Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

Андрей уснул прямо на полу. Его разбудил отец. Взял за плечи и поставил на ноги.

— Рассказывай, — велел он.

Андрей рассказал все так, как было на самом деле. Василий Павлович посмотрел ему в глаза.

— Надеюсь, ты сказал правду?

— Честное слово, папа!

— Хорошо, я верю тебе. Но учти, что драться недостойно человека. Разве что заступиться за более слабого или за женщину. Ну, за девочку. Но и в этом случае сначала надо попытаться объяснить, доказать словом. С помощью кулаков, брат, можно утвердить силу — и только. Но не истину, запомни это навсегда. Истина и грубая сила несовместимы. Поэтому к силе прибегает обычно тот, кто не прав.

Позднее, когда Андрей уже спал и даже видел сон про девочку, которую странно как-то звали — Истиной, Василий Павлович позвал в кабинет Катю.

— Садись, Катюша, — пригласил он. — Мне необходимо серьезно с тобой поговорить. — Он ходил по кабинету вдоль книжных шкафов, без всякой надобности открывал дверцы и поправлял корешки книг, стоявших и без того ровно, как в строю. Он не знал, как приступить к разговору, что сказать Кате, чтобы нечаянно не обидеть ее. Он-то давно понимал, может, понимал с самого начала коллективизации и раскулачивания, в котором принимал участие отнюдь не в роли рядового исполнителя чужой воли, что и за голод, и за многое другое, в том числе и за гибель родителей Кати, вина лежит и на нем, большевике Воронцове, и это острое, непреходящее чувство вины как бы обезоруживало его перед Катей, да и не только перед ней, — Вот что, Катюша… Пойми меня правильно. Ты никогда и никому не должна говорить того, что наговорила Андрею…

— Вы про что, Василий Павлович?.. Я ничего такого…

— В нашей стране все люди равны. Все. Ради этого и делалась революция, ради этого народ… У нас нет больших и маленьких людей. Не имеет, понимаешь, значения, кто и где работает. Труд сам по себе украшает человека…

— А товарищ Сталин? — с испугом спросила Катя. — Разве он такой, как все?..

Василий Павлович, признаться, немного растерялся.

— Иосиф Виссарионович Сталин, Катюша, — вождь и учитель партии и всего народа, продолжатель дела Ленина. Мы должны равняться на него, брать пример во всем… Но дело сейчас не в товарище Сталине, верно?.. Дело в Андрее. Он еще ребенок, ему не разобраться в таких сложных вещах, и это может привести… Нужна предельная осторожность, Катюша. Предельная! — Он понимал, что говорит не то, что хотел сказать, однако не мог найти правильных, точных слов.

— Я понимаю, Василий Павлович, — кивнула Катя, как будто угадав его сомнения и неуверенность. — Анд-рейка спросил, почему у наших ворот дежурят милиционеры, а я сказала, что в нашем доме живут большие люди, что их надо охранять от врагов…

Василий Павлович поморщился невольно.

— Охраняют, Катюша, не больших людей, а партийные кадры. Ты, если чего-то недопонимаешь или не знаешь, так и скажи прямо. Это всегда лучше. А такие вещи… — Он покачал головой. — Наивная и светлая ты душа… Ну, ну, только не кукситься, морщины будут, и никто замуж не возьмет. — Он погладил ее по голове и улыбнулся: — Ступай отдыхать. И попроси, пожалуйста, чтобы Евгения Сергеевна зашла.

Уходя, Катя тихонько прикрыла за собой дверь. Она всегда делала это как-то особенно осторожно и аккуратно, и Василий Павлович был уверен, что и по прихожей мимо кабинета Катя ходит на цыпочках, чтобы не помешать ему. Да так оно и было в действительности. Кабинет Василия Павловича воспринимался ею как некое святилище, чуть ли не храм, и она никогда не входила туда без приглашения.

II

В ОТЛИЧИЕ от мужа, Евгения Сергеевна видела во всей этой истории только то, что Андрей разбил голову сыну дворника, которого, несмотря на его «низкое» положение, жильцы дома побаивались. Вряд ли кто-нибудь звал, за что именно, но побаивались всерьез. Он мог при встрече вежливо, едва ли не униженно поздороваться и даже поклониться, но мог и вообще не поздороваться. Мог улыбнуться и спросить о здоровье, но мог молча, прищурившись, проводить взглядом, от которого по спине пробегал мерзкий холодок. Было такое впечатление, будто он все и обо всех знает и к жильцам относится свысока, как к временным постояльцам, не подозревающим о том, что они именно временные, а подлинный хозяин в доме он. Возможно, Евгения Сергеевна и ошибалась, думая так, однако отделаться от этих мыслей не могла. Поэтому испугалась не на шутку, когда узнала о случившемся.

— Разъяснил? — спросила она, входя в кабинет.

— Не знаю, сумел ли…

— Можно себе представить, что ты наговорил девушке!

— В этом ли дело? — пожал плечами Василий Павлович. — Я о другом, мамуля, думаю. Я думаю, когда мы все, все без исключения, научимся понимать простые истины?.. Когда избавимся от психологии рабов?.. Похоже, это чувство не вытравить из нас и серной кислотой. Этакие маленькие человечки. А пора, пора уразуметь, что человек — хозяин жизни!..

— И это ты объяснил Кате? — Евгения Сергеевна усмехнулась. — Ты еще сказал бы ей, что «человек — это звучит гордо»…

— Не надо иронизировать, — мягко возразил Василий Павлович.

— Какая там ирония, Вася! Вот я смотрю на тебя и… тоже думаю.

— О чем?

— О том, например, что ты сам нё понимаешь простых истин.

— Вот как?.. — Василий Павлович удивленно вскинул брови. — И каких же простых истин я не понимаю?..

— Хотя бы о вытравлении рабской психологии, — грустно проговорила Евгения Сергеевна. — Мне кажется, что никто и не собирается это вытравлять. Наоборот, из нас пытаются сделать больших рабов, чем мы есть на самом деле. Кому-то очень нужно, чтобы человек ощущал себя маленьким и бесправным.

— Не говори глупостей. А кстати, действительно, зачем у ворот дежурит милиция?.. Ты не находишь, что это противоречит здравому смыслу? Какие враги, откуда?! Если они и были, то их давно уже нет. С ними покончено раз и навсегда. Нет, это абсурд.

— Ты сам-то веришь тому, что говоришь? — спросила Евгения Сергеевна.

— Чему — тому, мамуля? — Василий Павлович нервно заходил по кабинету.

— Ну… Что милиция дежурит для охраны от врагов…

— Оставим это! — прервал Василий Павлович, — Да, а сын растет с характером, это хорошо, мамуля. Это замечательно! Мужчиной будет, не мямлей. Ты извинилась за него?

— Извинилась и дала денег.

— Каких денег, за что и кому?

— Вроде компенсации, — виновато ответила Евгения Сергеевна.

— Ты сошла с ума! Какая компенсация, если дети, дети, мамуля, поссорились?! Первобытчина, дикость!..

— Но они взяли. И потом… Им трудно живется, у них двое детей… И я боюсь их, Вася. Их все боятся, только ты не видишь этого. — Последние слова Евгения Сергеевна произнесла шепотом.

— А почему, собственно, их должны бояться? — удивился Василий Павлович. — Люди как люди.

— Они всё и про всех знают. А сам он такой… Он какой-то ненастоящий. Улыбается, раскланивается, а у меня мороз по коже от его улыбки…

— Ерунда какая-то, честное слово. Просто ты стала очень мнительной, тебе нужно отдохнуть. Взяли бы и съездили с Андреем на юг, к морю. Сейчас там прекрасно.

— Ты хочешь, чтобы мы уехали? — настороженно спросила Евгения Сергеевна. — Что-нибудь случилось, Вася?.. — Она была совершенно уверена, что за предложением отдохнуть кроется что-то важное — и, может, страшное.

— Нет, ничего. Решительно ничего не случилось. Я же говорю, что это твоя болезненная мнительность. Да, но что же я собирался тебе сказать?.. Напрасно ты давала деньги…

— Вася, при чем тут деньги?! — воскликнула Евгения Сергеевна. — Ты позвал меня совсем не для этого.

— Сегодня ночью арестовали Николая Федоровича, — сказал Василий Павлович.

— Ой!..

— Спокойно, мамуля. Ты только не волнуйся.

— Но это… — Она прикрыла рот ладошкой. — Это значит…

— Пока нет. Будем надеяться на лучшее. Разберутся, я не сомневаюсь. Это ошибка, которую скоро исправят. Строится новый мир, и эту истину мы должны осознать. Нельзя построить новый дом на старом пепелище, не расчистив его. А мы — мир!.. Вот. Так. А за собой я не чувствую никакой вины. Ни-ка-кой.

— Разве Николай Федорович в чем-нибудь виноват?

— Вот и разберутся, — сказал Василий Павлович. — Хотя нельзя полностью исключать…

— Чего? — быстро переспросила Евгения Сергеевна, с испугом глядя на мужа. — Чего нельзя исключать?..

— Ошибок, мамуля. И потом… Лес рубят — щепки летят. Увы, но это неизбежность. А большое дело не делается без ошибок. Большое и новое. Идет борьба, а в борьбе не может не быть побежденных и обиженных. Вопрос стоит жестко: или мы — или нас. Третьего не дано, а такие вопросы решаются не путем дискуссий, вернее, не только путем дискуссий и мирных переговоров. К большому делу всегда примазываются и случайные люди, ищущие личной выгоды. С ними бороться труднее, чем с откровенными врагами. Они опаснее, изощреннее. Это, мамуля, азы политической борьбы.