Григорий Ряжский - Портмоне из элефанта : сборник

Чен, живой и здоровый, встретил их в кабине. Он сиял.

— Чо случилось-то, Чень, чего ты оставался-то? — первым делом спросил подсобника Аверьян. Он посмотрел по сторонам, потом высунул голову за дверь и глянул туда тоже, в холодный и полутемный машинный зал. — А где Апрелька-то?

— Сюрприз! — загадочно объявил все еще сияющий Чен. — Сюрприз будет!

— Какой там еще сюрприз, — раздраженно бросил бугор, — давай, запускаемся, и так ждали тебя, ждали. Где собака-то?

— Будет собака, будет, — опять весело ответил кореец, невзирая на бугровую утреннюю строгость, и добавил: — Все будет. К обеду…

Он вытащил из-под шкафа ключ на тридцать два, надел ватник и затопал вниз по ступенькам, в сторону базы.

Первый раз они ходили по малой нужде сразу перед ранним обедом — около двенадцати. Бугор вырубил движки и спросил:

— Кто со мной?

Компанию составил Аверьян, а Чен остался собирать обед, как было у них заведено. Готовили они тут же, в кабине. Чай, суп и картошку варили своим кипятильником — два бэушных лезвия «Нева», связанные ниткой через диэлектрик и присоединенные к 220 вольтам медными проводами, кипятили ведро за полторы минуты. Потом Чен прочел, что медь ядовита для здоровья, и они пересоединили прибор на алюминий. Вкуснее не стало, но полезней — значительно.

Они поднялись в кабину и ахнули: на столе, покрытом белой бумажной скатертью, был накрыт пир. Настоящий пир, без обмана, с литровой «Северной» в центре, той самой, красивой, с сине-золотой этикеткой, какую никто в местной торговой сети не брал по причине дороговизны. Рядом — все по порядку: корейская морковка, острая такая и нашинкованная мелко и длинно, как красная лапша. Дальше шла тонко напластанная сырокопченая колбаска, из привозных. Потом — огурцы, пастеризованные венгерские, из банки, не сморщенные из бочки, как вразвес, а, наоборот, с пупырышками и хрусткие. Сыр тоже был, и тоже хороший, — твердый и с дырками, похожий на швейцарский. Бугор пробовал такой один раз, там еще, в Силламяэ. Дальше — более-менее: кока-кола, чеснок маринованный и пирожки из карьеровского буфета. Рядом докипала быстрая картошка, в ведре, на бритвах. Тарелки были одноразовые, из картона, а одна — настоящая, общепитовская, и даже не тарелка, а, скорее, блюдо, овальное, окаймленное по краю золоченой вязью, и с красивым глазуревым штампом «TCP» — трест столовых и ресторанов. На нем размещалась странная еда — длинная толстая колбасина с поджаренными краями, разделанная на крупные дольки, раздвинутые по длине блюда. В разрезе кусков просматривалась упругая начинка — что-то темно-крупчатое с крутыми яйцами по центру, запеченными внутрь. Все это украшало по паре веточек петрушки и укропа.

— Ну как, — спросил Чен, довольный произведенным эффектом, — нормально?

Бугор почесал затылок:

— А в чем дело? Праздновать-то чего, какой праздник?

— Мой! — гордо ответил Чен. — Мой праздник! Деньрожденье у меня сегодня, вот!

— Врешь! — сказал Аверьян довольно. — Врешь, Ченя. А сколько тебе?

Чен выдернул из сети кипятильник, прикрыл ведро крышкой, оставив щель, и слил отварной кипяток в кастрюлю. Потом он оттянул плексигласовую форточку и выплеснул кипяток за окно.

— Прошу садиться, пожалуйста, — галантно произнес он.

— Зря ты, кипяток-то, — с сожалением сказал бугор, усаживаясь за стол, — Апрельке бы потом наварили в нем чего… — Он стянул с себя ватник. — А вообще, поздравляю, помощник. — Скупая похвала вырвалась-таки из бригадирских уст: — Молодцом!

— Спасибо, бугор, — ответил Чен, тоже устраиваясь за столом. — Только Апрельки нету больше, я бы про кипяток-то вспомнил.

— Как так нету? — весело спросил Аверьян, скручивая винтовую пробку с «Северной» в предвкушении непланового пира за кореянский счет. — А где ж он тогда?

— А вот. — Чен указал пальцем на блюдо с золоченой каймой. — Вот он, я ж обещал к апрелю приготовить, кишку-то набить собачью, забыли? — Подсобник говорил так обыденно и правдоподобно, одновременно начав разваливать по тарелкам горячую картошку, что у бугра вдруг по спине пробежал легкий холодок. У Аверьяна — тоже, но ближе к паху…

— Погоди, — произнес бугор, — а правда, где собака-то? Нет собаки-то!

Рукастый Чен, не отрываясь от официантского дела, снова сказал:

— Да я ж говорю, забил я его, на колбасу корейскую, с кашей грешневой, вон же, щас пробовать будем, под горячее, на блюде… — И опять сказал это по-правдивому страшно.

— Ну, хватит! — Бугор поднялся с места и строго спросил: — Где собака, ебена мать, я спрашиваю. Апрель где мой?

Аверьян в страхе взглянул на бугра, потом на корейца.

— Постой, бугор, — испуганно, опустив ведро с картошкой на пол, сказал Чен, — мы же вместе это решили… Это…

— Чего это, чего это?! — в ярости заорал вдруг бугор. — Чего решили?!

— Так порешить решили, — растерянно ответил третий помощник, — на деликатес.

Бугор вышел из-за стола, распахнул дверь в машзал и заорал туда:

— Апре-е-ель! Апреля-я-я!

Он прислушался, но никто не ответил. Собаки на машине не было, а это означало, что раз нет, то больше ей быть негде, в этой если жизни. И это же не могли не знать все трое, весь экипаж. Бугор обернулся и негромко так, раздумчиво произнес:

— Убил, значит, говоришь… — Он поднял глаза, вмиг налившиеся прихлынувшей кровью, и упер их в Чена. — Убил, мразь кривоглазая, убил, хуй желтомордый… — Чен побелел и замер на месте; Аверьян, не на шутку испуганный, совершенно не понимающий, как себя вести, переводил взгляд с одного на другого. — Убил, инородец ебаный, — продолжал страшный перечень бугор. Ноздри его раздулись от бешенства, в которое он впал быстрее, чем сам мог предположить, дышал он прерывисто, с сипловатым хрипом, прорвавшимся откуда-то изнутри. — Убил, говноед проклятый, убил, говоришь?

Чен на секунду пришел в себя и попытался что-то сказать, но успел лишь открыть рот, а начавшийся было там звук не успел даже вылететь наружу, потому что тут же его заткнул обратно бугров кулак, влетевший прямо в торец фотокарточки третьего помощника. Чен рухнул как подкошенный.

— Ты чего, бугор? — еще больше испугавшись, спросил Аверьян. — Убьешь же.

— И убью суку, натурально уничтожу гада… — Он выдохнул, посмотрел на лежащего помощника и сказал Аверьяну: — Выкинь его с машины, пусть там побудет, видеть его не желаю…

Аверьян приподнял Чена, но тот начал уже очухиваться сам, открыл один глаз, тот, который не заплыл от удара, и поднялся на ноги с Аверьяновой помощью. Аверьян прихватил Ченов ватник с ключом, взял корейца под руку и повлек к двери. Чен попытался слабо сопротивляться, но сказал лишь, уже в дверях:

— Да погоди же, бугор…

Машинист подскочил к нему, схватил за грудки и заорал прямо в разбитое лицо:

— Не бугор я тебе больше, понял? Не бугор! Вали отсюдова насовсем, понял? — Он ткнул его за дверь, спиной вперед.

Нога Чена зацепилась за порог, он завалился спиной назад, по толчку тело сделало неловкий кувырок, тоже назад, и этого хватило, чтобы оно приземлилось на лестнице, ведущей в машзал, на верхней ее металлической ступеньке, откуда легко, почти уже без всякого сопротивления со стороны природных сил, скатилось по ступеням вниз и замерло окончательно сразу после глухого удара твердым о твердое.

— Да что же это делается-то, господи? — Аверьян слетел по ступенькам вниз, вслед за помощниковым телом, наклонился над ним, недвижимым, с откинутой в сторону рукой, и, не поворачиваясь назад, к кабине, заорал бугру: — Петро! Свет на машзал подай! Полный!

Чен лежал лицом вниз, и когда в зале вспыхнуло освещение, Аверьян сумел рассмотреть все отчетливо. Крови было мало, почти не было совсем, — только лишь от получившихся при падении лицевых ссадин. Но голова корейца была откинута назад, как-то нехорошо откинута, слишком сильно как-то, непривычно, и Аверьяну это не понравилось. Он толкнул Чена в плечо, желая прекратить обморок.

— Слышь, Чень, а Чень, ты чего тут разлегся, вставай давай. — Он осторожно похлопал его по щекам. Чен не реагировал. Аверьян знал, что больным обычно смотрят в зрачки: судорожным, беспамятным и кто в обмороке. Он обтер руку об сатиновую робу, что поддевал всегда под ватник, и оттянул Ченово узкое веко — сначала одно, потом другое. И там и там зрачки были белые. Вернее, он понял, это были не зрачки, это были закатившиеся до отказа вверх глазные яблоки. Мертвые яблоки мертвого Чена, третьего в их экипаже помощника. И когда он расстегнул Чену все на груди, чтобы приложить туда ухо, он уже знал, что ничего там не услышит, никакого, даже слабого стука. Он и не услышал…

Аверьян в предшоковом состоянии обернулся назад и встретился глазами со стоящим за его спиной бугром. Внешне бугор был спокоен, но левый глаз его слегка подергивался, выдавая внутреннее напряжение вперемежку с животным страхом.