со значением, а можно и без значения, потому что когда говоришь «у меня кризис, понимаешь», значение подразумевается, вообще, кризис предполагает высокую душевную организацию, вы когда-нибудь видели дебила, у которого кризис? я — да, но не об этом речь, речь о том, что мне как-то плохо, хотя, видимо, все-таки не так плохо, как моим психотерапевтам, особенно тому, который в Склифосовского, и, главное, в чем дело непонятно, то ли на работе целый месяц ничего не двигается, а это кого хочешь из себя выведет, то ли это я на днях так неудачно сьездила в детскую гематоонкологию, кровь надо было сдать для знакомой девочки, а там мама молодая смотрит глазами, смеется и говорит, что это все ошибка, потому что быть такого не может никогда и ни за что, и я тоже думаю, что ошибка, не может, потому что, быть такого, чтобы это не ошибка, просто у меня, наверное, кризис, я, наверное, сейчас забью вообще на все и сказку пойду дописывать, хотя сказка тоже не пишется, вроде, буквы обычные, а в такие корявые слова складываются, что я и не знала вовсе, что такие бывают, но все равно, от кризиса, предположим, сказка не поможет, а вот гемоглобин точно поднимет, так, что хоть каждый день кровь сдавай, надо ведь как-то откупаться, понимаете, ну вот возьмите у меня половину всей моей чудесной крови с невероятно высоким гемоглобином, и если еще чего надо, так вы мне только скажите, только чтобы мне никогда не стоять с такими глазами, и не говорить так доверительно, что, мол, ошибка это, врачи ведь тоже люди, тоже могут ошибаться, но согласитесь, это черт знает что такое…

Я тут вчера не убереглась — посмотрела новости. Ну, мне-то нет до этого никакого дела, я вообще давно прославилась своей социопатией и солипсизмом, так что, слава богу, не нервничаю. В конце концов, где Россия, а где я? Далеко очень. Но для меня вообще-то и Иерусалим далеко, с моими-то представлениями о пространстве. Я если взрыв не слышу — так мне уже до него нет никакого дела. Боюсь? Нет, ни фига не боюсь, я гораздо больше боюсь того мудака, который меня сегодня подрезал, хотя бы потому, что живого террориста я никогда в жизни не видела, а этот мудак с удручающей регулярностью меня подрезает 3–4 раза в день. Я совершенно не боюсь, но у меня почему-то дрожат руки. То есть, я понимаю, почему — когда я вижу кровь, у меня в моей собственной крови резко повышается уровень адреналина, и не только у меня, это я вам как биолог говорю. А на адреналин здоровый организм реагирует двумя способами — он либо дерется, либо убегает, это я вам продолжаю говорить как биолог. Ну то есть, я когда вижу детские трупы, так мне инстинктивно хочется либо собственного детеныша схватить за шкирку и очень быстро побежать, либо задвинуть его лапой за спину и вцепиться в подходящее горло, если это горло имело неосторожность подойти достаточно близко. Одно из двух, по ситуации. Но бежать как-то некуда, потому что с вектором сложно определиться, и вообще, такое впечатление, что самое спокойное место как раз вокруг меня (если забыть, конечно, о мудаке, который меня подрезает по 3–4 раза в день), потому что когда я оглядываюсь вокруг — все тихо, а когда я включаю телевизор, любой канал, на любом языке, так там очень даже громко, так мне как-то кажется, что глупо в такой ситуации бежать, я же могу куда-нибудь не туда прибежать… И ни одного вражеского горла в пределах досягаемости я еще ни разу в жизни не видела (опять-таки, не считая того мудака). Так что пока адреналин на месте, никуда не девается, а это очень вредно для здоровья, я уже если начинаю говорить как биолог, то мне очень трудно бывает остановиться, тем более, что у меня же в крови адреналин, мне бы его выдавить куда-нибудь по капле, так я вот пишу слова, потому что из всех искусств важнейшим для нас является искусство сублимации, но адреналин плохо сублимируется, это же вам не тестостерон какой-нибудь, когда говорит адреналин, тестостерон молчит, а если адреналин долго никуда не девается, то от этого бывает инфаркт, а он долго никуда не девается, ну если, конечно, не выйти как-нибудь из машины и не уебать этого мудака монтировкой, тогда, конечно, полегче станет. Но мы же цивилизованные люди, а цивилизованные люди не дерутся, цивилизованные люди не берут детей в заложники (это вчера так по телевизору сказали, честное слово, надо полагать, что цивилизованные люди берут в заложники только взрослых). Так я не знаю, что мне делать. Я волнуюсь о своем здоровье, цивилизованные люди всегда волнуются о своем здоровье. Мне надо как-нибудь адреналин израсходовать, ну я не знаю, может мне попрыгать около компьютера минутку? Молча? Чисто для профилактики инфаркта? Потому что другие соображения меня, как я уже сказала, не волнуют. И слава богу. А то мне, как честному человеку, пришлось бы очень серьезно задуматься, а я этого не люблю. И еще, мне, как честному человеку, пришлось бы констатировать, что я со стрессом справляюсь, как сказали бы мои психотерапевты, если бы я их об этом спросила, с помощью десенсибилизации, они у меня шибко умные, это на самом деле значит, что я привыкаю. Что 5 погибших во время взрыва, ну, скажем, в Тель-Авиве, о господи, ну да, мне грустно, но нет уже у меня эмоциональной реакции, жалко людей, так же, как если бы они погибли в автокатастрофе. А вот 400 детей — это да, тут у меня есть эмоциональная реакция, да еще какая, и мне уже просто интересно, а что будет через 5 лет, когда я уже и к этому привыкну? Террористам же придется масштабы увеличивать, это же как в кино, спецэффекты не стоят на месте, а это для меня кино, я зритель. И как честный зритель, я бы хотела встать и уйти, но только я не знаю, как. Что именно мне сделать, чтобы не платить за свой билет? Вообще, слава богу, что я не честный человек, а то мне, наверное, пришлось бы пересесть на велосипед, я бы не смогла, наверное, заправлять машину бензином, зная, что его делают из этой ебаной нефти, что-то мне подсказывает, что национальная войня — хуйня, главное — маневры, хотя честное слово, если бы меня спросили, так я бы предпочла живого врага на расстоянии вытянутой руки, это, конечно, очень страшно, но хотя бы понятно, что делать. Но меня никто не спрашивает, а жаль, потому что мне совершенно непонятно, что делать. Нет, ну можно, конечно, нарисовать врага на фанерке, и мочить его бейсбольной битой, это очень эффективно (для профилактики инфаркта), но в таком случае у меня небольшая просьба, если это никого не затруднит, пририсуйте ему, пожалуйста, лицо того мудака, который подрезает меня 3–4 раза в день…