Николай Байтов - Любовь Муры

10/XII.

Я уж настолько привыкла к Вашим письмам, что без них чувствую себя не по себе. Если б Вы могли наблюдать за мной, когда с поспешной жадностью распечатываю конверт Вашего письма. Я несносна в своей привязанности, так же как и в пренебрежении к людям…

По странному чувству контраста, сталкиваясь с случаями смерти, я отмечаю у себя новые приливы желания значительней принимать жизнь. Отсюда часто поражающая окружающих неутомимость в работе и радость в нашей угарной и бурной трудовой повседневности. Если б не тяжесть неудовлетворения своей личной жизнью, я бы сейчас сказала: «хороша жизнь, прекрасно творчество, великолепны моменты удовлетворения работой!» Меня недавно обвинили в цинизме (не вульгарно понимая это слово) — не оттого ли, что здраво анализируя окружающее, часто смотрю я в корень вещей и высказываю суждения, что коробит обычно принятый шаблон.

Приехала час тому назад моя сестра из Ессентуков [Катя]. Измождённая и постаревшая, бедняжка. Писать неудобно, но поздним вечером я Вам должна уделить часок. Вместе с Вашим получила письмо от Петра — ругает, раздражён, ни одного слова нежности (тем лучше!) и преподносит мне конкретный срок приезда.

Несколько слов относительно Вашей «боязни» нашей дружбы: моё отношение к Вам надолго, навсегда зацементировано [подчёркнуто красным карандашом]. Вы для меня нечто такое существенное, что я сейчас не представляю себя без Вас, и я только опасаюсь Вашего безразличия ко мне.

Ах, как мешают мне писать — до чего отвратительна жизнь при отсутствии отдельной комнаты! И как всё усложнится приездом Петра (я так отвыкла от его присутствия!) Каждый шаг, каждое письмо — под контролем. Исчезнут мои вечера за письмами к Вам, буду писать тогда днями, у себя в учреждении.

11/XII.

Кисынька моя, не особенно завидуйте моей «не сухой работе». Окружающая меня среда — нудна. Материальные шероховатости заставляют терять голову — в гонках за различными субсидиями; для выполнения всех заданий не достаточно 24-х часов — отсюда лихорадочная напряжённость и неудовлетворённость от сознания невыполненного — и т. д. Что является положительным — это разнообразие заданий, в которых грузнешь по макушку и не успеваешь думать о своей особе. Зато ночь существует для погружения в прелести своих личных горестей и, переплетаясь с дремотными видениями, получаются иногда затейливые комбинации, от которых с облегчением освобождаешься утрами…

О, как мешают жизни материальные шероховатости — это то, что вечной тяжестью душило, омрачало моё детство, да и последующая жизнь даёт в этом отношении себя чувствовать. Беспечность в этом Петра — умилительна! Беря сравнения из библейской завали, я бы сказала: «как птица небесная!». Неужели я с ним так и не развяжусь. Единственный выход — выехать подальше с Украины.

13/XII.

Пишу Вам из зала съезда. Дома не была уже сутки. Эту ночь не пришлось спать — прошла вечеринка (окончание работы курсов), я безумствовала, была шальной, разошлась, как я умею. Сейчас идёт съезд — выступления очень интересные, но я «угроблена» для работы. Не была дома и «с вожделением» решаю: а вдруг меня там ожидает Ваше письмо?! Да ещё с фотографией!.. Я по Вас скучаю, снова говорю Вам, думая о Вас, читая Ваши письма, я воспринимаю внутреннюю Вашу сущность, но попутно мне необходимо представлять Вас внешне, что мне, как Вам известно, не даётся…

13/XII. Вечер. Дома.

Ксенёчек, голубка моя рыжая! Благодарю и благодарю! Не напрасно сегодня я робко рассчитывала на Ваше письмо, но результаты превзошли самые смелые ожидания. Из всех присланных снимков — милей мне взятый из архива. Вы встали живой передо мной. К досаде — Оленьку не могу представить — туманный снимок. По фотографии Василий, кажется, мне не нравится… Но как Вы прелестны! До чего приятно писать, имея тут же около себя Ваше личико! Вот именно эта полуулыбка, чуть поднимающая уголки рта, наиболее памятна мне. Ещё спасибо, моя рыжая.

Между прочим, родненький мой, пусть не смущает Вас эпитет «рыжая» — это наиболее ласковое слово моего лексикона для близких людей.

Усталость обволакивает меня, мышцы точно из ваты, мысли выползают так тягуче-клейко, но несмотря на это особенно сегодня я пишу с большим удовольствием. Ксенюш, как я Вас люблю, — присланный подарок (временный — sic!) дал такой подъём.

Как только у Иды отрастут волосы, я её сфотографирую. Она написала белое стихотворение на смерть Кирова — прекрасные, эмоциональные слова, которые тронули даже меня, взрослого человека… До чего наше юное поколение чувствуют эпоху и какие иногда дают красивые созвучия ей!

Больше суток я её не видела, ожидала с нетерпением её прихода из школы. Как хорошо, когда кого-то ждёшь… Ещё год назад я жалела, что имею ребёнка, а сейчас не сомневаюсь, что не будь ея у меня — чувствовала б себя совсем одинокой.

Моя дорогая! Работа моя приносит много неприятного, даже слишком много. Теперь, по окончании курсов, меня будут швырять во все стороны и, что хуже всего, посылать в командировки в далёкие районы, что при моей язве будет не так удобно…

На Вас смотрю по несколько секунд не отрываясь.

Курсы дали много. Вчера на вечере принесли навёрстанный наш журнал, где я помещена в списки «кращих серед найкращих ударниць Украïни», с коротким содержанием моей работы. Но ведь я никогда не бываю удовлетворена…

До чего у нас в комнате холодно… Как ни досадно, но должна прервать письмо — должна лечь. Итак, до завтра, моя ненаглядная, как Вам передать мою благодарность и любовь? Ещё взгляд на снимок…

14/XII.

Вот ещё один день надо сбросить со счётов своей жизни. Серенький, неинтересный день. Вечером, за многие дни, улучила 1/2 часа для игры [на фортепьяно].

Сегодня я стараюсь настроить себя на прежние «восприятия» своей повседневности, т. е. вливать во все мелочи прежнюю радость, но ничего не выходит. Я кисну. Бог мой, какое счастье чувствовать благо и радость жизни. Чувствовать, как поёт она, звенит, вопит, шумит и вообще проявляет себя во всём. В такие прекрасные минуты мой усталый организм, бывало, снова наливался бодростью, и я, поражаясь крепости мышц своих ног, с удовольствием несла по улице своё тело. В такие минуты сопутствует и удача, потому что есть уверенность в преодолении многих препятствий, и тогда я действительно быстро поспевала всюду, всё нужное проделывала и с сознанием результатов крепко засыпала… Всё реже посещают такие бодрые ощущения, всё меньше чувствую эту мощную песнь жизни — объясняю уходящими годами. Хотя я знаю многих стариков с такими переживаниями.

Отравляют и лишают сна — боли в желудке. Ещё не была у доктора, всё нет времени — боюсь диагноза, а вдруг рак? Тогда прийдётся самой, не ожидая мучительного конца, прервать жизнь, такую прекрасную и особенно в наше время интересную. Хотя это одни слова — люди обречённые ещё с большей жадностью хватаются за уходящие остатки дней.

Мёрзну я, Ксенёчек, невероятно. Нагреваюсь после обмывания холодной водой под 2-мя тёплыми одеялами. Вспоминаю Вас, такую закалённую к холоду (сон при открытых дверях в палате, на веранде), и умиляюсь. В своей записной книжке я делаю кое-какие наброски своих впечатлений о Вас. Увидевши их, Пётр был бы в негодовании — он не любит, когда я даже к женщинам привязываюсь. Скоро надо все «компрометирующие» следы уничтожить, чтобы не было раздражающих меня разговоров…

18/XII.

Ксеничка, не отослала ли я Вам случайно письмо, адресованное «Льву Яковлевичу»? В тот вечер я многим писала, наскоро запечатывала в конверты, и к нему попали листки, писанные Вам, что мне и было возвращено. Я была оскорблена этим человеком, так внешне культурным. Это брат моей бывшей учительницы, человек намного старше меня. Он мне немного нравился, с ним было не скучно. Ну да чёрт с ним, как Вы и поняли из письма, он мне не нужен. Одно хорошо, что я в тот вечер не писала Петру, иначе могла получиться такая ошибка и с его письмом. Я употребляю такую бумагу и в письмах к нему, т. е. когда не хочу много писать. В этих листках я столько писала о своём отношении к Вам, и представьте себе этого человека (недоумение и возмущение), когда он их перечитывал, силясь что-нибудь сообразить…

Я всё гадаю — удастся или нет мне хотя бы в феврале съездить в Москву? О своём желании (которое меня бодрит) я никому дома не говорю, т. к. последует много разговоров. До чего нелепо — я взрослый, самостоятельный человек, и должна скрывать такие скромные планы. Я очень нездорова, и здравый смысл говорит, что в таком состоянии не следует выезжать, а необходимо подлечиться. Боли всё обостряются, мешают работать. Теперь скажу Вам откровенно — в Москве я голодала, как никогда и нигде — денег было невероятно мало, а дикая щепетильность не разрешала одолжить. Ела один раз в день и всякую гадость. Мне только хватило на проезд домой трамваем. А как я выкручивалась перед своими знакомыми на вопрос, что я захватила с собой в дорогу? После такого режима состояние ухудшилось, а сейчас я становлюсь прямо неработоспособной. И как мне пригодились тогда Ваши 20 р.! Обыкновенно деньги идут у меня «легко», незаметно я трачу иногда большие суммы, а в Москве я узнала цену копейкам.