Александр Климай - Наташа. Новая повесть о Ходже Насреддине

Алексей попытался пошевелиться и не смог — во всем теле ощущалась необычайная тяжесть, ноги и руки были как чугунные, но голова оставалась ясной. Внезапно яркая вспышка света резанула по глазам, и он увидел белый луч, медленно скользивший по комнате. Луч достиг стоявшей на столе статуэтки и, отразившись от нее, прошел через самый центр шара. Тот закружился быстрее, а затем резко остановился, и на его выпуклой поверхности появился текст на арабском языке.

Алексей знал только один иностранный язык — немецкий, но, к своему удивлению, он почти сразу понял незнакомый шрифт:

«Твое время неуклонно приближается. Она уже рядом с тобой, узнай ее — это счастье твоей настоящей жизни. Вспомни сон, вспомни сон. Иди вперед, даже если будет трудно. Там твоя судьба».

Постепенно луч стал таять и исчез совсем, растворился в темноте и шар. Появилось сильное желание заснуть, глаза Алексея стали закрываться, и уже в полудреме он увидел, как сверкнула золотом во мраке комнаты голова улыбающегося сфинкса.

Проснулся главный врач поздно, в окно ярко светило солнце. Санаторий жил своей обычной жизнью. Из водолечебницы доносился шум бьющей водяной струи — начались лечебные процедуры, где-то звучала легкая музыка, по коридору спешили отдыхающие — кто на завтрак, а кто уже на лечение. Их шаги были приглушены мягким, пушистым ковровым покрытием. Много сил приложил Алексей, чтобы обстановка в здравнице была «как дома»…

Он встал с кровати, недоумевая, как это можно так проспать — такое с ним случилось впервые. Бросил взгляд на часы — было около девяти. На глаза попала подаренная вчера статуэтка, и… он вспомнил:

— Что это? Сон? Какое-то странное письмо на арабском языке — оно как будто и сейчас перед глазами…

Прошло несколько минут, прежде чем Алексей умылся и отправился на обход своего большого хозяйства.

Внизу на своем законном месте его повстречал вахтер, уже сдававший свою смену.

— Доброе утро, Яков Яковлевич, как здоровье? Все ли в порядке?

— Здравствуйте, Алексей Петрович! Пойдемте-ка на улицу, я вам что-то покажу, — и старичок заспешил к двери.

Осенний ветер пахнул в лицо и донес запах хвои и свежесть где-то далеко выпавшего снега. Перед входом в здравницу стояли три высокие стройные сосны, одна из них росла как раз напротив комнаты отдыха, в которой ночевал главный врач, — вот на нее-то и указывал Яков Яковлевич. Вокруг дерева валялось множество обуглившихся сучков и опавшая почерневшая хвоя.

Еще мало что понимая, Алексей поднял голову и увидел в густой кроне сосны будто бы выжженное круглое окно.

«Это луч, — озарило его, — тот самый луч из созвездия Скорпиона, который донес до меня письмо! Но неужели это может быть?!»

Прошло несколько месяцев… Возникшие не по вине главного врача проблемы заставили Алексея написать заявление и уволиться. Некоторое время он был без работы, но вскоре Алексей Петрович получил назначение во вновь открывающуюся здравницу Уральского Технического университета.

Очередной заезд в санаторий подходил к концу. Прошедшие курс лечения студенты и преподаватели приходили к врачам на последний прием, чтобы получить рекомендации по питанию, лечебной физкультуре, а часто и просто добрый совет. Многие делились своими проблемами, личными переживаниями, некоторым требовалось продлить курс лечения.

В один из таких дней к Алексею Петровичу подошла Наташа. Она поблагодарила за лечение, сказала, что стала намного лучше себя чувствовать, что она полна сил перед предстоящей сессией. Алексей понял, что сейчас она повернется и уйдет, и, быть может, долгое время у него не представится возможности увидеться с ней, а ему уже не хотелось ее терять. И снова, неожиданно для себя, он сказал:

— Наташа, хотите, я напишу ваш портрет?

Еще в годы учебы в мединституте Алексей много рисовал — сначала это были небольшие карандашные наброски, потом живопись маслом, пастелью. В последнее время он увлекался портретом, хотя и не упускал из виду красивых, запоминающихся пейзажей. Работа над портретом позволила бы Алексею часто встречаться с девушкой, разговаривать с ней, узнать ее поближе и, возможно, расположить ее к себе… «Наташа, хотите, я напишу ваш портрет?» — сказал — и испугался сам — а как она воспримет это не совсем обычное предложение, да еще исходящее от него — главного врача, не профессионала художника. Девушка удивленно вскинула брови, на минуту задумалась и… согласилась:

— Вы знаете, Алексей Петрович, а я слышала, что вы хорошо рисуете, и даже видела на выставке ваши работы. А портрет — я давно уже мечтала, чтобы кто-нибудь написал мой портрет. Значит, это будете вы.

Алексей облегченно улыбнулся:

— Хорошо, так когда же мы начнем?..

Прошло уже больше двух недель, как Алексей взялся за карандаш. Уже несколько картонов было испорчено, но добиться сходства с оригиналом ему не удавалось. Иногда, казалось, появлялось что-то общее в выражении глаз — а в результате с картона смотрело милое девичье, но совершенно чужое лицо.

Принимаясь за очередной набросок, Алексей подивился про себя тому, как трудно ему на этот раз дается рисунок, ведь обычно на это не уходило много сил. А виной всему были их разговоры — долгие беседы апрельскими вечерами, когда они вдвоем оставались в зале отдыха — художник и студентка, удобно устроившаяся в кресле возле большого электрического камина, укутанная теплой шалью, задумчиво смотрящая на маэстро… Именно так хотелось изобразить Алексею эту девушку.

Говорили они обо всем — о жизни, дружбе и любви, отношениях мужчины и женщины, и все было ясно и понятно, не было никаких недомолвок между ними. Эти-то беседы и отвлекали внимание художника, не давали сосредоточиться на работе.

Как-то Наташа спросила:

— Алексей Петрович, почему вы со мной так откровенны?

— Мне легко с вами, Наташа, — признался он, — во время наших встреч я отдыхаю душой. Да ведь и вы делитесь со мной своими мыслями и проблемами, вы замечаете?

— Да, пожалуй, — кивнула она.

Однажды, придя на очередной сеанс, Наташа увидела на столе букет алых полураскрывшихся роз. Когда она устроилась в уже привычной для нее позе в кресле, Алексей положил цветы ей на колени:

— Это вам…

Девушка благодарно кивнула, а щеки ее вспыхнули. Уходя этим вечером, она поднесла цветы к лицу и, немного виновато улыбаясь, проговорила:

— Вы знаете, Алексей Петрович, я завтра не смогу прийти…

— Что-нибудь случилось?

Наташа отрицательно покачала головой.

— Нет, просто я уезжаю на несколько дней домой.

— И когда же поезд?

— В четыре часа утра, а сейчас мне нужно идти на вокзал за билетом. Я заказывала.

— Вас проводят?

— Да… друг, — девушка как-то растерянно посмотрела на Алексея. А у того кольнуло сердце:

«Как же мало я о тебе знаю…»

Наташа попрощалась и ушла, а Алексей, доработав очередной неполучившийся набросок, медленно вышел на улицу. Ноги сами привели его на вокзал. Зачем — он не отдавал себе отчета, вероятно, хотелось еще раз увидеть девушку, но он ее не нашел.

Ранним весенним утром в 7-м вагоне скорого поезда «Москва — Караганда» не спала, пожалуй, только одна женщина, не считая дежурного проводника. Нина Харитоновна была дамой уже преклонных лет, чрезвычайно энергичной и общительной. Вместе с мужем ехала она в гости к младшей дочери. В дороге у нее разыгралась мигрень, к тому же мучила бессонница, и она, повязав голову мокрым полотенцем и перечитав все находившиеся в купе журналы, сидела теперь у окна, разглядывая быстро мелькавшие многоэтажные дома города, к которому приближался поезд. Постепенно она почувствовала, что головная боль улеглась, успокоилась.

Ее взгляд скользнул по перрону, одиноко стоявшим, фигурам редких пассажиров и остановился на молодой паре, беседующей у дверей вокзала. Девушка была симпатичная, даже красивая, отметила про себя Нина Харитоновна: она стояла вполоборота и нетерпеливо поглядывала на приближающийся поезд. Юноша, держа ее под руку и наклонив голову, казалось, в чем-то горячо ее убеждал, она согласно кивала, но видно было, что мысли ее где-то далеко. Нина Харитоновна считала себя в душе тонким психологом и очень любила, как она говорила, «вникать в чужие судьбы» и особенно давать советы на все случаи жизни, причем делая все это ненавязчиво. Ее заинтересовала молодая пара, девушка пришлась ей сразу по душе:

— Такая же черноволосая, и глазами немного похожа на мою дочку. А этот молодой человек — ее друг, вероятно…

Нина Харитоновна вздохнула, вспомнив ушедшую молодость, и любовно посмотрела на выглядывающую из-под одеяла лысину похрапывающего мужа. Она была горда своим выбором: